1
После качки в неспокойных водах Японского моря залив Петра Великого показался пассажирам «Томаса» тихим, как большое озеро в штиль.
Все высыпали на палубу, чтобы посмотреть на приближающуюся землю, однако земли видно не было.
Большое белое облако лежало на водной глади залива и застилало горизонт. Чудилось — облако плывет навстречу «Томасу».
Один из пассажиров — американский генерал Грэвс — стоял в стороне от других и исподлобья поглядывал на облако, которое мешало видеть землю. Назначенный на пост командующего экспедиционным американским корпусом в России, генерал ехал к своим войскам.
Эти войска уже две недели назад были переброшены на русский Дальний Восток из Маниллы и вели бои с красногвардейскими отрядами где-то в районе Хабаровска.
Генерал был не в духе. Он с высокомерным пренебрежением поглядывал на пассажиров «Томаса», толпящихся у бортов корабля, и с болезненной гримасой щурил глаза, словно боялся, что сейчас кто-нибудь станет докучать ему разговорами. Грэвс даже поморщился, услыхав позади себя шаги, однако, обернувшись, тотчас же посветлел лицом и учтиво взял под козырек.
Он увидел идущего по палубе пассажира в широком штатском пальто и в мягкой фетровой шляпе. Это был мистер Теуслер — руководитель американского Красного Креста и двоюродный брат самого президента Вудро Вильсона.
— Вышли посмотреть на сибирскую землю? — улыбаясь, спросил генерал.
— Да, — сказал Теуслер. — Заманчивая земля… Поля пшеницы, стотысячные косяки скота, тюки ценных звериных шкур, лес, металл, золото, каменный уголь… Но не только богатство, нет, Сибирь — ключ к владычеству на всем Востоке. Сибирь — это ворота в Китай и Корею, это — путь в Индию…
— Путь в Индию, — повторил Грэвс.
— Но что это там впереди? — сказал Теуслер, глядя в море. — Странная белая туча… Она сидит на воде и не желает подняться. Из-за нее ничего не видно.
— Туман, — сказал генерал. — Это не туча, это туман.
— Туман? — удивленно переспросил Теуслер. — Туман в такую ясную погоду?
— В этих водах не редкость. Иногда, говорят, у самого порта приходится крейсировать черт знает сколько времени… Не очень любезная встреча…
Теуслер улыбнулся.
— Не огорчайтесь, — сказал он. — Скоро мы соединим сибирскую землю с Америкой прямой магистралью. Транс — Аляска — Сибирь. Туннель под Беринговым проливом… Тогда туман не будет причинять вам, генерал, неприятностей.
— Да, — сказал генерал. — Туннель под Беринговым проливом…
Грэвс понимал, о чем говорит Теуслер, едущий в Россию со специальными инструкциями президента. «Транс — Аляска — Сибирь» — это был старинный американский план мирного завоевания Сибири. Тогда, в конце девятнадцатого века, железнодорожные короли Америки организовали синдикат и предложили русскому правительству свои услуги. Они предлагали на собственные средства построить железную дорогу от мыса Дежнева до Иркутска, протяженностью в пять тысяч километров, а в уплату за постройку дороги просили передать ее в аренду Америке на 90 лет вместе с прилегающими к ней землями в полосе двадцати четырех километров, требовали права распоряжаться этой землей, как собственностью, и права скупать свободные земли в районах Восточной Сибири.
Это был план мирного завоевания Сибири. Но теперь настали новые времена, и он — генерал Грэвс — ехал осуществлять старинные замыслы своих отечественных миллионеров более действенными средствами — войной.
К бортам «Томаса» стекалось все больше пассажиров. Здесь были люди разных специальностей: штабные офицеры, экономисты, финансисты, специалисты по сельскому хозяйству, газетчики, агитаторы из союза христианской молодежи, сектантские святые и баптистские проповедники, промышленники, коммерсанты, банкиры, советники, по вопросам административного управления, кинопредприниматели и полезные во всех отношениях дельцы. Все они составляли свиту Теуслера и все должны были пригодиться для управления новой богатой колонией.
— Сибирь — это большой приз, — сказал Теуслер и поднял воротник пальто.
Повеяло холодом, и солнце потускнело. Грэвс посмотрел в небо. Вместо солнца он на мгновение увидел мутнорозовое пятно, плывущее в космах серого пара, и вдруг все — и небо, и море — все заволокло густым туманом. Не стало видно даже американского флага над кораблем.
«Томас» замедлил ход, содрогнулся, словно ударившись о плотную, как спрессованная вата, стену тумана, остановился и взревел — исступленно и протяжно закричала сирена.
— Что это? Зачем? — испуганно спросил Теуслер.
— Боятся столкновения, — сказал Грэвс. — В таком тумане единственно возможный сигнал — звук…
На палубе смолкли голоса, и вместо пассажиров у бортов зашныряли безликие и бесформенные тени.
Сирена кричала долго, все оглушительнее и, только добравшись до самых высоких нот, осеклась и замолкла. Под тушей «Томаса» послышался тяжелый плеск воды, и откуда-то из тумана донесся унылый колокольный звон.
— Земля? — спросил Теуслер и, прислушиваясь, склонил набок голову.
— Это корабельные колокола. Неподалеку какой-нибудь заблудившийся пароход.
Грэвс втянул голову в повлажневший воротник пальто. В тумане лицо генерала стало серым и сильнее обозначились складки у тугих, как растянутая резина, губ.
