Восставшая из пепла (1975) — страница 7 из 12

ТЕМНЫЙ ГОРОД

Глава 1

Потому-то я и не видела, как они забрали караванщиков. Несколько дней я вообще ничего не видела, кроме горячечных снов, о которых лучше забыть. Полагаю, я пролежала мертвой два-три дня, если можно назвать смертью состояние, при котором смертельная рана самоисцеляется. Наконец, я очнулась, ощущая сильную боль и огромную слабость, посреди угнетающей темноты. Некоторое время мне думалось, что я вернулась под Гору и должна начать все заново. Затем до меня дошла вонь истолченной земли, и я поняла. Я лежала в могиле — меня похоронили Темнокожие. Не так уж и странно — подобно многим другим примитивным народам, они страшились духов неумиротворенных покойников. Возле меня даже положили немного сушеных фруктов и глиняную чашу с молоком и оставили на мне одежду и шайрин, да вдобавок накрыли мне лицо черной тканью. К счастью, почва была настолько сухой и рыхлой, что не особенно давила на меня и не мешала дышать, да и могила была неглубокой, так как Темнокожие, несмотря на все страхи, не уделили мне много времени. Тем не менее, вырываться на волю мне потребовались долгие часы, и в своем болезненном состоянии я испытала всевозможные ужасы — что я и в самом деле умру, что я никогда не выберусь на поверхность, что, наверное, я все-таки умерла, а это какая-то болезненная фантазия. Но в конце концов земля подо мной и вокруг меня подалась, осыпая меня, проникая в рот и глаза, и я выползла в чистоту серого дня. С плачем я упала на землю, но не смогла двигаться вновь, пока солнце не нависло пурпурным диском низко над горизонтом.

Тогда я села и огляделась. От хутора я находилась далековато; мне едва удалось различить скальные стены, деревья и поднимающийся над ними дым кухонь. А вблизи находилось нечто более интересное — лоскут пастбищ где разочарованно щипали желтоватую траву три-четыре тощие костлявые лошади.

В наступающих лавандовых сумерках я потащилась к этому пастбищу и добралась до ограды — как раз в тот момент, когда туда же подошел молодой парень, чтобы увести животных на хутор. Он бросил на меня единственный взгляд, побелел, а затем повернулся и убежал со всех ног, крича от страха. И неудивительно — ведь я же была трупом, и позади меня зияла разверзнутая могила; я шла, серая от грязи и пыли, с руками, покрытыми кровью от сорванных ногтей, со свалявшимися, слипшимися от глины волосами, белыми, как иглы какого-то странного животного: дух, живой мертвец. Лошади тоже от меня шарахнулись, но мне удалось схватить одну за беспорядочную жесткую гриву. Напряжение, потребовавшееся для того, чтобы забраться на нее, лишило меня последних сил. Я навалилась всем телом ей на шею, слегка пнула ее в бок, и она рванула испуганным галопом.

Я не думала, что они станут меня преследовать.

Тянулась дорога, вымощенная камнем, с плитами, теперь далеко не ровными, местами выступавшими, местами — ушедшими в землю.

Первая часть скачки прошла в каком-то болезненном сне. Теперь же вокруг царила пронизанная лунным светом темнота, черно-белый мир пустынной ночи.

Я находилась далеко от хутора и гадала, почему лошадь устремилась в этом направлении. Позже мне пришло в голову, что хуторяне, вероятно, время от времени ездили этой дорогой, и лошадь, откликаясь на знакомый пинок, рванула по ней. Менять курс не имело смысла.

Я выпрямилась и посмотрела по сторонам и вперед.

Мерзость запустения.

Плоский ландшафт, попадающиеся иногда скопления скал, невысоких, приземистых и ветшающих. И древняя дорога, такая похожая на Лфорн Кл Джавховор, по которому я путешествовала с Дараком. Впереди пустыня и дорога раскинулись до самого края земли, неустанно и монотонно. Луна прожигала в моих глазах белые дыры.

Я тогда думала, что не знаю, почему я позволила лошади нести меня по древней Дороге, но, должно быть, я все таки знала. К рассвету я начала ощущать притяжение. И рыба, вытащенная на берег в жестокой сети, не может почувствовать себя более беспомощной. И все же я не испытывала ничего похожего на ужас, ощущаемый рыбой. Я радовалась, что меня притягивает, влечет; взволнованная, ликующая, окрыленная. В меня вливалась новая сила, укрепляя и согревая меня. Я выпрямилась и шлепнула лошадь ладонью. Та какое-то время шла неспешной рысью, теперь же она снова побежала вперед очень быстро и уверенно по этой дрянной мостовой.

Небо надо мной постепенно серело, звезды растворялись, словно брошенная в воду соль. На востоке почти у меня за спиной облака раскалывались золотыми трещинами.

Я долго его не видела. Небо светлело позади меня и оставалось индиговым впереди. Но затем солнце пробилось на волю и озарило его, и я отлично увидела, к чему же я спешу. Примерно в двух милях от меня начинался постепенный подъем, и мостовая стала широкой дорогой, идущей по насыпи, возвышавшейся примерно на пятьдесят футов над окружающей бесплодной пустыней. Милей дальше по обеим сторонам ее стояли две огромные колонны, высеченные из темного камня, и дорога там казалась укрепленной и ровной. За ними, примерно в пяти милях от меня, монотонная местность извергла из себя огромную скалу с плоской вершиной и черную, как слепота. А на вершине этой скалы стоял Город.

Он тоже был черным, но сверкающе-черным, из базальта и мрамора. Возносящиеся шпили и многоступенчатые крыши отражали солнце, как зеркала. Я удерживала лошадь на месте и глядела на него во все глаза, учащенно дыша. Насколько древним был этот Город? Достаточно древним. Он стоял еще в их время; они, Древние, построили его руками своих рабов. Я не испытывала ни отвращения, ни страха, только потребность быть там, среди этой сверкающей темноты.

Лошадь прыгнула, подгоняемая мной, и помчалась к насыпной дороге.

Я никак не думала, что застигну их в дороге, но я забыла, что множество скованных людей идут медленнее, чем едет одинокий всадник как бы сильно их ни хлестали.

Ехала я быстро — мостовая под копытами лошади выровнялась между темными колоннами, очень высокими, увенчанными высеченными языками пламени и фениксами с золотой отделкой. Свет стал полным и резко-ярким. Внезапно я увидела впереди в миле от меня ползущую массу — черных всадников и спотыкающихся людей, скованных друг с другом тусклым металлом. Пленные караванщики и приезжавший за ними отряд, люди с мечами, пронзившие мне сердце, что для них означало смерть.

Я пнула лошадь, и та снова побежала вперед. Она имела склонность сбавлять темп всякий раз, когда я оставляла ее без внимания. Воздух запел, и силуэты пустыни стремительно понеслись мимо меня. Неприятная процессия впереди становилась все ближе и ближе.

Трое ехавших в арьергарде черных солдат услышали меня первыми. Они быстро обернулись, и солнце вспыхнуло бликом на их серебряных масках-черепах. Один из них пораженно вскрикнул. В замешательстве они повернули лошадей, выхватывая мечи. Но это был лишь привычный жест. Разве они уже не убили меня однажды? Запинающийся ритм движения колонны окончательно поломался. Серые лица пленников поворачивались в мою сторону, люди крякали от отчаяния, удивления и боли. Даже сейчас мелькали бесполезные бичи. Затем двадцать черных всадников поскакали обратно, чтобы преградить мне путь. Один из них, по-видимому, был их новым капитаном, так как толстый браслет из переплетенного черного и золотого металла сверкал теперь на его правой руке.

Натянув поводья, я остановила лошадь и сидела, глядя на них. Они были безликими, однако, я тоже не уступала им в этом. Всего тридцать человек, и я не боялась. Я ощущала только презрение. Мы с ними знали, как мало вреда они могли мне причинить.

Молчание длилось долго. Затем один из них взволнованно выпалил:

— Она же умерла — Мазлек убил ее. Я сам видел, как клинок пронзил ей левую грудь — она пала.

— Да, — тут же настойчиво добавил другой. — Мазлек, а потом мой собственный клинок я вонзил его ей в живот. Она плавала в собственной крови. И не двигалась. Все еще лежала там, когда на рассвете мы забрали их из зала. Она была мертва.

— Молчать! — прорычал новый капитан железным голосом, но он боялся так же, как и все остальные. — Вы ошиблись.

— Они не ошиблись, — очень мягко уведомила я его. — Твои воины убили меня, а хуторяне меня похоронили. Но вот я здесь, и я опять цела, и я жива. Эти люди, которых вы держите в цепях, — мои. Куда вы их ведете?

— В цитадель, — ответил капитан, — служить на войне солдатами под началом Джавховора Эзланна, великого Города, что находится перед тобой. Это не твое дело.

Оттого, что они употребляли древний язык и назвали древний титул, меня переполнила ярость. Я знала, что они не принадлежат к Старинной Расе, хотя и старались изо всех сил подражать ей.

— Кто этот человек, что дерзает носить титул Верховного Владыки? Вы его слуги?

С гневом пришло и невероятное ощущение Силы. Я почувствовала, как они трепещут перед ней.

— Мы солдаты военачальника Джавховора, — прохрипел капитан. — Ты видишь нашу силу. Поворачивай назад, и мы не причиним тебе зла.

— Зла? — переспросила я. — Вы что, опять меня убьете?

Снова воцарилось молчание. Лишь шипел сухой ветер пустыни.

— Отпустите захваченных вами людей, — потребовала я. — А не то я убью их, одного за другим, у вас на глазах. Они — мои. И достанутся либо мне, либо Смерти, а не вам или вашему господину.

— Если ты — их ведьма, то их судьба, похоже, достаточно мало тебя заботит. Лучше уж надежда остаться в живых на войне, чем смерть здесь и сейчас.

— Они для меня ничего не значат, — заявила я, — но они мои. И достанутся либо мне, либо Смерти, — и это было правдой. Я не ощущала никаких преград, только великий гнев и великую Силу.

Капитан прочистил горло:

— У нес нет никакого оружия. Пусть с ней разделается пустыня. Поворачивай! — крикнул он.

Воины развернули коней. И ждали, повернувшись спиной ко мне, очень обеспокоенные.

— Вперед! — призвал капитан.

Из живота у меня поднялся белый жар и наполнил мне мозг. Я почувствовала, что если я не смогу высвободить его, то у меня треснет череп. Из глаз брызнула ослепительная белая боль. Руки сжались в узлы муки и ярости. Я вытянула их над головой, поднялась на стременах, все мое тело ныло и напрягалось, когда я выкрикнула им вслед единственное слово.

На насыпной дороге вспыхнула рваная пелена. Лошади пронзительно заржали и взвились на дыбы. Земля громыхала и содрогалась. Гром и холодный жар затмили мир.

Только моя лошадь стояла подо мной неподвижно, как скала. Боль меня покинула, оставив слабой, дрожащей и бледной. Я с усилием выпрямилась и открыла глаза, мгновенно заслезившиеся. Черные солдаты и их кони пребывали в хаосе, люди вылетели из седел, тела животных шатались и брыкались. Караванщики повалились аккуратными рядами среди своих цепей. Их кожа, казалось, лишилась всякого цвета, и на них самих и на окружающей их земле лежал своеобразный серебряный осадок. Все они были мертвее мертвых.

Меня чуть не вытошнило, я ощущала головокружение, дурноту. И мне потребовалось некоторое время, чтобы заметить, что черные люди пали вдоль насыпной дороги на колени, стискивая свои маски-черепа и открывая надменные сильные лица и серебристо-белые волосы. Ко мне очень медленно приблизился капитан, красивый мужчина с лицом, как и у всех остальных, жестоким и холодным, но теперь раздетым донага, как и у остальных.

— Прости нас, — взмолился он, падая передо мной на колени в пыль. Мы давно тебя ждали. Так давно, что были неразумными, — а затем он произнес мое имя, имя целительницы, как сперва подумала я, а потом поняла разницу, ибо он повторял его вновь и вновь, свистящее, шипящее слово с «У», смягченным до звука «О»в Старинной речи. — Прости нас, Уастис, Богиня, Великая, прости нас, согрешивших, Уастис, Богиня…

Глава 2

Сейчас трудно объяснить, что я в то время не испытывала душевных мук или раскаяния из-за того, что совершила. И сейчас нельзя добиться никакого словесного искупления. И все же убийство само принесло кару за себя. Я шаталась в седле, словно мучимая какой-т болезнью, бледная, полуослепшая, полуоглохшая, неудержимо дрожа, с телом, промокшим от ледяного пота. Но с прежним ощущением Силы, а никак не поражения. Это было лишь временное расстройство. По бокам от меня ехали черные солдаты, снова в масках. Мертвых караванщиков оставили тем хищникам, какие могли существовать в этом бесплодном месте.

Свистел ветер.

Мы не поднялись по самому дальнему отрезку насыпной дороги, который вел к горящим черным воротам Эзланна Темного. И направились вместо этого по скальному карнизу, шедшему вокруг основной массы скалы и достаточно широкому, чтобы по нему могло проехать шестеро в ряд. Наконец зияющий арочный вход, тускло-зеленоватый свет факелов в стенах, скат, идущий по наклонной вниз, а затем вверх. Местами нам преграждали путь железные ворота с механизмом, реагирующим на нажимы браслета из переплетенных змей. Все это я увидела, но спросила намного позже. Последние ворота были не из железа, а из воды — нам преградила путь водяная завеса, но они, по-видимому, умели управлять и ею, ибо над головами у нас сомкнулись огромные плиты и перекрыли ее, пока мы не проехали.

