[12] , —хотя считалось, что обращение к высшему, потустороннему порядку может направить интеграцию и очищение человеческого в нечеловеческом, что, как станет ясно в дальнейшем, являлось сутью и целью всякого подлинно традиционного общества.
Мир бытия и мир становления затрагивает вещи, демонов и людей. Впрочем, любой гипостатический[13] образ этих двух областей —астральный, мифологический, теологический или религиозный —возвращал традиционного человека к двум состояниям, служил символом, требующим разрешения во внутреннем опыте или в предчувствии внутреннего опыта. Так, в индуистской традиции и особенно в буддизме идея сансары — «потока», который властвует над всеми формами нижнего мира—тесно связана с состоянием жизни как слепой жажды, неразумного отождествления. Равным образом, в эллинизме «природа» зачастую была олицетворением вечной «лишенности» того, что, имея собственный принцип и собственную причину вне себя, нескончаемо течет и ускользает от себя —αεί ρέοντα, —обнаруживая в своем становлении изначальную и радикальную заброшенность, вечный изъян ограниченности[14] . «Материя» и становление в этих традициях выражают то, что в существе составляет неустранимую неопределенность и темную необходимость, бессилие обрести совершенную форму, овладеть собой законным образом: что греки называли αναηκαϊου и άπειρον, называлось на Востоке адхармой. Схоласты также выражали сходные идеи, признавая в cupiditas и appetitus innatus корень всякой неискупленной природы. Таким образом, в той или иной форме, человек Традиции обнаруживал в опыте жаждущего уподобления, который помрачает существо и делает его ущербным, тайну этого состояния, в котором нескончаемое становление, вечная неустойчивость и возможность нижней сферы предстают как космически-символическая материализация.
С другой стороны, в обретении и придании себе надлежащей формы, в обладании принципом жизни в себе самом —цельной жизни, не мятущейся более в поисках другого или других ради достижения собственной полноты и оправдания себя, жизни, более не расколотой потребностью в чем-то отличном от себя и иррациональной тягой к внешнему —одним словом, в опыте аскезы видели путь к постижению иного царства, мира состояния «бытия», уже не физического, а метафизического мира —«пробужденной разумной природы», традиционными образами которого служили солнечные символы, небесные сферы, светоносные шеи огненные существа, острова и горные вершины.
Таковы «две природы». Кроме того, существовало понятие о рождении согласно одной и согласно другой природе, а также переход от одного к другому рождению, согласно утверждению «Человек —это смертный бог, а бог —бессмертный человек» [15] . Традиционный мир знал эти два великих полюса существования и пути, которые ведут от одного к другому. Таким образом, помимо мира во всей полноте его форм как видимых, так и скрытых, как человеческих, так и инфрачеловеческих, демонических, традиционный человек знал и «сверхмир» —ύπερκοσμία —один как «падение» другого, а другой как «освобождение» первого. Он понимал духовность как то, что выходит за пределы как жизни, так и смерти. Он знал, что внешнее существование, «жизнь» суть ничто, если она не является приближением к сверхмиру, к «больше-чем-жизни», если ее высшей целью не ставится приобщение к нему и активное освобождение от человеческих уз. Он знал, что ложна всякая власть, несправедлив и принудителен всякий закон, бессмысленно и преходяще всякое учреждение, если они не являются властью, законом и учреждением, подчиненным высшему принципу Бытия —данному свыше и устремленному к высшему миру.
Традиционный мир знал божественную царскую власть. Он знал акт перехода —инициацию (два великих пути приближения к высшему миру) —героическое действие и созерцание; посредников —обряд и верность; великую опору —традиционный закон и касту; и земной символ —империю.
Таковы основы иерархии и традиционного общества, целиком и полностью разрушенных торжествующей «антропоцентрической» цивилизацией современных людей.