Теуслер настороженно прислушивался к погребальному звону ослепленного корабля и поеживался от сырости.
— Сколько времени понадобится, чтобы закончить операцию на Дальнем Востоке? — вдруг спросил он.
Генерал пожал плечами.
— Это зависит от боеспособности чехов. Они сейчас там главная сила.
— С тех пор как консул Гаррис телеграфировал о взятии чехами Владивостока, прошло уже два месяца. Почему они медлят? — сказал Теуслер. — Так хорошо начали, а теперь медлят…
— Наверное, красные усилили сопротивление, — сказал генерал, хотел что-то добавить, но крик сирены снова заглушил его голос.
Когда сирена смолкла, Теуслер, казалось, уже забыл о своем разговоре с генералом. Он стоял, нахохлившись, глубоко засунув руки в карманы, и глядел вниз себе под ноги.
Туман сделался таким густым, что люди уже не видели друг друга. Даже, стоя рядом с Грэвсом, Теуслер потерял генерала — он исчез, как будто растаял на глазах.
В чреве «Томаса» глухо ворчала машина, и за бортом плескалась невидимая вода. Звон колокола слышался ближе, размеренный и печальный, как на похоронах. Чудилось, что какой-нибудь ослепленный корабль вот-вот врежется в борт «Томаса» и в пробоину хлынет тяжелая темная вода.
Разъединенные серым мраком, не видя друг друга, и Грэвс и Теуслер молчали. Унылый колокольный звон вселял тревогу и нагонял беспокойные мысли. Что происходило там, на закрытой туманом земле?
«Томас» снова закричал и снова смолк. Колокольный звон плыл в серых волнах тумана. «Томас» покачивался с носа на корму, и под его стальным брюхом сильнее плескалась вода.
— Может быть, у чехов появились свои большевики? — услышал Грэвс совсем рядом голос невидимого Теуслера. — Может быть, большевики разлагают войска чешского корпуса и войска не хотят сражаться?
— Не думаю, — сказал Грэвс. — Чешским корпусом командуют надежные военачальники — штабс-капитан Гайда и поручик Сыровой. Их обоих сделали генералами, они честолюбивы и надежны… Они сумеют справиться со своими большевиками…
— Почему же тогда замедлилось наступление? Может быть, там не хватает сил?
— Туда направлены наши 27-й и 31-и полки, пять тысяч из восьмой дивизии… Английский и французский батальоны, японцы…
— Если мало наших солдат, нужно послать еще.
— Война, — сказал генерал. — Войска заняты на Западном фронте.
С континента потянул ветер. Мутная пелена перед глазами генерала заколыхалась и поплыла. На одно мгновение он увидел голову Теуслера, край борта «Томаса», но опять тотчас же все затянуло туманом, только теперь, потревоженный ветром, он полз перекатами и клубился, как осенняя туча в ненастье.
— Нужно ускорить формирование русских частей и заставить их драться с красными, — проговорил Теуслер. — Нужно создать в Сибири сильное русское правительство и помочь ему…
— Во Владивостоке посол Моррис, — сказал Грэвс. — Он ведет переговоры с местными русскими правительствами. Там образовалось несколько правительств… Посол Моррис, мы его сегодня увидим.
— Да, — сказал Теуслер. — Нужно заставить самих сибиряков драться с красными — это двойная выгода…
Туман клубился вокруг «Томаса». Мокрый ветер лизал лицо генерала. Шинель, как росой, покрылась мельчайшими капельками влаги, и было неприятно дотронуться до нее рукой.
Ветер крепчал и теснил туман от залива к морю. В сером редеющем сумраке все отчетливее выступали палуба «Томаса», трубы и столпившиеся у бортов пассажиры. Грэвс снова увидел желтое лицо Теуслера.
В утробе «Томаса» заворочались машины, и корабль двинулся вперед — нерешительно и несмело, будто боялся снова наткнуться на непреодолимую стену тумана. Однако туман продолжал редеть, и вскоре показались играющие под солнцем чистые воды залива, а за ними — земля.
Пассажиры, протирая стекла биноклей, теснились к борту.
Слева в золоте осенних лесов выплыл из тумана Русский остров — Дундас, справа открылся материк, изрезанный небольшими заливчиками и бухтами. Огромные отвесные скалы, подступившие к самому морю, вершинами своими уходили далеко в небо. У подошв скал вода была почти черная, и кружево бурунов, бьющихся о нагие камни, казалось ослепительно белым.
В расщелины между скал пробивались ручьи и падали, бросая в воздух хлопья пены.
Земля казалась только что вышедшей из хаоса мироздания. Камень и вода, вода и камень. Изредка протянутся желтые пустынные отмели, и снова голые скалы, скупо покрытые кустарниками и высокой острой травой.
Пассажиры молча смотрели на незнакомую суровую землю.
«Томас» вошел в пролив между Русским островом и материком, обогнул торчащие из воды каменные глыбы, прозванные «Ослиными ушами», и повернул в узкий проход к бухте Золотой Рог.
По берегам попрежнему громоздились отвесные скалы, но теперь на площадках, выдолбленных в камне, поблескивали жерла орудий, защищающих вход в гавань.
— Это похоже на Босфор, — сказал кто-то из военных.
«Томас» обогнул вдающийся в пролив мыс Эгершельд, и за зеркальной поверхностью Золотого Рога поднялся на холмах Владивосток.