Я поняла, что мы теперь в Городе, однако, все еще по прежнему под землей. Черные, полуосвещенные, высеченные людьми проходы. А затем новый свет, холодный и серый, под открытым небом. Мы выбрались на круглый двор, окруженный черной стеной и черными сверкающими колоннами. Единственная брешь в этой стене — извилистый проспект из белого камня с выстроившимися по обеим сторонам высокими темно-зелеными кедрами; за ними с обеих сторон — голубоватая панорама садов. Мы поехали между кедров, где стояли черные мраморные статуи мужчин и женщин, сплетенных со зверями и птицами: свет скользил и сочился по их застывшим телам. Вот и последний поворот, и впереди дворец военачальника Джавховора. Построенный наподобие одинокой башни высотой в десять этажей, он вытягивался ввысь, сужаясь в соответствии с планировкой и с перспективой. К нему вела лестница, белая с черно-алыми прожилками. На первом пролете высился ряд громадных округлых арок с изображением зверей, сделанных, казалось, из многоцветного хрусталя. Узор на дверях повторялся и в следующих секциях башни, но уже в длинных окнах. В этом пронизанном радугой стекле вспыхивали и гасли огни — фиолетовые и изумрудные, лиловые, розовые, лавандовые и золотые. На ступени лестницы и на наши тела лились сияющие разноцветные капли.

Все это я тогда увидела в беспорядке. Этот новый ландшафт казался ирреальным. Мои сопровождающие пребывали в растерянности, разрываясь между своим воинским долгом перед командиром и своим новым духовным долгом по отношению ко мне. Капитан и трое воинов препроводили меня в башню. Об этом я мало что помню. Со всех сторон меня окружала великая красота, но мне стоило невероятных усилий удержаться на ногах, и я не могла наслаждаться ее созерцанием. Думаю, я впала в тупой сон-транс и очнулась, только услышав раздраженный насмешливый голос, вонзившийся в их благоговейное и мое сонное молчание, словно нож.

— Так, значит, это богиня, да? Это пугало с поля какого то хуторянина? Ты что, Сронн, ума лишился?

Ко мне вернулась способность видеть, и мои глаза невольно сосредоточились на говорившем человеке. Из моего мозга в позвоночник стремительно разлился электрический страх. Казалось, я знала его, отлично знала.

— Вазкор, военачальник, Истинное слово гласило о пришествии богини, — осмелился сказать капитан, склонив голову перед человеком, который был его господином, уступающим в старшинстве только Владыке Эзланна.

— Знаю. Уастис. Неужели эта женщина — я называю ее женщиной только за неимением достаточно мерзкого определения, которое могло бы подойти к ее внешности, — кажется тебе воплотившимся духом Древних?

— Она убивала, Вазкор, военачальник. Я докладывал.

— Да, ты в самом деле докладывал.

Мой взгляд прояснился, и я разглядела его. Высокая, крупнокостная, элегантная фигура, энергично, по-звериному и уверенно носившая его темную мужественность. Его лицо тоже скрывала маска, золотая маска в виде головы волка с красными стеклами в узких глазницах. Серебристые волосы волчьей гривы скудно висели поверх его собственных, доходивших почти до талии, жгучих иссиня-черных волос — шевелюры темнокожего народа. И кожа у него на кистях тоже казалась оливково-серой бронзой, однако форма их была совершенно иной. На тонких, крепких, как железо, пальцах пылали три черных кольца. Он носил длинную черную бархатную тунику, доходящую до середины лодыжек, но с разрезом на бедрах с боков, напоминающую мне юбки разбойников. Черные штаны из прекрасной переливающейся ткани и сапоги из пурпурной кожи с бессчетными мигающими золотыми пряжками. На шее у него висела цепь — одиннадцать гладких колец выдолбленного зеленого нефрита, соединенных золотыми звеньями.

Сначала волкоголовый стоял совершенно неподвижно. Затем он положил руку на плечо капитана, легко и смертоносно.

— Сронн, тебе известно, как нам необходимо организовать принудительный набор рекрутов для самой последней кампании Джавховора. Может, ты подвел меня и используешь эту жалкую телку в качестве оправдания?

Дурнота от применения Силы быстро таяла.

— Все обстоит именно так, как он тебе говорит, — сказала я.

Золотая волчья голова дернулась в мою сторону. В этом жесте было столько неприкрытого возмущения, что я чуть не посмеялась над ним.

— Помолчи, сука пустыни. Ты здесь никто.

Я узнала его презрение — презрение Высшего к всего лишь человеку. Но уязвимым-то был как раз он. В глаза мне вонзились два копья боли. Нефритовая цепь сорвалась с его шеи, потрескалась и упала мелкими кусками на мраморный пол. Солдаты тут же рухнули на колени. Но он оказался не столь быстрым. Он очень медленно направился ко мне, и голос его был тихим и сухим.

— Ты, видно, не знаешь меня, иначе не пыталась бы пробовать на мне свои колдовские фокусы.

Я не боялась. Я чувствовала, что состязание с ним будет нетрудным, надежно защищенная броней своей новоприобретенной гордыни.

В футе от меня он остановился. Его сильные руки быстро поднялись к волчьей маске. Значит, они тоже верили в силу неприкрытых глаз. А затем маска исчезла, и я увидела его лицо.

— Дарак, — прошептала я.

Ноги у меня тут же подкосились, словно мое тело перерубили пополам.

Как это ни нелепо, я, перед которой пали на колени солдаты, теперь сама невольно опустилась на колени перед этим человеком, которого намеревалась заставить умолкнуть навеки. Но я не могла его тронуть; он, как и я, уже умер и тоже возродился. Я видела, как стража градоначальника выносила его из пиршественного зала, видела его тело, вздернутым на виселицу, раскачивающимся и безжизненным. И все же здесь стоял Дарак, оспаривая веру других в мою божественность, но Дарак чуть старше, нарисованный поизящней, принц, вылупившийся из куколки разбойника. Однако теперь, стоя перед ним на коленях, я увидела, что это не совсем Дарак. И на лице у него не отражалось никаких признаков узнавания, завороженности, страха, презрения, любви или ненависти.

И внезапно мое чувство Силы покинуло меня. Я заплакала. Пораженные, ужаснувшиеся солдаты подняли головы. Тот, кого называли Вазкором и который был Дараком, в отвращении отвернулся от меня.

— Неужели ты не способен устроить ничего лучшего, Сронн?

Я нагнулась лицом к коленям, равнодушная ко всему, в бесконечном и глубочайшем горе. Я больше не знала, что должна делать. Моя рука нашла кусок разбитого нефрита, и я прижала его к себе.

Я слышала выкрикнутый приказ и смутно сознавала, как вбежали другие люди и схватили солдат, с которыми приехала я. Потом тишина.

Я почувствовала наконец, что он садится в одно из больших кресел из черного дерева. Я не могла понять, почему он еще не распорядился увести меня; ведь он же не верил в мое бессмертие. Наверное, он припас для меня какое-то более жестокое и более изысканное развлечение.

Наконец он произнес:

— Их придется убить, приведших тебя солдат. Жалко. Нам нужен для войны каждый, кого мы сумеем заполучить. Однако кто же может сказать, что произойдет в стычке с нецивилизованными шлевакинами из-за Алутмиса. Лачуги хуторян, естественно, будут сожжены. Не останется никаких следов твоего приезда. А теперь, Уастис, встань. Этот зал спроектирован, чтобы радовать глаз, а твоя теперешняя поза, на мой взгляд, портит его.

Казалось, у меня не было выбора. Я медленно поднялась и стояла, но не могла посмотреть на него.

— Я напоминаю тебе какого-то человека, не так ли? — спросил он меня.

— Ты должна забыть об этом, Уастис Перевоплотившаяся. Мы с тобой не той породы. Нам расти под землей, а потом от сна к жизни. Чтобы властвовать. Таково наследие детей Сгинувших. Подойди сюда.

Снова, казалось, у меня не было выбора. Я подошла к нему. Он извлек из-под полы длинной туники кинжал с прекрасным лезвием. И провел им по тыльной стороне правой руки. Потекла струйка крови, а потом застыла, словно красный самоцвет на мгновенно затянувшейся коже. Еще секунда, и слабый шрам исчез, растворился.

— Совсем не трудно, Уастис, — сказал он мне, — узнать сестру.

Жизнь, бесконечно кружа, замыкаясь на себя, словно темная птица, беспощадно несла меня обратно к моей сущности.

Казалось бы, мне следовало испытывать радость, отыскав в мире людей этого «брата». Но я не испытывала радости. Я не испытывала вообще никаких чувств, кроме невыносимой печали и растерянности. То, что я вновь нашла Дарака, казалось наименее странным из всего. Я не могла определить, пугало это меня или радовало. Каждый раз, когда я вспоминала, как он, Вазкор, военачальник Эзланна, Темного Города, стянул с лица золотую волчью маску, я могла только плакать, как не плакала при смерти Дарака.

Я была больна, когда приехала в Эзланн, и полубезумна. Сопровождавшие меня слишком благоговели передо мной, чтобы заметить это. Но он увидел и отослал меня в покои, которые в то время для меня ничего не значили, всего лишь черное спокойное место, где можно поплакать. Наверное, дней десять. Помню, появлялась женщина, похожая на черную моль. Она носила черную одежду и черную шелковую маску, не похожую на шайрин. У рта не было никакого отверстия. Помнится, я никак не могла взять в толк, как же она ест, а поскольку она была человеком, я думала, что она умрет с голоду. Это стало помешательством. Мне снилось ее истощенное тело, руки, хватающие еду, с плачем подносящие ее к закрытому рту, слабо и без надежды. Позже я узнала обычаи Великих Городов юга.

Началась сумеречная эра. Я вставала и гуляла по нескольким овальным комнатам. Я не знала наверняка, сколько именно там комнат, иногда три, иногда — семь. А иногда они казались бесконечными и бесчисленными. Я мылась каждый день помногу раз в бассейне из черного мрамора, похожем на сонную гробницу, и это доставляло мне странное удовольствие. Я часто выглядывала из двух длинных окон, которыми была снабжена каждая комната. И не могла понять, что вижу, — бледное свечение, мягкие белые туманы, тусклые позолоченные колонны, очень тонкие и высокие, из зеленой листвы в комнаты лился постоянный и неизменный голубовато-зеленый свет. Никаких закатов и рассветов. Не было вообще никакого времени.

Лишь очень и очень не скоро я начала видеть свои апартаменты такими, какими они были.

Всего четыре комнаты, все овальные, и каждая схожа с предыдущей и последующей. Их выстроили цепочкой вокруг внутреннего пространства, куда и выходили высокие окна, и можно было выходить из первой комнаты во вторую, из второй — в третью, из третьей — в четвертую, а из четвертой — обратно в первую. Каждую комнату украшали занавеси и поделки из дорогостоящих черных материалов. Предметы из гладкого черного оникса как будто ждали, чтобы их погладили, — резные звери и лебеди. Черная и темно-серебряная мозаика на полу, черные газовые драпировки. На столах из черного дерева неожиданно белое свечение огромных алебастровых светильников, которые женщина каждый вечер зажигала от золотых вощеных фитилей. А за окнами у меня — окаменевший сад из резного зеленого нефрита, светящийся и затуманивающийся из таинственных источников. Как эти комнаты вентилировались, не знаю. Никакого доступа к открытому воздуху не было, кроме единственной двери, через которую входила женщина. Я изучила дверь и обнаружила, что она заперта. По ее поверхности шли две маленькие бороздки; я коснулась их, но не добилась никакого эффекта. Я была заперта, словно редкое насекомое, в прекрасной тюрьме и оставлена там для наблюдения, а впоследствии, наверное, и бесстрастного препарирования по воле моего хранителя.

Во мне росло новое помешательство — что есть какие то скрытые средства для слежки за мной. Я спросила у женщины, но она не отвечала. В досаде и гневе я ударила ее по лицу. Могла бы с таким же успехом ударить куклу.

Спустя день после этого — я говорю день, подразумевая одну из тех неизвестных единиц времени, что следовали за сном, — она принесла мне нижнее белье, длинное платье из черного шелка с талией в обтяжку и рукавами, поясок из золотых звеньев, сплошь в виде трилистников, и золотую маску с мордой кошки. Она положила их на постель и сразу же покинула меня. Когда она ушла, я изучила эти вещи и больше всего маску. Она была прекрасной. Оправу больших глазниц составляли полупрозрачные зеленые камни, и никакие стекла по прятали за ними человеческие глаза. На заостренных ушках висели покачивающиеся серьги из золотых капель и дисков, с кусочком изумруда, горящим в центре. С макушки маски свисали длинные хвостики жестких золотых нитей, заплетенных наподобие волос.

В апартаментах не было зеркал, что порадовало меня, меня, которая не смела посмотреться даже в гладь озера. Теперь, почти Загипнотизированная этими странными одеждами, я тосковала по возможности увидеть себя одетой подобным образом. И все же я не оделась. Я стояла нагая, какой была с тех пор, как очнулась здесь, боясь обуревающей меня одержимости.

Подойдя к двери, я в тысячный раз попыталась открыть ее. Она не поддалась.

И пошла в бассейн.

Я долго лежала в надушенной воде, потом, наконец, поднялась и обнаружила, что женщина вернулась. Она вытерла меня, а потом подала черное шелковое платье. Мне казалось вполне естественным, что следует надеть его, а также и золотой пояс. Потом она протянула мне маску. Я взяла ее, и женщина сразу же закрыла ладонями глаза и отвернулась.

Я сорвала с лица ненавистный шайрин и надела маску кошки.

Невероятно! Она была такой тонкой и изящной ковки, что покоилась у меня на лице легче, чем тень. Золотые косички упали мне на волосы. В меня влилась новая Сила Я сразу почувствовала себя так же, как на насыпной дороге, когда осведомилась у воинов Вазкора: «Вы что, опять меня убьете?»Я схватила женщину за плечо с такой силой, что та вскрикнула от боли.

— Проведи меня через дверь.