ГЛАВА 2. ЦАРСКИЙ САН
Любая традиционная форма общества отличается наличием существ, которые ввиду своего врожденного или приобретенного превосходства по отношению к обычному человеческому состоянию воплощают живое и действенное присутствие высшей силы в самом сердце преходящего порядка. Согласно внутреннему смыслу слова и изначальному значению своей функции именно таков понтифик, «строитель мостов» или «дорог» —слово pons в древности означало также дорогу —между естественным и сверхъестественным. Кроме того, понтифик традиционно отождествлялся с царем (rex). «По обычаям наших предков царь одновременно был понтификом и жрецом», —сообщает Сервий, [16] а в северной традиции говорилось: «Пусть вождь станет мостом для нас». [17] Таким образом, истинные властители неизменно олицетворяли ту жизнь, которая находится «по ту сторону жизни». Благодаря самому своему присутствию или благодаря их «мостопролагающему» посредничеству, благодаря силе обрядов, обретающих действенность за счет своей силы и установлений, центром каковых они являлись, духовное влияние пронизывало своим светом весь мир людей, укореняясь в их мыслях, намерениях, действиях; создавая заслон темным силам низшей природы; упорядочивая все многообразие жизни таким образом, чтобы она могла послужить реальной основой для реализации света; обеспечивая общие условия благосостояния, «здоровья» и «удачи».
Первичной основой власти и права царей и вождей, то есть тем, что заставляло других подчиняться им, благоговеть перед ними и почитать их, в мире Традиции служило именно их трансцендентное сверхчеловеческое качество, которое было не просто фигурой речи, но могущественной и вызывающий священный трепет реальностью. Чем большим признавался онтологический ранг того, что предшествует зримому и временному и превосходит его, тем в большей степени за подобными существами признавалось высшее, естественное и абсолютное право. Чисто политическая концепция верховной власти, возникшая в более поздние времена упадка и утверждающая, что в основании власти лежат грубая сила и принуждение или такие натуралистические и преходящие качества, как ум, мудрость, ловкость, физическая храбрость и тщательная забота о коллективном благосостоянии, абсолютно чужда традиционным обществам. Напротив, эта основа всегда имела метафизический характер. Таким же образом для мира Традиции совершенно чужда идея, состоящая в том, что власть дается властителю теми, кем он управляет, а его авторитет является выражением общества и подчинен его санкции. Сам Зевс дал царям божественного происхождения «обычаи» (βέμιστε ς), где «обычай» (θέμι ς) как закон, данный свыше, совершенно отличен оттого, что потом назовут νόμος, политический закон общества. [18] Таким образом, любая мирская власть зиждилась на духовном владычестве «божественной природы, скрытой под человеческой внешностью». К примеру, согласно индоарийской традиции верховный правитель —вовсе не «простой смертный», но «великое божество в человеческом облике». [19] Египтяне видели в своем фараоне воплощение Ра или Гора. Цари Альбы и Рима олицетворяли Юпитера; ассирийские —Баала; иранские —Бога света; точно так же Тиу, [20] Один и асы были предками северогерманских правителей; греческих царей дорийско-ахейского периода называли διοτρεθέες или διογενεθέες, что указывало на их божественное происхождение. За многообразием мифических и сакральных образов неизменным принципом оставалось понимание царственности как «имманентной трансцендентности», то есть присутствующей и действующей в мире. Царь —нечеловеческое, сакральное существо —уже самим своим «бытием», своим присутствием являлся центром, вершиной. В то же время в нем заключалась сила, придающая эффективность совершаемым им обрядовым действиям, в которых видели неотъемлемую часть истинного «царствования» и сверхъестественные опоры общей жизни в рамках Традиции. [21] Поэтому царский сан признавался естественным образом. Он практически не нуждался в материальной силе. Он утверждал себя, прежде всего, через дух. «Блистателен сан бога на земле, — говорится в индоарийском тексте, — «но опаляет он слабых своим сиянием. Достоин стать царем лишь тот, у кого хватит духа на это» [22]. Властелин предстает «последователем учения тех, кто являются богами среди людей» [23] .
В Традиции царское достоинство часто олицетворялась солнечным символом. В царе видели те же «славу» и «победу», которые были свойственны солнцу и свету —символам высшей природы, —торжествующим каждое утро над мраком. «Восходит как царь на трон Гора живущих, как отец его Ра(солнце) каждый день»; «Я установил, чтобы ты восходил царем Юга и Севера на трон Гора вечно, подобно солнцу» —в таких выражениях описывает это царская египетская традиция. [24] Впрочем, с ней перекликается и иранская традиция, в которой царь почитался причастным «роду богов», «владел самим троном Митры, восходил с Солнцем» [25] и именовался particeps siderum, «Господин мира, здоровье людей, вечный человек, победитель, рождающийся с солнцем» [26] . А формула посвящения гласила: «Ты —мощь, ты —сила победы, ты бессмертный... Блистающий златом в лучах зари, восходите вы вместе, Индра и солнце».