Город растянулся во всю длину бухты. Белые и серые каменные домики теснились к самой воде и, как по лестнице, поднимались по крутым скатам холмов. Между домиками и позади их возвышались скалы. Каждый дом казался маленькой крепостью.
Город лежал спокойный и величественный, весь в сиянии голубых вод Золотого Рога.
Пассажиры «Томаса» молча глядели на Владивосток и на рейд, где среди кораблей разных наций стоял неуклюжий черный крейсер под американским флагом.
— Крейсер «Бруклин», — сказал мистер Теуслер, и рот его растянулся в улыбке. — Адмирал Остин Найт…
«Томас» бросил якорь, и почти тотчас же к кораблю, бороздя воды бухты, подошел катер. Катер пришвартовался к борту, и на палубу «Томаса» поднялись американские офицеры во главе с полковником Генри Штейером. До приезда Грэвса он командовал экспедиционными войсками на Дальнем Востоке. Офицеры явились на «Томас» встретить своего нового командира и передать ему приглашение адмирала Найта позавтракать на борту «Бруклина».
— Как наши дела? — спросил Грэвс.
— Превосходно, — ответил Штейер. — Сегодня в Читу вошли японские войска и отряд казачьего атамана Семенова. Это позволит использовать освободившихся чехов для дальнейших операций…
— А как Хабаровск?
— Можно с уверенностью сказать, что Хабаровск продержится не дольше четырех-пяти дней. Там собрались значительные силы: чехи, японцы, отряд русского казака Калмыкова и наш 27-й полк…
— Как в городе?
— Сейчас спокойно, но только вчера закончилась забастовка рабочих. Они бастовали восемнадцать дней.
— Требовали повышения заработка?
— Требовали увода войск союзников и освобождения арестованных членов Владивостокского Совета… Пришлось принять меры…
— И теперь спокойно? — спросил генерал.
— Теперь спокойно.
Мимо «Томаса» проплывало большое судно с огромными черными трубами. Оно нещадно дымило, и воздух над «Томасом» становился сизым, как при пожаре. Все повернулись к борту и смотрели на проходящий корабль.
На палубе тесной толпой стояли люди, окруженные частой цепью конвоиров. И конвоиры и арестованные были в одной и той же форме — в форме чешских войск.
— Кто это? — спросил генерал, нахмурив брови.
— Арестованные чехи. Их везут на остров Дундас и будут там содержать под стражей. Они отказались драться против русских большевиков.
— Их много? — поспешно спросил Грэвс.
— Два полка…
2
Уссурийский фронт держался уже два месяца. Красногвардейцы без сражений не сдавали ни одного шага земли. В помощь отрядам, отступившим из Владивостока после боя с поднявшими мятеж частями чешского корпуса, подходили свежие силы: через тайгу пробирались сучанские горняки, прибывали добровольцы, крестьяне Тихоновской волости и Приамурья.
Плечо к плечу вместе с красногвардейскими отрядами дрался против полков интервентов отряд чехословацкой революционной Красной армии. Во время сражения под Никольск-Уссурийском на защиту русской революции поднялись бывшие военнопленные — австрийцы, мадьяры и немцы.
Во Владивостоке уже развевались флаги оккупантов: американцев, англичан, японцев и французов, а в Хабаровске еще заседал 5-й съезд Советов Дальнего Востока.
Съезд избрал Дальсовнарком, состоящий из двадцати двух большевиков. Дальсовнарком выпустил воззвание:
«Ни одной пяди земли своей социалистической родины не уступим без боя. Если же под напором огромных вражеских сил мы должны будем отойти с занятых нами позиций, то сделаем это в последнюю минуту для того, чтобы, собравшись с силами, вновь ринуться на обнаглевших врагов».
Листовка Дальсовнаркома на фронте передавалась из рук в руки. Попала она и в пулеметный взвод отряда чехословацкой Красной армии.
Листовку читали на походе. Читал ее и переводил товарищам Вацлав Хвало — высокий сутуловатый человек с тонким остроносым лицом и с волосами, отросшими почти до плеч. Длинные волосы и острый взгляд делали его похожим на художника.
Ноги у Хвало были стерты в походах, и при каждом шаге он морщился, словно ступал по битому стеклу.
— Огромные силы… — сказал идущий рядом с Хвало маленький Ян Крайчек. — Зачем писать о силах? Нужно драться… Зачем мне думать, какие у них силы…
— Чтобы знать, что придется делать, — сказал Хвало.
Остальные девять бойцов молча прислушивались к разговору товарищей.
Пулемет постукивал колесами по шпалам. Его катили по насыпи двое бойцов в серых кепи и с расстегнутыми воротами рубах. Шеи у бойцов были багрово-красными и лица лоснились от пота.
Августовское солнце палило. Все кругом было залито желтым слепящим светом: и горячие рельсы, и белые хаты, и фруктовые сады у хат. Поспевающие сливы на отяжелевших ветвях просвечивали насквозь, как восковые.
— При хорошей позиции десять хороших парней могут держать тысячу солдат врага, — сказал Ян. — У нас здесь много хороших позиций…
— И у нас много хороших парней, — сказал Хвало. — Мы все коммунисты, но не надо забывать, что хорошие позиции есть и у них.
— Но у них нет хороших парней, — сказал Ян.
— Зато у них много прохвостов, а когда прохвостов много, это тоже сила… — сказал Хвало.
Некоторое время они шли молча, и колеса пулемета постукивали по шпалам.
Разъезд был пуст. На путях не было ни паровозов, ни вагонов.