Она каким-то образом вывернулась и убежала от меня, но я настигла ее у двери, когда она открыла ее сильным прикосновением мизинцев к двум замеченным мной ранее бороздкам. Дверь распахнулась. Я схватила ее за руку и прошла через боковой проем, волоча ее за собой как пленницу.

Глава 3

За дверью — темный коридор, переливающийся, словно стекло, освещенный настенными шарами-светильниками.

Я подталкивала ее, держа за край рукава. В конце коридора — единственная арка, закрытая занавесом ювелирной работы. Мы прошли через нее в еще одну черно комнату, на этот раз очень и очень большую, гулкую и вызывающую своими размерами странный холодок. К потолку устремлялись огромные базальтовые колонны. Тут было предельно темно, только одна крошечная пылающая точка скрывалась где-то впереди среди колонн.

Внезапно меня схватили за руку и оторвали от женщины. Тень скользнула ко мне и повернула меня к себе, покуда женщина стремительно улетала от меня, быстрая, как моль, на которую она походила.

— Итак, ты теперь готова, — констатировал Вазкор.

Его голос, голос Дарака, стал для меня чужим за то время, что я не общалась с ним. Я не видела его лица, однако чувствовала на своей руке давление его пальцев. — Идем со мной, — предложил он.

Я не могла вынести прикосновения его знакомой-незнакомой руки. И высвободила свою.

— Где находится это место? И что это такое?

— Идем со мной и увидишь.

Он пошел прочь, ожидая, что я последую за ним, но это было трудно сделать во тьме. До встречи с ним я чувствовала себя довольно уверенно. Теперь я не была столь уверена. Во мне пробудился неистовый страх, что его сущность поглотит мою; я знала этот ужас, я уже испытала с Дараком, но не столь сильно осознанный.

Мы стояли в проходе, полого поднимающемся вверх. Тусклый свет просачивался на наши маски волка и кошки с конца прохода. Там стояла высокая занавешенная фигура — золотая статуя, слабо сверкающая из-под покрова. Перед ней плита алтаря, на котором высилась большая базальтовая чаша а в чаше — мерцающий, постоянно меняющийся свет.

Свет, так хорошо мне знакомый.

Здесь был Карраказ. Так близко. Однако я не слышала голоса и не испытывала никаких чувств. — Значит, здесь, — прошептала я.

— Древний алтарь, — закончил он. — Благодаря мне пламя у них продолжает гореть, как горит оно во всех великих храмах Городов. Он приблизился к алтарю. Я последовала за ним. И уставилась на скручивающееся фосфоресцирующее пламя. Неужели он не ощущал Зла рядом с собой?

— Посмотри, — сказал он.

Я оторвала глаза от пламени, посмотрела на статую и увидела металлическую женщину в черном платье и в золотой маске кошки.

— Ты ничего не понимаешь, — сказал он. Мне подумалось, что я услышала в его голосе легкое презрительное удовольствие. — Я должен обучить тебя и объяснить тебе все насчет тебя самой, богиня.

И он посвятил меня — в их обычаи, верования, темные мечтания и свои собственные амбиции, которые должны были стать и моими. Он объяснил мне, что использует меня в качестве орудия своей власти — как топор для очистки дороги. Однако он заметил также, что страшился меня и моего неожиданного появления, сам того не желая; страшился, что я в конечном итоге буду больше, чем он. И еще научил меня бояться его.

Город Эзланн был древним, как и все Города за Водой, — они называли ее луисом в честь алутмиса, голубого камня, добываемого за тысячи лет до их рождения. Добыча камня, строительство Городов велись во времена Великих. А теперь люди, которые не признались бы в своей принадлежности к роду человеческому, жили тут, словно вторгшиеся в заброшенные дома крысы. Я не знала, как они завладели этими жилищами, и ни в каких анналах этого не сообщалось — только их легенда. Легенда гласила, что они носили в себе семя Великих — смешанная порода: полубог-получеловек. Они отстроили города точно такими, какими те были в прежние времена. Они научились пользоваться механизмами Городов (хотя так толком и не поняв принцип их действия, догадалась я). И ныне они говорили на искаженной Старинной речи, театрально воспроизводили придворный этикет вымерших, опасно баловались ментальными упражнениями и искусством магии, которыми в совершенстве владели Сгинувшие, и прилагали до смешного огромные усилия для того, чтобы скрыть друг от друга свою человеческую природу.

Древние часто носили маски, поэтому теперь маски носили все; однако прижилась иерархия, низменная по происхождению, ибо в Городах Сгинувших все были равны в своем великолепии. Здесь же нижестоящие носили маски из шелка или атласа, чиновники и военные носили маски из кованой бронзы. Более высокопоставленным доставались серебряные маски, и наконец шли золотые маски элиты — командиров, князей и принцесс. В Этих масках были глазницы, обычно скрытые цветным стеклом, отверстия в ноздрях, но не было отверстий для рта. Все знали, что у Великих было немного телесных потребностей, и еда теперь превратилась в тайный процесс, никогда не производившийся и не упоминающийся прилюдно. Ведь нужда в пище предполагала позорный ряд последующего мочеиспускания и испражнения. А Сгинувшие обходились без подобных ритуалов для поддержания жизни. Однако доведенное Сгинувшими до совершенства искусство секса усердно культивировалось. Силой обладали немногие; обыкновенные люди, они вынуждены были всю жизнь трудиться, чтобы хотя бы подступиться к истокам понимания. Их маги были старыми, иссохшими и по большей части дураками. Вазкор, обладавший Силой, как ему полагалось по праву происхождения, скрывал ее, дабы не вызывать зависти. Он не желал объяснять мне, как он оказался среди них, но зная странные и все же неизбежные пути, которыми пришлось идти мне самой для достижения превосходства в человеческом обществе, я испытывала не удивление перед тем, что он делал, а только любопытство.

За пределами городов юга прозябали хутора и деревни темнокожего народа. Положение этих людей осталось таким же, каким было раньше. Рабы, люди-рабочие, которым дозволялось жить своей отвратительной, безнадежной жизнью по милости военщины Городов. Они обрабатывали скудную землю и отсылали на городские склады подать в семь восьмых своего урожая; их без всякого предупреждения отправляли в солдаты или строители. По законам, введенным их хозяевами, им не разрешалось иметь никаких украшений, даже цветного лоскутка в одежде, за исключением вождей, которые должны были носить в знак своего звания ожерелье из камней. Равным образом им не дозволялось устраивать религиозные или светские церемонии, кроме тех, что связаны со смертью. Эти последние разрешили, вероятно, потому, что запрет вызвал бы страшное негодование, ибо разгневанные духи представлялись им значительно более грозной силой, чем солдаты. Казалось странным, что народ согласился терпеть такое порабощение — вечное, без всякого вознаграждения или послаблений. Однако городская легенда утверждала, что темнокожие были детьми древней расы рабов, тех, кто страдал еще под ярмом Сгинувших. Они рождены для страдания, утверждали Города, и, наверное, заставили их поверить в это.

Книги Городов поведали мне также о войне. Раньше я знала мало, и все же слухи о ней доходили до противоположной стороны Гор. «Караван» Дарака отправился в Анкурум, потому что Города через посредников покупали там военное снаряжение, равно как и в других городках вдоль Кольца — и теперь я поняла, почему. Дело не только в том, что немногие соглашались опозорить себя кузнечным ремеслом, но и в том, что ныне эта мертвая земля мало что могла дать. Интенсивная обработка истощила запасы ее недр. Древняя раса безжалостно требовала от нее полной отдачи, и земля отдала практически все.

Прочла я о войне немало, но поняла далеко не все. Существовало, по-видимому, три коалиции, три группы Городов. Эзланн и еще пять здешних городов входили в коалицию, называемую Белой пустыней; шесть других, расположенных дальше к югу — в коалицию Пурпурной долины, а еще десять городов — далеких, таинственных — в коалицию Края моря. Каждая группа теоретически находилась в состоянии войны с другими двумя; Эзланн и его союзники — с Пурпурной долиной и Краем моря, Край моря и Пурпурная долина — друг с другом и так далее. Внешне война велась с целью захвата дополнительных территорий, и все же… Она казалась игрой, игрой, похожей на ту, которой меня научил Вазкор. Та игра представляла собой сложное и изощренно-злобное противоборство воль, которое проводилось на доске в красно-черную клетку фигурами из слоновой кости и прозрачного кварца. Называлась она «Замки», и играть в нее можно было только вооружившись хладнокровной ненавистью. Битвы в войне Городов случались редко и устраивались на ничейной земле, на территории, которую они называли Театром военных действий. Сражения велись и впрямь как в театре — соблюдение военного этикета было более важным, чем победа. Кроме того, уже пять с лишним лет вообще не бывало никаких сражений. Я и не понимала этого и все же, кажется, понимала. Воевали ли между собой представители Древней расы по-настоящему или притворно, чтобы сдобрить перцем скуку на вершине достигнутого ими полного могущества? При этой мысли во мне не шевельнулось никаких воспоминаний. Фактически все мои воспоминания, проснувшиеся под горой вместе со мной, таяли с каждым днем. Я теперь едва могла вспомнить огненные залы, статуи, озеро с лебедями и бесконечные мраморные лестницы, помнила только, что я вспомнила их…

Узнала я все с большими подробностями, ибо, подобно всем неуверенным в себе людям, горожане очень скрупулезно записывали каждый нюанс и мелкое правило их бытия.

Я поняла, какое презрение испытывал к ним Вазкор. Когда он говорил о них, на лице его возникало особенное выражение — сдерживаемое и все же едкое отвращение, омерзение, ничуть не менее жгучее от того, что он никак по-настоящему не выражал его.

И последняя легенда — вера, которая поддерживала их и все же одновременно, должно быть, служила также источником постоянного страха — что некоторые Сгинувшие лежат где-то, спящие и все же живые, и в один прекрасный день проснутся. Они называли это «перевоплощением», хотя на самом деле оно не было таковым, так как они должны были вернуться в собственные тела. Тем не менее, пробудятся они новыми, собственные тела будут для них чуждыми — особого рода перевоплощение. Именно для этих богов и поддерживали огонь в каменных чашах, пламя Зла, бывшее для Городов лишь сигнальным костром. У каждого Города имелось собственное божество. Здесь, в Эзланне, оно носило имя Уастис.

Закончив, наконец, читать изукрашенные книги, я молча сидела у большого окна башенного дворца. Я ничего не видела сквозь радужный хрусталь с мерцающим на его цветах пламенем светильника; лунный свет снаружи превращал оконные стекла в тюрьму.

Три дня я почти ничего не делала, кроме как читала и впитывала ощущения этого места. Даже мой отдых — прогулки по необыкновенным садам, игра в «Замки» — был частью моего обучения. И вот внезапно и в первый раз я осознала, что эти невероятные вещи реальны и истинны. Даже ожидаемая богиня, и та явилась.

Вазкор стоял по другую сторону длинной комнаты, темный и неподвижный на фоне пустого овала очага, где все еще подергивало языками слабое бледное пламя.

— Итак, ты теперь немного понимаешь, — сказал он мне.

— Немного. Но чего хочешь ты, Вазкор?

Он пожал плечами.

— Нельзя ограничивать мыслящий мозг, богиня. Откуда я знаю? Мне известно лишь то, чего я хочу в настоящее время, и ты поможешь мне добиться этого. Когда у меня будет то, чего я хочу сейчас я захочу другие вещи, о которых в данную минуту не имею ни малейшего представления.

— В данную минуту твоя цель — место Джавховора Эзланна?

— Эзланна, а потом и его собратьев на юге.

— И тогда война Джавховора будет твоей. Как же вписывается в твои планы эта война?

— Когда я заполучу Эзланн и его пять союзников, я начну боевые действия против Пурпурной долины и Края моря. Ты уже, несомненно, поняла, что наш милитаризм ничего не значит в смысле завоевания. Когда я, наконец, полностью выйду на сцену Театра, там многое изменится.

— А я, — заключила я, — символ твоего права на власть.

Челюсть его слегка передернуло. Эта прямая ссылка на мою собственную Силу вызвала у него беспокойство.

— Это к твоей же выгоде, — сказал он.

— Да.

Я поднялась и подошла к очагу. Но не остановилась поблизости от него.

Я боялась близости и возникшего у меня ощущения интимности и тоски, потому что он был Дараком, не мертвым.

— Наверняка ведь, — заметила я, — когда ты заполучишь все, что хочешь в данную минуту, я стану для тебя помехой. Я ведь помню твоих солдат, умерших только потому, что видели Уастис и не должны были проболтаться.

— Я знаю, что тебя нельзя убить, — он взглянул на меня своими узкими глазами, очень холодными и пустыми.

— Смерть заживо может быть не менее действенной. Какая-нибудь подземная камера без доступа воздуха, где я всегда буду настолько близка к смерти, насколько это вообще возможно.

Он улыбнулся.

— Ты забываешь, богиня. Мы с тобой брат и сестра. Ты и я. Когда все это закончится, у нас будет еще один долг перед нашими предками, кроме долга Власти. Как еще может вернуться и распространиться Сила, иначе чем через новую жизнь? Мы будем вместе делать детей, и наша раса возродится.

Я уставилась на него во все глаза. Он казался лишенным эмоций и все же очень уверенным. Если б какой-то человек заговорил так со мной прежде, в момент торжества моей собственной гордыни, я могла бы свободно убить его, но я не смела выступить со своей едва оперившейся Силой против зрелых возможностей Вазкора.

— Я — это я, — заявила я ему, — СО ЭНОРР СО. Может, я и женщина, но отнюдь не вместилище твоей гордости.

Он снова улыбнулся, не очень широко. Моя индивидуальность была ему безразлична. Ей не было места в его взгляде на вещи. Мной внезапно овладел страх, знакомый ужас попасть снова в оковы чужой воли, лишиться всякой личности, кроме той, какую навязывала она, существовать только для нее, умереть вместе с нею, как, я считала, должно было произойти со мной при кончине Дарака, не вполне осознавая это.

Я повернулась и вышла из комнаты, и он не пытался остановить меня.

Мне было нелегко найти черный холодный зал статуи. Он повторял в миниатюре Великий храм города Эзланна. я узнала, что у всех высокопоставленных чиновников и князей имелись собственные копии.

Войдя, я замялась, не совсем отчетливо понимая, зачем пришла. Пошла в темноту и вскоре очень хорошо разглядела колонны, витиеватые металлоконструкции, зачехленную великаншу из золота.

Перед ней на алтаре в каменной чаше колыхалось пламя.

Идя вперед, я ожидала ощущения страха, но страх не приходил. Неужели за долгие годы бездействия сила Карраказа иссякла в пламени? Едва я подумала об этом, как в затылочной части моего мозга возникло слабое движение, слабый шепот:

— Я здесь.

И все же я не испытала ужаса. Я приблизилась к каменной чаше и заглянула в нее на свет. Да, я чувствовала Карраказа, но Карраказа совершенно изменившегося, я чувствовала не страшную Силу, исходящую от чаши, а только трепет присутствия. Похоже, я стала более сильной. Это существо никак не могло тягаться со мной.

— Карраказ, — произнесла я вслух.

Пламя съежилось и скрутилось.

Я вдруг стала счастлива и перестала бояться. Я была непобедима. Если меня не могло привести в трепет это чудище, то чем же был он, Вазкор, Брат-Который-Страшился-Меня? Мои руки невольно поднялись к кошачьей маске, но остановились. Я еще не разбила проклятия; мое лицо по-прежнему оставалось безобразным, и пока я не найду Нефрит… И вдруг я поняла, что моя новая сила была столь же мощна, как Нефрит, что я не нуждаюсь в Нефрите, что я могу нанести поражение всему, что меня беспокоит, одной лишь своей волей. Я знала. Ликование! В первый раз ощущение бытия, а не существования!

Странно, но когда мы считаем, будто все понимаем, мы не понимаем ничего. Странно, когда мы считаем, будто ничего не понимаем, мы начинаем наконец понимать.

Глава 4

Он явился ко мне утром, после моей единственной в день трапезы, которая состояла не из пищи, а из напитка, по вкусу очень похожего на вино. Оно содержало все питательные вещества, какие требовались моему телу, и было первым вполне перевариваемым продуктом из всего, что мне доводилось потреблять. Никаких мучительных болей в животе, которые до сих пор следовали за каждой легкой закуской.

Вазкор посмотрел на меня сквозь красное стекло глаз волчьей маски и сказал:

— Завтра Праздник Золотого Глаза. Весь Город заполнит Храм Уастис.

Вот в этот-то день и проснется их богиня. Надеюсь, ты понимаешь.

— Ты лично позаботишься о том, чтобы я поняла, — сказала я.

Он подошел к столу из черного дерева, взял тонкий серебряный кубок за полированную ножку и повертел его.

— Я еще не видел твоего лица, — сказал он.

— Да, — согласилась я, — и тебе нет надобности его видеть.

— Есть, — сказал он.

Он снял волчью маску, положил ее на стол и стоял, глядя на меня, ожидая.

Я вспомнила Дарака, который дважды стягивал с меня шайрин и оставлял меня опаленной и нагой. Однако теперь я не испытывала страха. Да, пусть увидит, что сделал со мной Карраказ, и убоится этого. Я сняла с себя маску и свободно держала ее в руке. Глядя на него не отводя глаз, я не расстроилась, а порадовалась, когда глаза у него расширились, а лицо побелело.

— Теперь ты видел, — сказала я. — Запомни его.

Он отвернулся, я тихо рассмеялась и снова прикрылась, смеясь.

Я пробыла в Эзланне семнадцать дней, а видела только сады да башенный дворец, и больше ничего. Окна, каждое само по себе, были зрелищем, самоцветом, произведением искусства; какая же тогда ему нужда показывать что либо, помимо собственной красоты? И вот теперь мне предстояло увидеть Город, войти в него и, наконец, овладеть им.

Праздник Золотого Глаза выпадал каждый год на одно и то же время — на длинный месяц, называемый ими Белая Госпожа, потому что скоро выпадет снег и покроет бесплодные пустыни новым и чистым саваном. Праздник будет длиться три дня, дни развлечений, музыки, наслаждений, поклонения Сгинувшим и их представительнице — Уастис.

В этот день в Эзланне произошло множество событий — так он сказал. Но теперь, когда солнце заходило, все двинулись к Великому храму, и мы должны идти вместе с ними. Вазкор объяснил мне все, что требовалось сделать, и я не ощущала никакого опасения, а только легкое веселье и слабость, которые, чего я еще не поняла, были ложными. Военачальник, каковым являлся он, поедет, сопровождаемый десятком собственных солдат в авангарде, пятью по бокам и двадцатью девами позади и замыкающей кавалькадой из тридцати капитанов. В портике храма он будет ждать прибытия Джавховора и его личной охраны. Солдаты останутся с ним, а девы удалятся в здание. Я, следуя за девами, ускользну от них в коридор, о котором он мне рассказал, и там меня встретит жрец, преданный Вазкору. Все очень просто, мне не помешают. Одевшись, как другие девы, в черные одежды, оставлявшие голыми груди и руки, и закрыв лицо, подобно им, серебряной маской в виде цветка — овал в центре и жесткие лепестки, обрамляющие лицо, и густой парик висящих за маской серебряных волос, — я последовала за Вазкором среди звуков позвякивающей сбруи, марширующих ног, ритмичного песнопения женщин по темным коридорам, в Город.

У каждого Города был свой цвет, а так как Эзланн построен целиком из черного камня, жители взяли обычай использовать черную мебель и носить черную одежду. Мир, называемый Эзланном, казался странным и очень красивым. Солнце почти зашло, и небо залили темно-серые и светло-розовые сумерки, на фоне которых поднимались устремленные ввысь силуэты Города, четкие и острые, как шипы. Впереди горбился, словно спина спящего зверя, высокий холм, а на холме — храм, ряды округлых террас, установленных одна над другой и уменьшающихся по мере подъема до тех пор, пока они не достигали высшей точки в виде открытого купола, где сверкал, словно холодный зеленый глаз, сигнальный огонь.

К храму тянулись бесконечные отдельные процессии, сплошь черные, усеянные мягкими звездами светильников, тонких восковых свечей и факелов. По всем верхним улицам Эзланна темные медлительные толпы, подобно черной искрящейся светильниками воде, текущей в гору, изгибались и рассасывались тонкими струйками к своему источнику.

Пока мы шли, небо пронзили звезды. Я пела вместе с окружавшими меня девами песнопение Уастис, которой «храбрые и прекрасные приходят воздать дань».

Мы достигли храмового холма, и выстроившиеся вдоль улицы толпы поредели и исчезли. Мраморные плиты, а затем громадное здание: когда мы приблизились к нему, портик над его сорока пологими ступеньками походил на здоровенную разинутую пасть какого-то чудовища.

Девы повернули в сторону. Арочный вход поменьше, тусклый свет, шорох одежд. Слева открылся коридор с нарисованными на стенах лотосами и лозами. Я быстро свернула в него. Мимо меня прошли женщины, не замечая меня, одурманенные растительным вином юга, своим песнопением и верой.

Чем дальше я углублялась в коридор, тем темнее там становилось, и вдруг передо мной забрезжил слабый свет. Я подошла поближе, и свет превратился в светильник, который твердо держала полная рука в черной перчатке. Жрец носил черные одежды священнослужителя со стежками из серебра. Каким-то образом по размеру и конфигурации его серебряной маски я сумела определить, что лицо у него толстое, хотя и небольшое для его тела, с узким лбом — голова отнюдь не умного человека.

Он поклонился.

— Богиня.

Гладкий маслянистый голос. Верил ли он в то, что говорил? Я чувствовала, что нет, однако, он убедил себя, что верил, — любопытный парадокс, думать над которым у меня не было времени.

— Отведи меня туда, — велела я.

Он тут же повернулся и двинулся вперед по лабиринту темных коридоров под храмом Уастис.

Статуя в храме — больше, чем гигант, она колосс. Голова ее касается потолочных балок, ногти ее мизинцев размером с человеческий череп. По праздникам ее открывают, и она предстает во всей своей красоте, освещенная свисающими с потолка на цепях горящими светильниками, которые обливают спетом только ее, а не места внизу. До губ она — обнаженное золото, ее лоно, бедра и ноги покрыты золотой тканью юбки, удерживаемой широким золотым поясом, унизанным зелеными камнями нефрита. На шее — золотое ожерелье с гроздьями из нефрита, опускающимися на грудь. Каждый из этих нефритов больше женского тела. Волосы статуи сделаны из сплетенной золотой проволоки и серебряной шерсти, а голова — кошачья.

В маленькой тускло освещенной комнате две жрицы с лицами серебряными цветками душистым желтым кремом покрыли мне шею, плечи, руки и грудь, живот и спину, ступни и кисти. Крем высох и затвердел на моем теле, как новая кожа из полированного золота. Бедра мне они завернули в доходящую до голеней жесткую золотую юбку. На талии застегнули золотой пояс, а на шее — золотое ожерелье, и нефриты холодно позванивали у меня на груди. Они отвернулись, когда я сняла серебряную маску и надела кошачью мордочку, присланную Вазкором. Я гадала, кто изготовил эту маску и не пришлось ли и им тоже умереть как слишком много знавшим. Жрицы расчесали мои длинные волосы и ничего к ним не добавили. Белое родственно серебряному.

А затем они, сами убравшие меня, упали ниц и застонали в явном страхе перед моей божественностью.

Вернулся жрец и провел меня по еще одному коридору к маленькой черной каменной двери. Тайный замок привело в движение одно его прикосновение. Дверь со скрежетом открылась. Я нагнулась, проходя под низкой перемычкой. Дверь закрылась.

Ступенька. Много, много ступенек. Мои босые ноги вызывали слабое шуршащее эхо. Помост и еще одна дверь. За ней — узкий выступ и обрыв в сотни футов высотой до пола храма.

Кто, подняв взгляд, увидел бы крошечное пятнышко на животе богини, как раз над узлом ее юбки? Крошечный овальный шрам у нее на теле был дверью.

Снаружи звук глухого рева и дыхание поклонения. Мне требовалось лишь дождаться единственного призыва, призыва верховного жреца:

— Явись!

Этот призыв раздавался на каждом празднике, он стал всего лишь частью церемонии, но сегодня на ту мольбу ответят. Внезапно кожа у меня заледенела, колени затряслись. Я представила себе, как шагаю с узкого уступа, теряя сознание, падая и вновь приходя в чувство как раз вовремя, чтобы испытать удар о каменные плиты. В животе статуи царила кромешная темнота. Дрожа, я прижалась к металлической стене, боясь в любую секунду услышать призыв. Страшиться незачем. Я не выйду. Да, а потом Вазкор меня накажет — какой-нибудь медленной смертью — постоянной мукой, бесконечной пыткой. И все же я была сильнее его. Карраказ трусливо удрал от меня. Я немного выпрямилась, но мне очень хотелось, чтобы он явился сюда, распахнул дверь и унес меня на руках обратно вниз по лестнице. Быть в безопасности и быть его женщиной — женщиной моего любимого, которого я никак не могла не любить, потому что любила его еще до нашей встречи. Ослабев от этой тоски и от сопровождающего ее гнева на себя, я прислонилась к двери. И раздался призыв. — Явись!

Он звенел и гудел даже здесь, могучий голос в безмолвии верующих за дверью.

Инстинктивно, потому что так было задумано, не размышляя, я нажала на металл — сперва налево, затем направо — и древняя пружина откликнулась. Дверь медленно поднялась, и передо мной, зияя, открылся храм, черный, сверкающий миллионом маленьких огней, похожих на глаза алчущих животных.

Я вышла на уступ, не столь уж узкий, каким он казался среди окружающего богиню пылания светильников. Один огромный порывистый вздох потрясения поднялся, словно морская волна. Я не видела их лиц, только знала, что все лица подняты. Дверь за мной снова опустилась; назад пути не было. И все же сейчас все казалось мне нереальным.

Через некоторое время до меня донесся голос главного жреца. Я его не разглядела, однако голос дрожал, и он явно не совсем владел им.

— Кто это, что дерзает отвечать на нашу молитву, на которую может ответить только богиня?

— Я и есть богиня, — отозвалась я. Ясные слова упали в толпу, словно стеклянные бусы в бассейн. — Я Уастис Перевоплотившаяся. Я Истинногрядущая, Восставшая, Та, кого вы ждали.

Внизу храм, казалось, закачался, словно большой корабль в море. Мой взгляд притягивала к себе маленькая белая крапинка, пламя в чаше алтаря. Онемелой правой подошвой я искала в уступе бороздки и наконец нашла их. Пальцы моей ноги, слегка надавив, напрягли сухожилия стопы. Раздалось слабое хриплое гудение древних механизмов, заржавевших от долгого неприменения или применения не по назначению. Уступ лишь чуть дернулся. И начал двигаться, медленно опускаясь к полу.

Крики и восклицания, несколько женщин визжали. Наверное, жрецы знали об этом устройстве, но отнюдь не народ Города. А может, даже жрецы не знали, только Вазкор и его присные. Ощущение походило на левитацию, настолько плавно шел теперь спуск. Большие светильники позади меня померкли. Меня поглотила чернота храма.

Ослепнув, я вглядывалась в собравшихся сквозь глазницы маски. Мне не удавалось разглядеть ни одного лица, только огоньки тонких восковых свечей и темноту. Несмотря на присутствие огромной толпы, я чувствовала себя совершенно одинокой.