Бойцы спустились под насыпь и пошли безлюдной улицей деревушки. Белые украинские хаты переселенцев стояли в зелени сливовых садов.
— Здесь можно отдохнуть. Сюда командир пришлет приказание, — сказал Хвало.
Они подошли к изгороди ближайшего сада и сели в тени деревьев на высокой и уже поблекшей траве.
Хвало снял кепи и рукавом вытер лоб. Потом он откинулся на изгородь и стал смотреть на тупые рыжие носки своих ботинок. Он попробовал пошевелить пальцами ног и поморщился от боли.
— Болят? — спросил Ян.
— Пустяки.
— Я пойду нарву слив, — сказал Ян. — Хорошо бы их нарвать много. Хорошо бы их взять с собой на позицию. Там не будет воды…
Бойцы лежали навзничь и глядели, в жухлое от жары небо.
— Кто пойдет со мной? — спросил Ян.
— Я пойду, — сказал один из бойцов и нехотя стал подниматься с примятой травы.
— Подождите. Сначала нужно сделать это, — сказал Хвало и, расстегнув полевую сумку, вынул из нее пачку листовок. — Нужно разбросать листовки. Их нужно разбросать в домах, на огородах, в садах, везде, где их могут найти…
— Так много? — спросил Ян, глядя на толстую пачку листовок.
— Чем больше, тем лучше, — сказал Хвало. — Офицеры расстреливают солдат за наши листовки. Найдутся и трусы, которые будут сжигать листовки. Нужно разбросать много, с расчетом, что каждую прочтет только один человек.
Ян взял пачку листовок и спросил:
— Значит ты думаешь, что мы скоро уйдем отсюда?
— Не знаю, — сказал Хвало. — Если мы не уйдем, наши листовки никому не помешают.
Ян взял из пачки одну листовку и прочел. Это было воззвание Полевого комитета чехословацкой революционной Красной армии. В листовке по-чешски было напечатано:
«Силы русской реакции, во главе которой стояли русские офицеры и генералы, не могли победить в бою русских рабочих, а вы здесь, на Востоке, хотите сделать их черную работу. Вас продает и обманывает банда бывших австрийских офицеров, вы по указке англичан, японцев и американцев хотите с Востока задушить молодую русскую революцию, которая должна послужить прологом всемирной революции…»
Ян разделил пополам пачку листовок и половину протянул бойцу, который вместе с ним хотел идти за сливами.
— Франтишек, возьми, — сказал Ян. — Мы их разбросаем по дороге.
Они свернули в улицу и пошли, поднимая пыль.
Хвало снова откинулся на изгородь и закрыл глаза.
Бои продолжались уже два месяца, и он смертельно устал. Да и до боев было горячее время. Оно наступило со дня приезда во Владивосток. Чешские эшелоны сгруппировались на станции и стояли. Обещанных пароходов для отправки через океан не оказалось. Потом прошли слухи, что чешские эшелоны остановились и на сибирской магистрали. Чья-то злая рука сконцентрировала их в стратегических узлах по всей железной дороге. Этими узлами были города: Владивосток, Канск, Мариинск, Ново-Николаевск, Петропавловск, Челябинск, Самара, Уфа… Все было похоже на подготовку к проведению какого-то военного плана. Чешские офицеры ходили по вагонам и говорили солдатам о неизбежном и скором столкновении с Красной гвардией. Офицеры говорили, что красные хотят разоружить чехов и отправить в Австрию для суда и наказания за добровольный переход на сторону русских во время войны. Говорили, что, заключив Брестский мир, красные обещали кайзеровской Германии выдать всех чехов и что чешских солдат в Австрии и Германии ждет каторга или смерть.
Потом в чешских эшелонах начались аресты солдат, сочувствующих революции. Не поддавшиеся на провокацию солдаты ушли из эшелонов в город и создали свой отряд чешской Красной армии. С этими солдатами был и Хвало.
Молодые чешские красноармейцы обратились к солдатам чешского корпуса с призывом не поддаваться контрреволюционной агитации офицеров и вступать в ряды чешской Красной армии.
«Мы, солдаты Владивостокского революционного отряда при Красной Армии, — писали они в своем воззвании, — приветствуем трудовое население Дальнего Востока в лице его Советов и заявляем, что признаем единственную власть — власть Советов, которую мы готовы защищать от всех ее врагов, как внутренних, так и внешних. Заявляем, что мы подчиняемся только приказам ЦИК и его исполнительных органов на местах. Да здравствует Российская Советская Федеративная Республика! Да здравствует братство трудящихся!»
Потом пришли вести о чешском мятеже в Сибири. 7-й чехословацкий Татринский полк захватил Мариинск. Пал Ново-Николаевск. Чешский штабс-капитан Гайда через правление кооператива «Закупсбыт», в котором хозяйничали эсеры, отдал шифрованный телеграфный приказ всем чехословацким войскам корпуса о немедленном выступлении. По всей сибирской железной дороге начались бои.
И только тогда стали известны причины чехословацкого мятежа. Это военное командование Антанты решило использовать чешский корпус как авангард своих интервентских войск для борьбы с русскими большевиками и русским свершившим революцию народом.
Стало известно, что еще в апреле заговорщики собирались в Москве на секретное совещание. Они собирались тогда в стенах французской военной миссии. Из Сибири на совещание приехали представители эсеровских тайных организаций, из Парижа прибыл представитель союзников полковник Корбейль. Начальник французской военной миссии генерал Лавернэ, начальник английской военной миссии генерал Локкарт и полковник Корбейль заключили союз с готовящими государственный переворот эсерами. Тут же на совещании был разработан подробный план чешского мятежа, который должны были поддержать тайные контрреволюционные организации Сибири и эсеровские боевые дружины.
Незримо совещанием руководил американский генеральный консул Пуль.
Когда чешский корпус, выполняя волю союзников, выступил с оружием в руках против Советов, американский генеральный консул телеграфировал в американские консульства сибирских городов:
«Вы можете конфиденциально уведомить руководителей чехословацких войск, что союзники с политической точки зрения будут рады тому, что чехословаки удерживают занимаемое ими положение. С другой стороны, чехам не должно ставиться препятствий, если они будут принимать меры, вызванные требованием военного положения. Желательно прежде всего, чтобы чехи смогли обеспечить контроль над Сибирской железной дорогой и в то же время, если это окажется возможным, удерживали в своих руках контроль над занимаемой ими территорией. Сообщите представителю Франции, что французский генеральный консул принимает к руководству эти инструкции».
В дни чешского мятежа Хвало работал в чешской коммунистической газете. Она называлась «Правда». Он старался разоблачить провокацию союзников, бросивших чешский корпус в бой против русской революции. Однако лишь немногим солдатам пришлось прочесть неумелые, но горячие статьи Хвало. «Правда» стала для солдат чешского корпуса запрещенной газетой. Читателей ее преследовали офицеры. Кто не успевал уйти в отряд Красной армии, попадал в арестный вагон.
Потом из газетчиков Хвало стал пулеметчиком. Это случилось 29 июня. Двадцать девятое — Хвало хорошо запомнил эту дату.
Начальник штаба чешского корпуса русский царский генерал Дитерихс отдал приказ о выступлении чехов и во Владивостоке. Офицеры корпуса вывели солдат на улицы города и бросили в бой против красногвардейских отрядов.
Власть Советов была свергнута. На окраине Владивостока еще шло сражение, а в центре получившие власть белогвардейцы уже творили расправу над рабочими. В треск пулеметов на окраине врывался перезвон церковных колоколов из центра города.
Потом отступление, тяжелые бои под Никольск-Уссурийском, Спасском, Иманом…
На Уссурийский фронт в помощь войскам чешского корпуса прибыл белогвардейский отряд атамана Калмыкова и войска союзников: части 12-й японской дивизии под командованием генерала Оой, американские, английские и французские батальоны…
Солнце вышло из-за деревьев, и лучи его ударили в лицо Хвало. Он открыл глаза и сел.
К плетню подходили Франтишек и Ян. В руках у них были кепи, наполненные сливами. На примятой траве дремали солдаты-пулеметчики.
— Я видел связного, — сказал Ян. — Он бежит от разъезда сюда. Я махнул ему рукой.
— Наверное, приказание командира, — сказал Хвало. — Наверное, сейчас мы будем занимать позицию.
Бойцы, лежавшие на траве, стали подниматься. Все смотрели в сторону, откуда должен был появиться связной.
Он показался из-за дома невдалеке от изгороди.
Хвало встал и пошел ему навстречу.
Одежда связного была запылена, и он тяжело дышал.
— Приказ, — сказал связной и протянул Хвало сложенную вчетверо небольшую бумажку.
Хвале взял бумажку и развернул. На ней был сколок карты — речка, железнодорожный мост и маленький холмик. На холмике был изображен крест, и от него расходились две линии. Они обозначали сектор обстрела пулемета с позиции на холме. Пулемет Хвало косоприцельным огнем должен был прикрывать подступы к мосту.
В нижнем углу бумажки неразборчивым почерком было написано приказание занять позицию и быть готовым прикрыть огнем отступающие отряды.
— Хорошо, — сказал Хвало. — Будет выполнено.
— Командир на словах просил передать, чтобы поскорее, — сказал связной.
— Хорошо. А что там? — спросил Хвало.
— Пока держимся, но они подтягивают силы и, наверное, будут атаковать.
— Так, — сказал Хвало. — Передай командиру, что я все понял.
3
Пулеметчики откопали пулеметный окоп, ровики для бойцов, поднесли патроны и вставили в пулемет ленту. Теперь до появления противника они были свободны.
Хвало лежал на вершине холма и в бинокль рассматривал местность. Слева он видел железнодорожный мост, внизу реку, а справа, километрах в трех, деревню с широкой, открытой для наблюдения улицей.
Солнце было сзади и ярко освещало равнину, полого спускающуюся к противнику, железнодорожную насыпь, белые домики и сады деревни. В бинокль казалось, что деревня лежит совсем близко за рекой — метрах в пятистах.
Видимость была прекрасной, и незаметно приблизиться к мосту противник не мог. Разве за насыпью? Но там за разъездом влево были пулеметчики соседнего отряда русских матросов. Хвало видел, как они тащили пулемет на такой же, как здесь, невысокий холмик. Их тоже, очевидно, до начала общего отступления сняли с передовых позиций и отправили на охрану моста.
К Хвало подошел Крайчек.
— Смотри, — сказал он, — на мосту какие-то люди.
— Да, — сказал Хвало. — Это минеры. Они минируют мост.
— На всякий случай?
— Да, на всякий случай.
Крайчек лег рядом с Хвало и протянул ему горсть слив.
— Хочешь? Они кислые и хорошо утоляют жажду…
Хвало взял сливу, положил в рот и раздавил языком.