А затем ко мне подошел человек. Постепенно стали различимы его черные одежды, золотая маска льва с золотой гривой — главный жрец. В нескольких футах от себя я остановила его.

— Больше ни шагу, — приказала я.

Он казался высоким, уверенным. Жрец заговорил, и я услышала его разгневанный голос.

— Мы должны знать, истинная ли святость перед нами.

— Неужели богиня должна доказывать свою божественность?

Он выпрямился во весь рост и сложил руки на груди — жест наглого вызова.

Я посмотрела на него и узнала его — смертник. И почувствовала жгучее презрение, захлестнувшее мне глаза, точно слезы. Я направила на него палец, и мое презрение пронзило его позолоченным концом тонкого белого луча, который попал ему в грудь, и все его тело на секунду вспыхнуло, озарив храм. Он без звука упал навзничь. Пламя в его чаше, бывшее для меня Карраказом, подпрыгнуло и съежилось.

Храм застонал и забормотал. Я услышала, как они опускались на колени, пресмыкаясь, скребя по полу тяжелыми одеждами и звеня по камню драгоценностями.

Теперь я видела лучше. Различила ряд из тридцати жрецов, распростершихся передо мной на лестнице, шепча молитвы, народ, князей и их женщин, согнувшихся, словно они блевали. На возвышенных местах, на золотых креслах я увидела Высших под пурпурным балдахином Джавховора, всех до одного в позах испуганной покорности.

Неподалеку от конца огромного зала высилось одно лицо в маске, один из присутствующих стоял прямо. Да, но и он тоже покорится, ибо не посмеет показать, что не испытывает ни малейшего страха перед богиней. И вот он опустился на колени, голова его наклонилась. Вазкор воздал мне свою пустую дань.

Глава 5

Новая тюрьма. Храм, как и все другие места, оказался западней. Прошло тридцать дней, и я мало помню их; они могли быть одним долгим днем, настолько каждый из них походил на остальные.

Каждое утро я вставала рано, и являлись женщины омыть и одеть меня.

Они не всегда золотили мне кожу, только каждый четвертый день, когда я должна была стоять в храме. Я носила платье из плиссированного черного льна, с рукавами и талией в обтяжку, с множеством сложных складок на юбке. Большие золотые ожерелья, золотые браслеты, пояса, кольца на пальцах рук и ног оковывали мое тело, словно доспехи или цепи. Только золотая кошачья маска по-прежнему доставляла мне удовольствие, так как казалась мне моим лицом больше, чем мое собственное.

В своей базальтовой клетке я усаживалась в кресло с высокой спинкой; ко мне являлись мужчины и женщины и падали ниц. Одежда на них была очень богатая, их драгоценности стучали о мрамор. Доступ к богине получали только золотые и серебряные. Здесь я снова была в деревенском храме или среди разбойничьих шатров. Они молили меня о выздоровлении, о любви, о власти, как светской, так и духовной. Недомогания я снимала прикосновением, но духовной власти над сородичами я им не давала. Это право принадлежало мне, а не им. В ответ на мольбы о почете и постах я отсылала их к Джавховору. В те дни, когда я стояла в храме, туда приходили и склонялись передо мной тысячи. Женщины визжали и плакали. И все же я была бессильна, я ждала в тени человека, про которого они забыли. В те дни я действовала подобно бездумной машине и стала очень похожей на машину. Казалось, я почти не думала, не чувствовала.

Толстый жрец Опарр, который привел меня к статуе, был моим старшим служителем, и, как я полагала, шпионом Вазкора. Он впускал ко мне визитеров и стоял позади моего кресла, пока те пресмыкались. Он теперь стал моим главным жрецом, заменив убитого мной священнослужителя, но оставался присным Вазкора. Вазкор поднял Опарра из безвестности и ничтожества (уж это-то было очевидно), посадил его, как рядовой сорняк, в саду храма, и поливал, когда мог, помогая его росту. Теперь сорняк сделался деревом-столпом для Вазкора. Я пока не знала, каких других людей он расставил на высоких постах, но догадывалась, что таких было много, сплошь стремящихся к власти и всем приносимым ею благам, очень преданных человеку, который им столько дал, и слишком глупых, чтобы увидеть еще большую выгоду в свержении своего благодетеля. Вазкор умен, и все же со мной он крупно рисковал.

Город пребывал в волнении от моего пробуждения, однако я этого не видела. Другие пять союзных Городов Белой пустыни неистово следили за собственными алтарями.

Мои покои в храме были очень тихими. Окна выходили во внутренние дворы с огромными безлиственными деревьями. На тридцатый день моего явления и заточения выпал снег и превратил черные камни в белые. Это была первая увиденная мной зима — я не помнила холодного времени из своего сгинувшего детства. Этот снег похуже, чем в горах. Он шел беззвучно, и теперь пустыня и в самом деле станет белой.

Толстый Опарр доложил, стоя передо мной:

— Джавховор просит богиню уделить ему немного своего священного присутствия.

— Где Вазкор? — сразу же спросила я.

— Вазкор, военачальник, естественно, будет сопровождать своего владыку Джавховора.

— Когда?

— Как только голубь Джавховора вернется во дворец.

Вазкора я все это время не видела. И не знала, чего он желал от меня, что сделать или сказать его повелителю, этому человеку, которого он собирался заменить. Я отдала Опарру одно из своих золотых колец, чтобы он надел его на лапку почтового голубя, приняв в обмен золотое кольцо Джавховора с ониксом и вырезанным гребешком феникса.

Ждать пришлось недолго. Полагаю, они пришли, пробираясь через сугробы, но путь-то им расчистили. Не знаю, чего я ожидала, скорее всего, что увижу нового Распара из Анкурума, а может даже еще одного Герета. Джавховор вошел в сопровождении всего трех человек, и одним из них был Вазкор. Джавховор оказался высоким, прямым и стройным. Золотую маску феникса он сразу же снял, надо полагать, из уважения ко мне. Лицо его с тонкими, возможно, чересчур изящными чертами было необыкновенно прекрасным и все же ни в коем случае не женственным, и он был очень молод, не старше шестнадцати лет.

Несмотря на свою молодость, он производил впечатление своей осанкой и двигался спокойно и элегантно. Он отвесил мне глубокий поклон, но не пал ниц, как падали другие. Глаза его на фоне бледной прозрачной кожи выглядели иссиня-черными, а длинные волосы отливали при сиянии светильников золотом, как маска.

— Я твой слуга, богиня, — степенно проговорил он, и я почувствовала в нем искорку вежливого вызова по отношению к той, что столь внезапно явилась ниоткуда.

— Чего желает владыка от Уастис? — спросила я. Это была обычная манера спрашивать тех, кто являлся ко мне.

— Засвидетельствовать свое почтение. Побыть с богиней наедине. Задать ей несколько вопросов, если она разрешит. Мне очень любопытно; надеюсь, богиня не прогневается.

— Любопытство, — заметила я, — как правило, не вызывает гнева богов. Он улыбнулся, вежливый и спокойный. И полуобернувшись, сказал своим трем спутникам:

— Можете идти.

— Владыка, — возразил высокий человек в волчьей маске, — вам не подобает быть без охраны.

— Вазкор, Вазкор, я не боюсь. Богиня оградит меня от всякой беды.

Они покинули его, и Вазкор тоже, а затем и Опарр, через особый ход унесший свою гладкую маслянистость. Мы остались одни, Джавховор Эзланна и я.

У одной из стен стояла единственная скамья. Он перенес ее поближе и уселся. Его стройность ввела мещан в заблуждение, я не сочла его особенно сильным, но скамья-то была мраморной, большой и неподатливой. Он непринужденно сидел, глядя мне в лицо, закрытое маской, чуть снизу вверх, поскольку скамья была ниже моего кресла.

— Могу я спросить, что хочу?

— Спросить можешь, — отозвалась я.

— А ответы — на усмотрение богини? Отлично понимаю. Откуда ты произошла, богиня?

Мне было трудно ориентироваться, Вазкор не прислал мне никакого предупреждения. Я не ожидала столкновения с таким вежливым прощупыванием. — От Древней расы, — ответила я.

— Но Древняя раса исчезла, богиня. Говорят, ты спала, а потом проснулась.

— Да, — подтвердила я, — под далекой горой.

— И явилась в Эзланн. Почему?

— Эзланн — мой город. Он поклонялся мне задолго до моего пробуждения.

— Как же богиня явилась в Эзланн?

— Я явилась сюда, — сказала я. — И этого довольно.

— А как же богиня вошла в храм, узнала о потайной двери и секретном механизме?

— Я вошла, — сказала я, — и узнала. И этого довольно.

— Уже ходит легенда, — сказал он, — что Уастис в облике золотого феникса пролетела сквозь каменную стену своего храма, сожгла себя в пламени сторожевого огня на алтаре и восстала вновь. Говорят, что она жила среди многих народов и была их божеством, что она умерла и вернулась к жизни, что вид ее лица столь ужасен, что превратит в камень любого увидевшего его человека, что тело ее заполнено змеей, а мозг высечен из нефрита.

— Некоторые вещи сокрыты, — сказала я.

— Однажды, — тихо произнес он, не глядя на меня, — кто-то подослал убийцу к моему военачальнику, Вазкору. У него есть враги, богиня, и такие вещи случаются. Я слышал о том, что случилось, — охрана Вазкора вбежала и обнаружила, что убийца несколько раз пронзил ему ножом грудь и горло, однако мертвым был не он, а убийца. Вазкор сломал ему шею в то самое время, как тот убивал его. Охранники полагали, что Вазкор погибнет от таких ран, но он не погиб. Это ты и сама видела. А я знаю про это, — он посмотрел на меня и улыбнулся, — потому что мне тоже приходится держать шпионов, богиня.

Я не знала, что делать. И ничего не сказала. Миг спустя Джавховор поднялся.

— Сила, — проговорил он. — Я знаю, что ты можешь испепелить меня на месте, как того жреца. Но ты не гневливая богиня. Есть и еще одна часть легенды. Ты слышала ее?

Единственное мое оружие заключалось в молчании, и поэтому я ждала.

— Легенда утверждает, что богиня возьмет в мужья Верховного владыку своего Города. Притча о единении религии и государства. Народ Эзланна уже призывает к этому.

Да, он был очень опасен, наверное, еще опасней, чем Вазкор, ибо его оружием была честность. Я гадала, чего б захотел от меня Вазкор в такой ситуации. И чего захотела бы я.

— Ты, — сказала я, — смертный.

— Конечно, — согласился он, — очень даже смертный. Убийце, который всадит нож в сердце мне, будет незачем больше страшиться меня.

— Не знаю, что тебе сказать, — проговорила я. — Мне нужно время, чтобы найти ответ.

Он поклонился и снова улыбнулся, но без всякой теплоты.

— В твоем храме каждодневно молятся о нашем союзе. Такова страсть к точному соответствию.

Он надел маску феникса и повернулся к дверям. Когда он приблизился, те мигом распахнулись стоявшими снаружи слугами, которые наверняка слушали всю беседу, если смогли столь идеально предугадать его выход.

Вскоре вернулся Опарр.

— Ты слышал, о чем говорилось? — спросила я его.

— Я? Но, богиня, ведь я же не присутствовал.

— Естественно, — обронила я, — в этом помещении есть несколько «глазков».

Он молчал, и его руки в перчатках беспокойно дергались в складках балахона.

— Слушай, Опарр, — сказала я. — Ты слуга Вазкора, но я тоже предана ему — уж это-то ты видел. Мы должны действовать совместно, мы трое, иначе замыслы твоего господина ни к чему не приведут. Беседа, которую я только что имела, могла бы пройти лучше, если бы ты заранее предупредил меня о том, что скажет Джавховор. А теперь извести Вазкора и спроси его, что я должна ответить и что я должна делать.

Какой-то миг Опарр стоял молча, а затем низко поклонился, пробормотал: «Богиня», и вышел.

Во мне теплилась надежда, что Вазкор придет самолично, но он не пришел. Это ведь, в конце концов, было бы глупо. Вместо него ко мне в полночь прокрался Опарр, как раз когда женщины готовили мне постель.

— Ну? — спросила я его.

— Да, богиня, — сказал он.

— Да? Что ты имеешь в виду?

— На все, о чем просили, ответ должен быть «ДА».

Я так и догадалась, но это разъярило меня. Как всегда, меня покупали и продавали. Использовав всю силу своей ненависти, я ударила Опарра по голове и шее. Он зашатался и упал. Некоторое время он лежал на полу, стеная от боли и несправедливости.

— Убирайся, пока я тебя не убила, — приказала я, и он убежал.

Женщины в страхе попятились от меня. Ненависть из моих глаз ударила, как копье, по высокой черной вазе, которая мгновенно разбилась вдребезги. — Вон! — крикнула я женщинам, и те с радостью удрали.

Я лежала в прохладной темноте. И думала. «УЙДУ. СЕГОДНЯ НОЧЬЮ Я УБЕГУ В ПУСТЫНЮ».

Я грезила об этом, о коне, летящем подо мной по безлунным просторам.

Но за мной гнался другой конь, черный и более сильный, чем мой. И Вазкор схватил мои поводья и остановил меня, и я поняла, что рада этому. Рада, что не сбежала от него. Так оно и было.

Мой ответ отправился к Джавховору вместе с золотым перстнем с печаткой. В Городе очень обрадовались. Прошло пять дней, дней предполагаемого очищения моего жениха. На шестой женщины принесли мне подвенечное платье — из черного бархата, так густо расшитого золотой нитью, изображавшей феникса, что оно сидело у меня на теле жестко, как латы. Свадьба была странной. В назначенное время я вошла в огромный зал храма, впереди меня шли девушки и рассыпали лепестки тепличных зимних роз, белых, как снег. Я сидела на высоком троне, а Опарр, выглядевший более крупным и впечатляющим в своем церемониальном облачении, возглавлял хоровые песнопения моему величию. Наконец, формальный вопрос — возьму ли я себе в мужья какого-то человека? И формальный ответ: да, им будет, как и подобает, Верховный владыка.