Люди, которые работали на мосту, ушли, и теперь у перил стоял один часовой.
Было тихо, и отдаленная винтовочная стрельба не тревожила. Она была чуть слышна, и к ней привыкли.
Хвало прислушивался к стрельбе и старался представить себе, что делается на передовой.
Когда их взвод, в котором осталось только одиннадцать человек с одним пулеметом, снимали с позиции и отправляли к мосту, на поле боя было спокойно. Цепи лежали и лениво вели перестрелку. Но Хвало понимал, что затишье было обманчивым. Еще утром разведчики привели пленного, и он на допросе рассказал о том, что на фронт прибыли свежие союзнические войска: американцы и японцы.
Пленный рассказал, что слышал о приказе всем войскам перейти в решительное наступление на Хабаровск. Этот приказ отдал главнокомандующий экспедиционным корпусом японский генерал Отани. Пленный сам видел американские войска. Они выгрузились из вагонов на тыловой станции и пошли к фронту.
«Свежие американские и японские войска… — думал Хвало. — Успеют ли они атаковать нас до заката солнца? Если не успеют, ночь пройдет спокойно и наши смогут окопаться на этом берегу реки. Если они атакуют сейчас, будет хуже…»
Крайчек лежал рядом с Хвало и ел сливы, выбрасывая косточки на траву.
— Интересно бы знать, что думают о нас сейчас дома — в Чехии? — вдруг сказал он. — Из газет они, наверное, узнали, что здесь война…
— Наверное, узнали, — сказал Хвало. — Но вряд ли они знают все…
— Во всяком случае они не знают, что мы с тобой сейчас лежим здесь и ждем атаки американцев… — сказал Крайчек.
— Наверное, они этого не знают…
— Может быть, они думают, что мы в чешском корпусе и что мы сейчас воюем против русских рабочих, — сказал Крайчек и усмехнулся. — Может быть, они думают, что нас с тобой заставили воевать так же, как заставили других?
— Нет, у меня дома так не думают, — сказал Хвало. — Они знают меня, а я знаю их…
Крайчек выбросил на траву оставшиеся в горсти сливы.
— Они очень кислые, — сказал он и положил голову вниз лицом на скрещенные руки.
Ян лежал ничком. Хвало видел его затылок и спину в выцветшей гимнастерке, на которой у лопаток темнели два влажных пятна.
— Ты бы надел кепи — напечет голову, — сказал Хвало.
— В кепи сливы, — сказал Ян и даже не пошевелился.
Хвало поднял бинокль и стал смотреть в улицу деревушки. За деревушкой невдалеке передняя линия фронта, и оттуда доносилась винтовочная стрельба. Улица была безлюдна — наверное, жители деревни скрывались на огородах, где заранее откопали себе земляные убежища.
Хвало повел биноклем до самого моста. Всюду было пустынно, только по насыпи к мосту шли четверо раненых. Их сопровождала девушка в солдатских шароварах и белой косынке на голове. Девушка поддерживала раненого, который, опираясь на костыль, волочил по земле толстую, как бревно, забинтованную марлей ногу.
— Вацлав, — сказал Ян, приподняв голову. — Послушай, если ты раньше меня вернешься в Чехию, разыщи Анжеку и скажи ей, что я не был в чехословацком корпусе… Пожалуйста, скажи ей об этом… Скажи ей, что я был здесь вместе с тобой…
Хвало пристально посмотрел на Крайчека.
— Хорошо, если я вернусь раньше тебя… Но почему ты сейчас говоришь об этом?
— Мне не нравится, что мы заминировали мост, — сказал Ян. — Мне это очень не нравится. Опять отступление, опять напрасные потери… Но куда отступать?
— Если не хватает войск наступать или обороняться, приходится отступать, чтобы сохранить остатки сил. На войне всегда так, — сказал Хвало.
— Все это верно, но мы отступаем, а сил у нас становится все меньше и меньше, — сказал Ян. — Я прежде никогда не задумывался над этим, а сейчас подумал. В нашем отряде осталась четвертая часть людей, в русских отрядах и того меньше. Вчера в походе я видел сучанских горняков — их теперь не больше взвода… Везде так.
— Да, — сказал Хвало. — Сил у нас немного, поэтому и приходится отступать.
— Куда? До каких пор?
— На запад. Может быть, за Амур, может быть, дальше. В Забайкалье еще наши держатся. Ты слышал о Лазо?
Ян приподнялся и сел на траве.
— Лазо? Да, я слышал о Лазо. Он дважды разбил белых в Даурии… Он выиграл бой под Оловянной…
— Отряды Лазо и сейчас держат фронт под Читой, — сказал Хвало. — Мы будем отходить туда…
— Это очень далеко, — сказал Ян.
— Мы будем отступать с боями, пока хватит сил. Если японцы потеснят Лазо, он со своими отрядами будет отходить навстречу нам, — сказал Хвало. — Он может отходить только на Амурскую дорогу: из Маньчжурии наступают японцы, со стороны Верхне-Удинска — белые и полки чешского корпуса. Он может отходить только на Амурскую дорогу…
— Но если у нас не хватит сил держаться так долго?
— Мы уйдем в леса… Ты читал листовку Дальсовнаркома, ты должен знать…
— Да, — сказал Ян. — Но во всяком случае, если ты раньше меня вернешься в Чехию, ты разыщешь Анжеку и расскажешь ей обо мне. Если я слишком долго задержусь… Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Конечно, я разыщу Анжеку и расскажу ей о тебе, — сказал Хвало. — Я расскажу ей, что ты и в Сибири воевал за свободу Чехии, за свободу наших народов…
— Да-да, пожалуйста, расскажи… Значит, если у нас не хватит сил, мы уйдем в леса?