Элегантный, прекрасный мальчик, который должен был стать моим супругом, вышел вперед, безликий, одетый в черно-золотое. Казалось недопустимым вовлекать его в этот обман. Он был одновременно и слишком невинным, и слишком знающим, чтобы втягивать его в такое. Однако он опустился передо мной на колени и произнес ясным холодным голосом все хвалы и обещания, какие полагалось произнести. После чего я подняла его с колен и стояла с ним рука об руку, и с любопытством обнаружила, что он, при всей его стройности, намного массивней меня; ибо он показался мне таким молодым, что я ожидала, будто придется стоять рука об руку с не по годам развитым ребенком. Снова песнопения, а затем мы вместе покинули мою тюрьму тьмы, отправляясь, как мне представлялось, в другую, очередную тюрьму.

Мы ехали по заснеженным, запруженным народом шумным улицам стоя, по-прежнему держась за руки, на большой золотой колеснице, влекомой шестеркой вороных кобыл. Позади и впереди колесницы маршировали гвардейцы, а девы пели и бросали на снег разноцветные лепестки. Стоял лютый холод, а поездка вышла долгой. Иной раз благодаря нашей близости на колеснице я чувствовала дрожь моего спутника, легкий беспомощный спазм, неподвластный даже его самообладанию. Его рука легко лежала в моей, тонкая длиннопалая рука поэта или музыканта.

Мы достигли дворца, еще одной из огромных, многоярусных черных башен Эзланна. Внутри выложенные мозаикой полы, золотые гроздья светильников, теплый сквозняк от горячих труб, проходивших в стенах и под плитками пола. Еще час мы сидели на тронах, пока мимо тянулась бесконечная цепь аристократов, слагавших к нашим ногам бесценные побрякушки.

Было сумрачно, и горели светильники. Мы остались наедине в округлой комнате с двадцатью узкими окнами, выходившими на Эзланн. Джавховор снял маску, которую он, казалось, не любил носить, и впервые заговорил со мной в тот день, если не считать его взываний у моих ног в храме, которые вообще адресовались не мне.

— Ну, значит, с этим закончено, богиня. Наконец-то. Я даю тебе десять женщин — надеюсь, этого хватит; если нет, тебе нужно лишь сказать. Они явятся, как только ты нажмешь вон на тот резной цветок. Принесут любые прохладительные напитки, какие тебе потребуются, приготовят тебе спальню и будут постоянно прислуживать тебе. Дворец твой, можешь гулять в нем, где хочешь. Естественно, ты пожелаешь время от времени присутствовать в храме. Я дам тебе надлежащий эскорт всякий раз, когда понадобится.

Держался он, как всегда, очень вежливо, но голос у него теперь был чересчур холодным.

— А мои супружеские обязанности? — осведомилась я.

— Никаких, — ответил он. — Ты для меня в первую очередь богиня, а лишь потом жена, и я помню об этом. Это для меня большая честь.

— А ты, — сказала я, — мой муж. От меня даже не ожидается, что я окажу честь твоей постели?

— Меньше всего это, — сказал он.

Я почувствовала слабенький укол разочарования, и это удивило меня.

— Значит, ты не станешь требовать, чтобы я спала с тобой, — заключила я, — но, как мне представляется, я могу от тебя этого потребовать.

— Ты можешь требовать от меня лишь до определенного предела, богиня.

Есть некоторые вещи, которые даже ты не в силах потребовать.

Я ожидала, что он смутится, но он не смутился, а лишь не хотел объяснять, что не желает меня, что его тошнит при мысли обо мне, — Той, чье лицо превращает людей в камень, Той, которая убивает одним взглядом. И я принадлежала Вазкору, он фактически так мне и сказал.

— Ты недооцениваешь мои силы, — уведомила его я. — Однако я понимаю твое нежелание. Спокойной тебе ночи, муж мой.

Он поклонился и вышел. Я нажала резной цветок, и вскоре явились женщины и отвели меня в мои новые покои, которые были не эзланнски черными, а бело-зелеными с золотом. Там я положила в металлическую шкатулку его свадебный подарок — большое ожерелье из сплетенного серебра и золота с нефритами в виде львов. Оно тревожило меня, он тревожил меня, но я выбросила все это из головы и уснула.

Глава 6

Нам приходилось во многих процессиях ездить рука об руку, так как это диктовалось традицией. И смотреть, сидя рядом, множество представлений, и он вежливо спрашивал меня, что именно танцорам, или актерам, или жонглерам, или фокусникам показать мне. Одно время я боялась этих представлений, ожидая, что здесь гниль проявится сильней всего, но видела только прекрасное — женщину, превращавшуюся в самоцвет, двух львов-альбиносов, на спинах которых двое юношей-альбиносов сплетали свои тела в самые невероятные узлы. Звучала также и музыка, сложная и мягко вибрирующая, медленная мелодия, терпеливо извлекаемая из округлых животов струнных инструментов и раструбов серебряных рожков. Однако я больше думала о нем, чем о том, что видела. На публике мы сидели достаточно близко, но во дворце жили врозь, не обмениваясь ни словом, за исключением тех формальных слов, какие должны были произносить ради его народа. Я заставала его в огромной библиотеке дворца, заполненной прекрасными книгами с картинками и переплетами из золота с самоцветами, но когда я заходила, он уходил. Сперва я думала, что у него никогда не было женщины, и, возможно, из-за этого-то он и страшился меня, но позже узнала, как всегда можно узнать из сплетен людей общины, что две-три из маленьких прекрасных, похожих на ланей, дворцовых служанок в то или иное время доставляли ему удовольствие.

Раньше я никогда не бывала по-настоящему одинокой, не было ни времени, ни личности, чтобы вызвать такое чувство пустоты. В своих снах я тосковала по Вазкору, по телу и силе Вазкора, страстно желала причинить ему боль, наказать и уничтожить его, мечтала использовать его так, как мужчина использует женщину — унизить его, и наконец стать его рабой. Но проснувшись, я думала о своем муже-Джавховоре, имени которого я не знала. Думала о нем рядом с ним на колеснице, чувствуя легкую внезапную дрожь от холода, пробегавшую иной раз по его телу, — и жаждала согреть его своим, ласкать его волосы и гладкие щеки, и пойти с ним во дворец, и поговорить с ним, и убедить его спеть мне, как он пел со своими девушками с глазами ланей.

И я боялась. Вазкор, подобно черной тени смерти, протягивал руки, чтобы схватить и заменить своего повелителя.

Спустя несколько дней после брака, когда я приехала в храм, чтобы народ мог порасшибать носы об пол передо мной, я отыскала Опарра.

— Передай это письмо Вазкору, — приказала я.

Но так и не дождалась письменного ответа. Наверное, теперь Вазкор еще больше не доверял мне, ибо я написала: «Ты знаешь, что Джавховору известно о твоей Силе? Ты понимаешь, что он догадывается о твоих честолюбивых устремлениях? А он не дурак».

Опарр явился ко мне несколько дней спустя и, когда мы остались одни, тихо передал мне:

— Ответ, богиня, таков: «Некоторые люди, видя перед собой смерть, идут к ней, вместо того, чтобы бежать от нее. От того, кто продолжает идти к смерти, нетрудно избавиться».

Тем вечером я пошла к Джавховору в библиотеку. Он сразу же поднялся, поклонился и повернулся, готовый уйти.

— Мой господин, — в первый раз я обратилась к нему как к равному. Он остановился, с любопытством посмотрев на меня.

— К твоим услугам, богиня, — отозвался он. — Чем могу помочь?

— Ты в опасности, — предупредила я, губы мои казались под маской похолодевшими и одеревеневшими. — Ты, должно быть, понимаешь это… твои шпионы… не знаю, смогу ли я тебе помочь — не думаю, что мне удастся — но ты наверняка можешь помочь себе сам, сейчас, пока еще не слишком поздно.

— Ты хочешь, чтобы я казнил всех своих капитанов? — тут же отпарировал он. — Несколько непрактично.

— Не нападать, а защищаться, — сказала я.

Он пересек библиотеку и посмотрел на меня, слегка улыбаясь.

— Ты не можешь понять, богиня, — сказал он. — Я с трех лет живу с сознанием смерти. Для смертного эти вещи не столь важны, богиня.

Я невольно протянула руку и коснулась его лица. Такая мягкая кожа, такие тонкие косточки… Он отпрянул; затем, поправляя мой непроизвольный жест, на мгновение взял меня за руку, а затем отпустил ее.

— Я пришлю кого-нибудь зажечь светильники, — сказал он, — чтобы ты смогла здесь почитать.

Я могла бы удержать его там, посмотрев ему в глаза и парализовав его волю, но была не в состоянии это сделать.

Словно глупая, влюбленная дурочка, я наблюдала за ним из окон, стояла в дверях комнат, где он сидел, не ведая обо мне.

Я тайком пригласила к себе фокусника, и его трюки помогали заполнить время.

С Вазкором я не разговаривала сорок шесть дней.

И вот настало утро, когда я проснулась с чувством неразумного страха.

Кожа моя покрылась потом, ночная сорочка и маска для сна пропитались им. Долгое время я лежала, пытаясь успокоиться, а потом уселась на постели, чтобы подняться. Бледная комната накренилась, и казалось, что табун белых лошадей нес ее, словно колесницу вокруг и вокруг Скоры — моей постели. Я снова легла, и все тело у меня ныло и дрожало. Тогда я поняла, что заболела, и не могла понять отчего. Мое тело, такое сильное и самоисцеляющееся, что пережило даже смерть, наконец предало меня, поддавшись какой-то лихорадке от холодной погоды. У меня хватило ума нажать резной цветок у постели для вызова женщин, но после этого я мало что помню. Вроде бы собрались лекари, не смевшие прикоснуться ко мне и предписавшие много одеял и жаровни вокруг постели, но это не принесло никакой пользы. Помню, мельком видела Опарра, беспокойного и смущенного, наблюдавшего за мной, полагала я, для гарантии, что я не буду в бреду возводить какую-то клевету на Вазкора. Он был мне решительно ни к чему, и я, наконец, заставила его понять, что не потерплю его присутствия рядом с собой.

Казалось, только много месяцев спустя я начала медленно возвращаться к самой себе. От меня мало что осталось. Кожа сделалась дряблой и изношенной, как у старухи, и мысли путались в голове.

Потом, когда я лежала на подушках, словно высохший труп, женщины запорхали, словно птицы, и исчезли, а рядом со мной стоял мой муж. С его приходом голова моя, казалось, прояснилась. Он положил свою маску у постели и был очень бледен. Мне на мгновение подумалось, что это от заботы обо мне. Но это было глупо.

— Мне очень жаль, что ты больна, — сказал он серьезно и мягко.

— Я не знаю, сколько я проболела, — проговорила я, раздраженная, ибо мне никто этого не сказал.

— Девять-десять дней, — сообщил он. — Я приходил и раньше, но ты меня не узнавала.

По телу у меня внезапно пробежал холодок, и я спросила:

— Горожане знают, что их богиня больна?

— О, да, — тихо произнес он. — Знают.

Я со страхом заключила:

— И теперь они сомневаются, что она богиня, потому что она, как всякая смертная, может заболеть.

— Нет, богиня, ты не права. Они волнуются от страха за тебя. Но никаких сомнений нет и в помине. Опарр днем и ночью возглавляет всеобщие молитвы за тебя. Женщины терзали себе волосы и грудь ради тебя, и каждое утро отправляли на заклание черного быка.

— Какое бессмысленное разбазаривание, — пожалела я.

— Но теперь ты выздоравливаешь, — сказал он.

Я взяла его за руку, и, хотя увидела, что он чуть-чуть отпрянул, руки он не высвободил, и я не отпускала его.

Должно быть, я уснула.

Через некоторое время — золотое пятно от светильника у меня на веках.

Я приоткрыла глаза, и он по-прежнему был тут, около меня. Хоть я еще как следует не проснулась, мною овладело чувство уверенности и неотложности.

— Ты в опасности, — сказала я. — Ты должен исчезнуть. Они убьют тебя.

Мои глаза затуманились, и я не видела выражения его лица.

Он мягко сказал мне:

— Знаю.

— Исчезни сейчас же, исчезни, — прошептала я, слабо толкая его обеими руками.

— Это не имеет значения, — отказался он, — я всю жизнь ждал этой минуты.

Я беспомощно почувствовала, как сон увлекает меня на дно. Я боролась, пытаясь удержать его, но не смогла этого добиться.

Я видела, как в темном коридоре он спокойно шел к пылающей, страшной яркости. Я побежала за ним, призывая его вернуться, зовя его вновь и вновь, но, похоже, не могла докричаться до него, он не оборачивался, он продолжал идти, шагая так спокойно, свободно свесив руки по бокам, к пожирающему свету.

Во дворце царил жуткий шум: рычал и топотал дикий зверь.

Я проснулась и села, выпрямившись, на золотом ложе. Было очень темно, и шум гремел вокруг спальни. Внезапно сквозь окна сверкнула белая, как лед, молния.

Гроза.

Теперь я различила отдельные звуки бушующего ветра, хлещущего дождя-снега, молотящего кулака грома. В комнате никого не было; светильники задуло. Все еще раздраженная из-за болезни, я нажала на резной цветок. Но никто не явился.

Через некоторое время я вновь различила другие звуки, которые слышала во сне и которые гроза заглушала. Крики и вопли, пронзительные крики восторга или ужаса, чего именно, не определишь. Я вновь и вновь безрезультатно нажимала на резной цветок. Наконец я вытащила себя из постели и начала добираться до двойных дверей спальни. Дело это оказалось небыстрым и трудоемким. Я не смела идти по открытому пространству пола, который, казалось, ускользал из-под ног, а пробиралась, держась обеими руками за стены. На темноту обрушилась еще одна пылающая вспышка молнии, а затем сразу же еще одна, но на сей раз золотая, а не белая. Двери распахнулись. В дверях много черных фигур, жрецов и жриц, а впереди всех Опарр. Он поднял руки и громко крикнул своим храмовым голосом:

— Хвала и любовь! Богиня в безопасности! Уастис невредима!

Крик подхватывали вновь и вновь. Жрицы вбежали ко мне в спальню, и Опарр закрыл за ними двери.

Я была сбита с толку и очень слаба. Мне все представлялось каким-то неопределенным и странным, и все прочее поэтому не было более странным — то, что жрицы раздели меня и натерли кремом, делавшим мою кожу золотой, и одели меня для храма, и увешали меня храмовыми драгоценностями, и наконец надели мне на голову кошачью маску поверх моих гладких прямых волос и даже поверх самой спальной маски. Я смутно поняла, что женщины испуганы.

Когда я была готова, одна из них позвала, и двери снова открыли. Опарр шагнул вперед.

— Сойдет, — решил он, а затем мне:

— Народ боялся за тебя, богиня; ты должна показать им, что ты жива и здорова. Мы тебе поможем.

Они не несли меня, но с обеих сторон шли жрецы и держали меня за локти, чтобы я не упала. Что-то в этих людях говорило мне, что они вовсе не жрецы. Они шли широким солдатским шагом.

Через некоторое время Опарр их остановил. Он приблизился и тихо сказал:

— Мы почти пришли, богиня. Ты должна запомнить только одно. Когда военачальник, который тебя спас, опустится перед тобой на колени, ты должна коснуться его плеча и произнести: «Бехеф лекторр». Только эти слова, вот и все, что тебе нужно запомнить. Когда он опустится на колени. Ты понимаешь?

Я кивнула. Я могла запомнить слова, но они не имели тогда для меня большого смысла, эти два слова на Старинной речи.

Впереди появился красный свет. Мы свернули за угол и вошли в длинный зал, выходивший на широкую террасу над Городом. Двери террасы были широкими, и на фоне черного несущегося неба струился алый свет факелов. Внизу столпились тысячи людей, запрудив сады и дорожки, и они кричали, звали и выли в неистовстве гнева и страха единственное имя:

— Уастис! Уастис! Уастис!

Гроза утихла. Выпал град, и плиты террасы сделались очень скользкими. Здесь стояли люди, неподвижные черные фигуры, с серебряными черепами вместо голов. А неподалеку от края террасы стоял в одиночестве человек с золотой волчьей головой. Опарр остановился. Человек с волчьей головой повернулся к нам, а затем опять к народу. Он поднял руки, и грянули крещендо нестройные крики с барабанным боем песнопений. Он медленно отошел от края и двинулся к нам.

— Отпустите ее, — приказал он державшим меня жрецам-солдатам. Он посмотрел на меня, и глаза его за стеклянными щитами были неистовыми, достаточно сильными, чтобы удержать меня на ногах. — Теперь ты должна выйти туда, где тебя смогут увидеть, — сказал он. — Они очень боятся за тебя, и ты должна успокоить их.

Его глаза держали меня крепко; мое тело напряглось, и плиты, казалось, перестали крениться у меня под ногами. Я начала деревянно шагать к краю террасы, а Вазкор на шаг позади меня твердо держал меня, не прикасаясь, двигая как механическую игрушку.

Толпа внизу увидела меня и начала петь и кричать.

Я уставилась на нее безо всяких мыслей в голове, а он подсказал мне сзади:

— Дай им свое благословение, богиня.

И я, не думая, подняла руки и сделала знак толпе, который делала в храме.

Тут толпа стихла, и в этой тишине Вазкор подошел и встал рядом со мной на колени, склонив голову.

Я очень устала и хотела спать, но не забыла. Нагнувшись, я коснулась его плеча и произнесла два слова, которые ничего не значили — по крайней мере, для меня. Не уверена, что там услышали мой голос; он был немногим громче шепота. Полагаю, в расположении террасы заключалась какая-то хитрость, позволявшая шепоту разноситься.

Вазкор поднялся. Его глаза приказали мне повернуться и идти обратно в зал. Я не поняла этого приказа, лишь подчинилась ему.

Я шла впереди него, прочь от шума, прочь от света и служителей. Не осталось никого; даже Опарр пропал. В слабо освещенном коридоре он освободил меня от своего мысленного контроля и взял меня на руки. Двери в мою спальню стояли приоткрытыми. Он распахнул их пинком и пинком же закрыл их, когда мы оказались в спальне. И положил меня на постель аккуратно и точно.

— Все прошло хорошо, — сказал он. — Можешь спать.

Слабая холодная боль.

— Где он? — спросила я Вазкора.

— Кто?

— Джавховор, мой муж. Он был со мной прежде, чем явился Опарр.

— Джавховор удалился, богиня; ему незачем больше тревожить тебя.

На тело мое навалились свинцовые гири, но я должна была еще немного поговорить.

— Вазкор, где он? Он умер?

— Он кончился, богиня, и это очень хорошо для тебя. Ты была больна, и теперь я скажу тебе, отчего ты заболела. Твой муж, боясь твоей Силы, потихоньку отравлял тебя. Нормальная женщина умерла бы, но ты, богиня, будучи той, кем являешься, выздоровеешь и будешь жить.

— Нет, — прошептала я. — Нет, Вазкор, нет.

Но он уже исчез. Двери закрылись.

Вдали еще слабо ревели толпы, беспощадные в своей радости. Снова пошел снег.

Глава 7

Пять дней мне потребовалось для того, чтобы снова стать сильной, и за те дни Вазкор овладел последними бастионами светской власти в Эзланне. Однако, это далось ему совсем без труда, коль скоро богиня произнесла над ним древние слова: «Бехеф Лекторр» — «Вот Избранный».

Я вспомнила, как Вазкор, говоря о рекрутировании хуторян, объяснял его необходимостью пополнить армию для самой последней кампании Джавховора. Но тот вовсе не стремился к войне; набор проводился для Вазкора. Он еще тогда строил планы, словно предчувствуя мое появление. Каждый вечер, несмотря на слабость и неохоту, мне приходилось выходить на террасу, чтобы народ видел меня. Историю исчезнувших из памяти дней я узнала, хотя и по секрету, от лекаря, лечившего меня. Мой муж, Джавховор, пытался убить меня с помощью яда. В ночь грозы Вазкор заподозрил самое худшее, возбудил толпу и явился со своими воинами во дворец. Вызвали Джавховора. Тот отрицал обвинение с полным, как казалось, спокойствием и полуулыбкой, а затем в самом разгаре клеветы какая-то невидимая сила сразила его на глазах у толпы. После этого привели меня, и я избрала нового Владыку Города — естественно, своего спасителя и защитника.

Я ничуть не сомневалась, что убил его Вазкор, — убил, как убивала я, белым ножом ненависти, выскакивающим из мозга. Что стало с телом, я не спрашивала, об этом мог знать только Вазкор, да и смысла в расспросах не было. Что же касается яда, то тут все ошибались. Какой же удачей оказалась моя болезнь для военачальника — но теперь он был Джавховором и избранным богини.

Выздоровев, я ожесточилась в своей злости. Я увидела в Вазкоре того, кем он был на самом деле, — моего врага, и понимала, какая мне грозит опасность. Куда б я ни шла, меня сопровождали его люди, женщины и мужчины. Перед моими дверьми стояла его стража — для защиты и почета, объясняла она. Однажды меня вызвали и отвели в небольшую комнату, где ждали Вазкор, Опарр и разные жрецы. Здесь Опарр зачитал нам слова, которые я помнила по той, другой, церемонии в храме. И когда это закончилось, мы с Вазкором предстали рука об руку на высокой террасе, и народ радостно взревел. Это было формальностью, однако я боялась теперь того, чем может завершиться эта ложь; но новый брак оказался еще более фиктивным, чем последний. Вазкор был занят. Он отправлял послания к пяти Городам союзникам Эзланна через заснеженные пустыни и получал ответы, так что для меня у него времени не находилось.

В течение многих дней я не видела никого, кроме женщин, но затем появился Опарр. С тех пор, как я его ударила, он, приходя ко мне, сжимался от страха. К этому страху — после ночи убийства моего первого мужа, когда он на короткое время получил власть надо мной, доставляя меня к Вазкору, — добавилось некое злорадство, мелкое торжество. Теперь он то ныл, то ликовал; то или иное чувство по очереди брало верх, когда он ощущал мой гнев или слабость. В случае беды он будет опасен для меня, однако я не смела причинить ему вреда, так как все еще страшилась силы Вазкора.

Теперь он низко поклонился и уведомил меня, что я должна на следующий день отправиться в храм, где мне будут поклоняться. Народ томился без своей богини.

Я ответила: «Да», и отправила его восвояси, и думала, подавленная огромной властью, принадлежавшей мне в Городе, о том, какой беспомощной она меня сделала. Во сне я видела себя великаншей, крошащей в своих руках Эзланн, швыряя его башни в пустыню, где они раскалывались и растекались, словно кровь.

Желтым рассветом я поехала в храм на колеснице богини, сопровождаемая тридцатью черными охранниками позади меня и еще тридцатью впереди, а по бокам — двумя черными лучниками с серебряными черепами вместо лиц. Всюду знак Джавховора — феникс, но под ним — волчья голова. Не помню поклонения, только рокот и ропот песнопений, похожих на морской прибой, да тяжелый запах фимиама. При возвращении на улицах густо валил снег. В огромном переднем дворе мой возница натянул поводья, останавливая белых кобыл. Воины вежливо ждали, пока я не удалюсь во дворец. Медленно, прямой деревянной походкой богини я покинула колесницу и зашагала по снегу. Опасность окружает меня со всех сторон, и ничего тут не поделаешь. Через черный дверной проем, по коридорам со стекловидными полами…

Внезапно я осознала, что позади меня кто-то есть, идущий, приноравливаясь к моему шагу.

Я обернулась. За мной следовали трое человек, ступая мягко, как кошки. Под серебряными масками я почувствовала настороженность. Не послал ли их уже Вазкор для того, чтобы устранить меня? Однако они носили маски фениксов, а не черепа, что странно успокаивало, хотя теперь это ничего не значило.

— Что вам угодно? — спросила я.

— Мы — новая стража богини, — доложил один, повыше ростом, чем двое других.

— Люди Вазкора, — бросила я с горьким нажимом.

Высокий согласился:

— Теперь Вазкора. А раньше мы были стражей Асрена, Феникса, Джавховора Эзланна.

Прежде я так и не узнала имени своего первого мужа. Оно поразило меня; произнесенное в тот момент этим человеком, оно породило такое впечатление, словно я вдруг мельком увидела его, живого и близкого.

Я отвернулась и продолжала путь к своим покоям, однако кровь у меня заиграла. Я ощутила большую перемену в обстановке. Они шагали за мной, но я уже не ощущала никакой угрозы в их присутствии. У двойных дверей я снова остановилась.

— Можете войти, — пригласила я.

Я вошла к себе, и они последовали за мной. Третий стражник закрыл двери, оставив нас наедине.

Какой-то миг царило молчание, а затем они опустились на колени, сняв маски. Я подошла к ним и подняла рукой лицо самого высокого стражника. Узнавание. Этот человек уже стоял передо мной на коленях на насыпной дороге перед Эзланном — не капитан, ибо с ним-то Вазкор разделался, но один из надменных серебристо-белокурых солдат.

— Я — Мазлек, — подсказал он.

Имя было знакомым: ОНА ЖЕ УМЕРЛА — МАЗЛЕК УБИЛ ЕЕ — Я САМ ВИДЕЛ, КАК КЛИНОК ПРОНЗИЛ ЕЙ ЛЕВУЮ ГРУДЬ.

— Богиня, — прошептал Мазлек, глядя на меня большими глазами, открыто и сдержанно благоговейными.

— Как ты спасся от Вазкора? — спросила я его.

— Легко. Он меня не знал, а я был человеком Асрена.

— Шпионом, — догадалась я.

— Наверное. Я был человеком Асрена. Когда нас обрекли на смерть из-за того, что мы видели тебя, я ускользнул. Ничего иного я от Вазкора и не ждал.

— И таким образом Асрен Джавховор узнал от тебя, как я попала в Эзланн.

— Да, богиня.

Я чуть улыбнулась такой разгадке тайны — ибо Асрен, мой муж, никогда не верил в мою божественность, только в мою Силу. Однако этот солдат верил.

— И теперь вы — моя стража, — я повернулась к двум другим, чуть поменьше ростом, одинаково белокурым и очень красивым — они могли быть братьями. — Ваши имена?

— Слор, — сказал один.

— Днарл, — сказал другой.

Даже голоса у них были схожими.

Я знаком велела им встать и увидела, что Мазлек, их капитан, и впрямь очень высок и силен, тот, который однажды убил меня в лунной тьме.

— Долго вам придется стеречь меня?

— Продлить наше пребывание сперва будет довольно легко, богиня. Позже, наверное, тебе понадобится провозгласить нас почетным караулом. В целом, богиня, под моим началом находится восемьдесят воинов. Не очень много, но достаточно, чтобы уберечь твою священную особу от непосредственного оскорбления или нападения.

Я снова невольно улыбнулась и, взяв его за руку, покачала головой, когда он начал было тут же опускаться на колени.

Теперь я буду в безопасности. Больше, намного больше, чем в безопасности.

Спать я легла рано, прежде чем свеча дня окончательно догорела над снежной пустыней. А за дверями ждала моя стража, готовая защитить меня, Мазлек, Слор и Днарл, которые некогда были Маггуром, черным великаном, Гилтом — золотые серьги, и маленьким Келом-лучником.