Хвало не ответил.
На деревенской улице взметнулся к небу столб пыли и дыма. Потом донесся резкий звук разрыва и вслед за ним глухой, как удар бубна, пушечный выстрел. Ружейная трескотня прокатилась перекатом справа налево по всей линии фронта.
Бойцы приподнялись из ровиков, и все смотрели в сторону деревни.
Опять около беленьких хат взметнулся столб пыли, опять рявкнул разрыв гранаты, и опять донесся запоздалый звук пушечного выстрела.
Винтовочная стрельба усиливалась, и в ней отчетливо слышалось размеренное постукивание пулеметов.
— Пойди, Ян, проверь, все ли в порядке, и приготовьтесь, — сказал Хвало.
Ян вскочил и побежал к пулеметному окопу.
По пустой улице деревни метались бурые фонтаны из дыма, земли и пыли. Теперь по ней вели беглый огонь не меньше четырех пушек. В глубине садов поднялись клубы черного дыма, и сквозь деревья прорезались красные языки пламени. Это горели крестьянские дома.
«Зачем они стреляют по пустой деревне, там нет сейчас ни одного бойца…» — подумал Хвало и повел биноклем от деревни к мосту.
Теперь он увидел отступающих бойцов. Небольшими группами они отбегали, прикрываясь насыпью, падали, отстреливались и снова отбегали. Такие же группы в пять-шесть человек показались и вправо от насыпи на бурой поляне, ближе к деревне. Вдоль насыпи к мосту шли и ползли раненые.
Над хатами длинной черной полосой тянулся дым и на горизонте сгущался в тяжелую низкую тучу. Белогвардейских, американских и японских цепей еще не было видно, но по мощи все нарастающего пулеметного огня, по грохоту орудий Хвало понимал, что наступление ведется крупными силами.
«Наверное, пленный не солгал, наверное, им отдан приказ о генеральном наступлении на Хабаровск…»
По равнине от деревни к мосту проскакали несколько всадников, и вдруг как на ладони стали видны редкие цепи отступающих бойцов. Издали казалось, что они топчутся на месте — усталые люди едва передвигали ноги.
Хвало смотрел в бинокль. Он видел перед собой залитую солнцем равнину, дымящуюся деревушку и цепи бойцов.
Он со своими десятью товарищами еще не мог принять участия в бою. Он должен был смотреть, как посторонний наблюдатель, и ждать, пока цепи подвинутся ближе к реке и отступающие станут скапливаться у моста. Он должен был предотвратить вражескую атаку, когда начнется переправа.
Цепи двигались удивительно медленно. Если бы не треск винтовочной и пулеметной стрельбы, если бы не грохот разрывов, не гул пушечных выстрелов и не ползущие по полю раненые, можно было бы подумать, что люди занимаются на полях каким-то мирным трудом. Они неторопливо переходили с места на место, останавливались, припадали на колени, снова поднимались и медленно шли к реке.
Хвало казалось, что протекло уже очень много времени, а цепи наступающих все еще не появлялись.
Деревня лежала под черной тучей. На улице и в сливовых садах вздымались косматые фонтаны земли, смешанной с пылью и дымом. Такие же черные фонтаны с грохотом возникали и в районе железнодорожной насыпи и на бурой поляне.
Хвало спустился с вершины холма поближе к пулеметному окопу. Крайчек лежал у пулемета. Рядом с ним лежал Франтишек и поддерживал пулеметную ленту на весу, будто пулемет уже вел огонь. Остальные бойцы притаились, укрывшись в неглубоких ровиках справа и слева от пулеметного окопа.
Вдруг Крайчек приподнялся и протянул руку к деревне.
— Смотрите… Они стреляют в женщин… Разве они не видят, что это женщины? Трусы и негодяи…
Хвало поднял бинокль.
В сером сумраке пыли и земли, в дыму рвущихся снарядов на деревенской улице мелькали какие-то бело-синие пятна. Не сразу Хвало разглядел, что это были женщины. Они метались по черной улице, стремясь уйти от рвущихся гранат, бежали вон из деревни к бурой выжженной солнцем поляне за сливовыми садами. Там темнел спасительный овраг. Небольшой сине-белой толпе удалось выбраться из горящей деревни, но снаряды нагнали женщин. Белые дымы шрапнелей повисли в воздухе. Женщины падали, и рыжая трава усеялась неподвижными белыми пятнами.
— Трусы и негодяи… — кричал Ян.
Хвало до боли сжал челюсти и зажмурил глаза. Он вспомнил женщину украинку, которую видел сегодня утром, когда проходил деревенской улицей. Женщина поила его кислым сливовым квасом. Он сейчас вспомнил ее улыбку и белую расшитую цветами кофту.
— Негодяи… Убийцы… — кричал Ян.
Когда Хвало снова посмотрел в бинокль на поле боя, он увидел американцев. Он узнал их по куцым зеленым курткам и каскам. Они шли по равнине густой цепью, возле самой деревни. Им никто не мешал — в деревне бойцов уже не было. Одновременно с американскими цепями ближе к полотну дороги показались желтые цепи японцев.
Красногвардейцы на поляне перед рекой залегли и отстреливались. Пулеметы строчили длинными очередями. От треска винтовочных выстрелов звенел воздух.
Японцев заставили лечь. Издали они казались рассыпанными по полю желтыми кочками. Легли и американцы.
Через мост переправлялись бойцы какого-то красногвардейского отряда. Перебегая мост, они уходили к холмам по эту сторону реки, чтобы занять новые позиции.
В пулеметном окопе беспокойно ворочался Крайчек.
Хвало смотрел на поле боя. Теперь пули японцев уже достигали реки и люди через мост бежали пригнувшись. Внизу под мостом, укрывшись за выступом берега, стояли минеры.
Японцы попытались подняться, но опять были прижаты к земле пулеметным огнем красногвардейцев.
Однако Хвало не льстил себя надеждами. Он знал, что красногвардейские цепи долго не продержатся. Он смотрел на поле боя и глазами отыскивал рубеж, с которого должен был вступить в бой пулемет, чтобы ударить во фланг наступающим американцам и японцам, когда те поднимутся в атаку перед мостом.
«Где-то здесь, у этой зеленой поляны… Где-то здесь…» — подумал Хвало и крикнул Крайчеку.
— Эй, Ян, возьми прицел по зеленой поляне. Теперь, наверное, скоро…
Крайчек стал поворачивать к зеленой поляне ствол пулемета, который прежде был направлен в сторону деревни. Остальные бойцы лежали в ровиках, беспокойно поглядывая на железнодорожную насыпь. По ней шли раненые, и на ней то и дело поднимались черные столбы дыма рвущихся гранат.
Теперь Хвало не видел ничего, кроме зеленой поляны. Красногвардейцы уже миновали ее и, отстреливаясь, бежали к мосту. Они не решились принять штыковой бой с японцами.
Сквозь треск поредевших выстрелов послышался протяжный крик: «Банзай!» Японцы бежали легко, как на спортивных состязаниях, и кричали. Их было очень много. Впереди бежал офицер с поднятой вверх саблей.
— Огонь! — крикнул Хвало. — Скорее огонь…
Он обернулся и увидел, как мелкой дрожью затрясся пулемет и как задрожали, словно прикованные к нему, руки Яна.
Потом Хвало снова посмотрел на поляну. Офицер, выронив саблю, свалился навзничь. Пулеметная очередь срезала первые ряды желтых солдат, и они рассеялись по полю: одни попятились к бурой поляне, другие ложились тут же, рядом с убитыми.
— Хорошо, Ян!.. — закричал Хвало. — Хорошо! Не давай им подняться, прижимай их к земле.
Красногвардейцы, добравшись до реки, взбирались на насыпь и бежали через мост. Казалось, они бежали прямо на разрывы падающих на берегу гранат.
«Теперь успеют занять новые позиции, непременно успеют», — думал Хвало, глядя, как последняя группа бойцов перебегала мост и скрывалась в прибрежных холмах.
Он обернулся, чтобы посмотреть, что делают американцы, но в это мгновение что-то сильное, как порыв горячего вихря, оторвало его от вздрогнувшей земли и бросило в сторону. Прямо перед собой он увидел поднявшийся столб густого дыма, и с черного неба дождем посыпалась земля. Потом Хвало услышал резкий удар, от которого содрогнулся холм, и вдруг наступила тишина…
Первое, что увидел Хвало, очнувшись, было бледное лицо Иозефа Давида — одного из пулеметчиков взвода.
— Тебя ранило? — нагнувшись, спрашивал Иозеф.
— Не знаю… Нет, наверное, просто оглушило… Я ничего… — Хвало приподнялся и сел на траве. Перед глазами его стоял красный туман, и голова кружилась.
— Лучше отойти за холм, они опять станут стрелять… — сказал Иозеф. — Дай я помогу тебе… Теперь уже все равно…
Хвало огляделся и сквозь расступившийся красный туман увидел дыбом стоящую в реке ферму моста, потом он увидел разрушенный снарядом окоп с разбитым пулеметом. В окопе ничком лежал Ян, и под ним была лужа крови. Франтишек лежал навзничь.
— Они убиты? — спросил Хвало, хотя знал, что спрашивать об этом не нужно.
— Убиты, — сказал Иозеф. — И еще двое — Откар и Вилем…
— А остальные?
— Ушли за холм. Дай, я помогу тебе встать.
Хвало, придерживаясь за руку Иозефа, поднялся на ноги. Он увидел дым догорающей деревни и залитую солнцем равнину. Как снежные пятна на весенней степи, лежали на равнине убитые женщины в белых украинских рубахах.
4
Больше никто не верил в возможность организованного сопротивления.
Хабаровск пал. 4-го сентября в город ворвалась японская кавалерия. За ней вторглись войска американцев и белогвардейский казачий отряд атамана Калмыкова.
Красногвардейские отряды были уже за Амуром и поспешно отходили через станции: Волочаевка, Ольгохта, Ин…
Дальсовнарком постановил:
«Немедленно перейти на партизанский способ ведения войны впредь до соединения с войсками центральной России».
Надежда на встречу с двигающимися из Забайкалья отрядами Лазо рухнула. На походе пришли вести, что и там остатки Красной Армии отступили в леса и мелкими отрядами разбрелись по тайге.
Всей Забайкальской железной дорогой овладели японцы и войска атамана Семенова.
В середине сентября в районе города Зеи Хвало с пятью бойцами своего пулеметного взвода вместе с отрядом русских матросов ушел в сопки.