Глава 8

Опарр явился утром. Я приняла его, и, чувствуя мое настроение, он съежился, когда говорил.

— Вазкор Джавховор просит присутствия богини.

— Зачем?

— Я лишь жрец богини. Мне не все известно.

— Ты червь в поленнице дров, Опарр, — любезно сказала я. — Ты повсюду ползаешь и многое узнаешь.

Он поколебался, нервно теребя руками в черных перчатках подол балахона. А затем сказал:

— По-моему, это связано с совещанием в За, богиня.

За, центральный Город Белой пустыни — я смутно знала это название. О совещании я ничего не слышала, однако не желала никакого дальнейшего общения с этим ядовитым жрецом. Я поднялась, и он проводил меня к Вазкору, а за мной шагало восемь человек: Слор и его отряд.

Он дожидался меня в библиотеке, среди книг Асрена и порожденной там Асреном красоты. Опарр, Слор и остальные остались за закрытыми дверями. Вазкор был в маске и сидел в своем кресле совершенно неподвижно.

— Присаживайся, богиня, — предложил он.

Фраза прозвучала, словно команда. Я села.

— Итак, мы должны отправиться в За, — тут же начала я. — Зачем это? Последовала пауза. Он не ожидал, что мне что-то об этом известно. Когда он видел меня в последний раз на нашей формальной брачной церемонии, я была вялой, податливой. Наконец он встал. И ходил среди вещей Асрена как хозяин. Может быть, это и глупо, но меня это разгневало, однако он быстро пришел в себя и развернул перед нами на полированном столе пергаментную карту. Карта эта была светло-коричневого цвета и прекрасно разрисована черными маленькими ненужными рисунками кораблей, колесниц, лошадей, трудившихся на полях крестьян, марширующих солдат. На севере тянулся один-единственный сапфировый шрам, ниже гор — Алутмис. Вода.

Он положил на всех углах ониксовые гирьки и показал мне, что и как. Я его почти не слушала. Я могла думать только о руках Асрена, раскатывающих, гладящих эту карту. Но внезапно я осознала: Города, расположенные, словно созвездия вокруг того, что было нарисовано в виде какого-то неясного животного, такого, какое могло быть изображенным на чертеже астролога. Эзланн отмечал голову, четверо других — тело, а вытянувшийся сзади хвост заканчивал последний Город.

— Вот Эзланн, — показал Вазкор. — К юго-западу от него Аммат, к западу Кмисс. К юго-востоку от Эзланна Со-Эсс, а между Со-Эссом и Кмиссом расположен За. А за дальними пределами За — Горный Город Эшкорек-Арнор. Теперь ты видишь, что этикет требует, чтобы любая встреча шести городов коалиции устраивалась в За. Его положение символически центральное между прочими пятью.

Я вспомнила гонцов, скакавших туда и обратно после смерти Асрена и кое-что поняла.

— Ты собираешь в За пять Верховных владык, чтобы подчинить их себе и захватить бразды правления.

— План мой именно таков, — подтвердил он.

— А я, зачем я должна ехать с тобой?

Он убрал гирьки, и карта быстро свернулась, словно потревоженный зародыш.

— Необходимо, чтобы богиня была там.

— А почему это необходимо, Вазкор?

Он ничего не сказал. Не снимая маски, он повернулся и положил карту на место в глиняный футляр.

— Потому что, Вазкор, — сама ответила я на свой же вопрос, — без богини ты — ничто, никто и звать никак.

Мы оба отлично это знали, но мне доставило огромное удовольствие произнести это вслух.

Помолчав, он произнес ровным тоном:

— Я вижу, ты вполне оправилась от болезни. Я рад, мне не хотелось бы рисковать твоим здоровьем на пути в За.

— Когда мы покидаем Эзланн? — спросила я его.

— Через два дня, — ответил он. — Ты можешь взять с собой пять женщин, не больше; они — плохие путешественники. Естественно, я пришлю тебе подразделение своих воинов в качестве личного эскорта — Города будут ожидать тебя, окруженную почетным караулом.

— Нет надобности, — возразила я. — У меня есть своя собственная стража. Восемьдесят воинов и их капитан, мой командующий. Этого должно хватить для моего почетного караула, на так ли?

Он быстро повернулся ко мне, и я знала, что за маской он глядит на меня во все глаза.

— Кто этот человек?

— Ты, несомненно, выяснишь это сам, — сказала я. — Мне не хотелось бы лишать тебя возможности потрудиться. Только помни, он под моей защитой. Его напряженность спала. Он очень вежливо заметил:

— Возможно, ты была не очень благоразумна.

— В самом деле? Возможно, я в этом не одинока.

— Ты не должна упорствовать, — сказал он, — в своем недоверии ко мне.

Мы одно целое, ты и я, как бы настойчиво ты ни пыталась выкинуть это из головы. Если ты богиня, то Вазкор — бог. У них здесь нет для меня легенды, вот почему я должен использовать тебя в качестве своего щита. Какое-то время.

— Довольно глупо с твоей стороны, — заметила я, — использовать в качестве своего щита копье, — ибо внезапно мне вспомнились слова Асутоо в пещере, когда я заставила его рассказать мне, как он предал Дарака. — Слишком узкое для защиты и чересчур острое.

Он мне не ответил, я покинула библиотеку и пошла к себе в покои. В дверях я позвала Слора.

— Извести Мазлека, что я объявила Вазкору Джавховору о своем почетном карауле.

Я увидела, как его незакрытое маской лицо напряглось, а затем расслабилось. Он мрачно улыбнулся.

— Отлично, — сказал он.

— Вы будете носить мой знак? — спросила я его.

— Богиня…

Я не поняла знакомой эмоции у него на лице; я так часто видела ее на других, однако она по-прежнему не имела ни малейшего смысла.

— Голову кошки, — сказала я. — Вы можете найти кузнецов, чтобы отлить ее? У нас всего два дня.

Он поклонился.

— Сделаем, богиня.

Когда он ушел, я долгое время сидела в по-зимнему освещенной комнате и переходила от своего триумфа к глубокой депрессии. У меня складывалось ощущение столь часто теперь одолевавшее меня — что покинув любое место, я больше туда не вернусь. Но пусть даже так, я не понимала, почему меня должно расстраивать расставание с этим городом, пока не пришла мысль, что покинуть то я должна Асрена. Я не могла объяснить этого зудящего ощущения его присутствия даже после того, как я узнала о его смерти. Казалось, он окружал меня повсюду, особенно в библиотеке, которая была всецело его, однако у меня не было ничего, принадлежавшего ему, за исключением ожерелья, подаренного им в нашу брачную ночь, которое не могло быть памятью о нас, ибо даруя, он знал, что оно предназначено для меня и не испытывал потому никаких чувств. День заканчивался, и от мыслей о предстоящем отъезде, от ощущения, что возврата не будет, я начала в отчаянии расхаживать по комнате, будучи не в состоянии сидеть спокойно. Наконец, я подошла к дверям и открыла их. Снаружи четверо воинов в масках фениксов. Я знала, что все они мне незнакомы, и все же могла определить даже по таким мелочам, как контуры их тел, когда они посмотрели на меня, что они — мои.

Губы у меня, казалось, одеревенели, а во рту пересохло, но я обратилась к ним:

— Покойный Владыка Асрен Джавховор — где он похоронен?

— Богиня, — сказал один из них. — Это проделали быстро и с позором. Работа Вазкора. Мы не знаем.

— Но дай нам время, — сказал другой, — и, возможно, мы выясним.

— Времени нет, — ответила я.

— Наверное… — начал было еще один воин. И заколебался. — Возможно, одна из женщин — женщин Асрена Джавховора — может знать. Должны же были разрешить хоть какие-то обряды. Он ведь был, в конце концов, не какой-то хуторянин-шлевакин, — добавил он с сильной горечью.

— Выясните для меня, — распорядилась я и слегка коснулась его плеча, почувствовав под пальцами ту особую дрожь, которая была проявлением не сексуального, а духовного желания. Он поклонился и исчез.

Окна почернели. Вошли женщины и зажгли светильники, шурша по полу своими платьями.

Затем пришли Днарл и двое других. Они привели с собой девушку и оставили ее наедине со мной.

Я ожидала, что почувствую ревность — любого рода ревность, сексуальную, ментальную, какую угодно, не знаю, какую именно. Однако, не почувствовала ничего подобного.

Она была очень молодой, лет четырнадцати-пятнадцати, очень хрупкой и прекрасной; подобно ему, она достигла совершенства раньше своих лет, и в ней, казалось, было что-то эфемерное. Под темной вуалью у нее рассыпались по плечам ледянисто-золотые волосы. Я бы не попросила ее снять маску, но, полагаю, Днарл внушил ей, что это следует сделать. И золотая личина в виде какого-то цветка была у нее в руке. Ее вполне совершенные руки и обнаженные груди отливали жемчугом. Она не носила колец или иных драгоценностей, хотя казалась прямо-таки созданной для украшений. И хотя она явно боялась меня, было бы бесполезно уговаривать ее не пугаться.

— Я попросила пригласить тебя ко мне, — начала я, — потому что хочу знать, где похоронен мой муж.

— Да, богиня, — прошептала она, не глядя на меня.

— Ты знаешь это?

— Да, богиня.

— Откуда?

Она сделала руками легкий нервный жест.

— Вазкор Джавховор прислал воина сказать мне. Похоронили его с позором, сказал он, из-за того, что он сделал, но тем не менее некоторые должны помнить и навещать это место.

— Почему сказали тебе? — спросила я ее.

— Потому что… — она запнулась. — Я была его… но я ничего не значу. Не гневайся на меня! — и заплакала от чистого страха. Похоже, она тоже ожидала ревности.

— В этом нет надобности, — мягко успокоила я ее. — Во мне нет никакого гнева на тебя. Ты отведешь меня к тому месту?

Она немо кивнула и тут же повернулась к дверям.

Путь получился долгим. За нами шли двое стражников и несли светильник, в котором сперва, казалось, не было нужды. Но вскоре освещенные коридоры остались позади. Мы пошли по темным, пахнущим землей ходам глубоко под дворцом, по старым и заброшенным погребам, покрытым толстым слоем пыли и выглядевшим туманными от густой паутины, вниз по лестницам, описывающим виток за витком, уходя в темень. Путь этот представлялся опасным. Помнится, я удивилась тому, что она не боялась. Наконец — ровный коридор и в конце его большая железная дверь. Она вставила пальцы в бороздки, двинула ими, и дверь со скрипом и неохотно открылась.

То, что находилось за ней, наполнило меня лютой яростью.

Какой-нибудь холмик земли в пустыне и то меньше разгневал бы меня.

Черный бархат затягивал пять стен этой подземной камеры, от которой так и несло пылью и заброшенностью. Несмотря на драпировку, пол так и не подмели дочиста. Повсюду валялись грязные обрывки ткани да осколки стекла. Влажность скоро во всем прогрызет дыры. В центре помещения — затянутый в черное помост — то ли деревянный, то ли каменный, не мне знать. И на нем-то и покоился гроб Верховного владыки — обшитый золотом кедр, украшенный фениксами и змеями, инкрустированный голубыми камнями и нефритами, заколоченный гвоздями с алмазными шляпками. Вокруг гроба увядали разбросанные цветы, добавляя свое разложение к остальному, драгоценные благовония пролились и растеклись, липкие, прогорклые и дурно пахнущие, по трещинам пола.

Стража ждала в коридоре; девушка, широко раскрыв глаза, шмыгнула в угол, когда я все ходила и ходила вокруг гроба, пока мой гнев, как и боль, немного не спал. Девушка снова заплакала, на этот раз, думаю, по нему. Саднящее чувство потери, которое испытывала я, было, должно быть, невыносимым для нее; в конце концов, она ведь знала его и была с ним.

— Если ты желаешь на какое-то время задержаться, я подожду тебя в коридоре, — предложила я, но она мигом задушила в себе рыдания и выбежала следом за мной.

Так она и повела нас обратно долгим мрачным путем. Мы добрались до моих покоев, и я жестом пригласила ее зайти ко мне. Там я поблагодарила ее, но она, похоже, не поняла, за что.

— Позже, — пообещала я, — я, если смогу, перехороню его, открыто и с почетом, в традициях Ээланна.

Но она не уразумела, да и в любом случае, каким пустым казалось все это, каким бессмысленным, ибо он теперь не мог ни насладиться этим, ни страдать от этого. Однако я не могла выбросить из головы ту грязную камеру.

Затем я отпустила ее. Она настолько боялась, что я не могла больше удерживать ее ни минуты. Мне хотелось попросить у нее что-то, принадлежавшее ему, какую-нибудь подаренную ей мелочь, значившую меньше, чем другие, но я знала, что раз она настолько испугана, то отдаст мне самую лучшую и самую дорогую вещь; кроме того, такая просьба в тот момент казалась неуместной и бессмысленной. Поэтому я ничего ей не сказала, но позже сожалела об этом.

Той ночью мне привиделось много снов, бесформенных, но ужасающих. Проснувшись, я вспомнила лишь каменную чашу и пламя, которое было Карракаэом, и слова проклятия, и то, как я кричала, что я сильнее, намного сильнее, чем он — та тварь в чаше.

На следующий день начались приготовления к отъезду, и на закате мне пришлось отправиться в храм и в последний раз благословить Эзланн, хотя, что правда, то правда, они ожидали, что я вернусь. Когда я стояла там, закованная в золотые украшения, мои глаза ни разу не отрывались от чаши, где горело пламя. Однако пламя оставалось совершенно неподвижным, и никакой голос не тревожил меня словами: «Я Карраказ Бездушный, порожденный злом твоей расы… спасения нет… Ты проклята и понесешь проклятие с собой… и не будет никакого счастья. Ваши дворцы в руинах. На павших дворах… греются на солнце ящерицы… позволь мне показать тебе, какая ты».

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