Короче, было в городе «всё как у людей»: были в свое время стиляги — и вспарывали дружинники их узенькие брючки; были потом и брюки клеш, которыми мели мостовые, но их уже не резали, а только гневно клеймили в куплетах на стендах «Не проходите мимо!». Все расцветало в этих краях пышным цветом года через три-четыре после столицы, пока еще кино да заезжие эстрадные гастролеры донесут «культуру». А уж когда вовсю развернулось телевидение, периферия стала поспевать за красивой жизнью центра почти синхронно, ну там запаздывая всего на каких-нибудь полгода-год. Все шло своим чередом. Гитары электрифицировались, шейки сменялись диско, мечтательно-крамольный романтизм песен про поездки «за туманом» заглушился дозволенно-суровым реализмом Высоцкого. На комбинате появились три первые Героини Труда, две матери-героини и многочисленные матери-одиночки. Всё как у людей…
И жили-были эти самые люди. Девчонки — вчера сельские, сегодня городские. Бойкие и тихие; работящие и с ленцой; копящие копеечки в кубышках и пускающие всю получку на ветер за один день; вполне склонные принять законы домостроя и отчаянно эмансипированные, лихо врущие друг дружке сквозь сигаретный дым, что любовь в наше время — это бред, но при этом все — все как одна! — отчаянно ждущие этой любви, затаенно верящие в нее и никогда не теряющие надежды.
Все они, прибывая в город, селились в общежитии на холме. Его построили вместе с первой очередью комбината. Дом оставался с годами внешне все тот же: пятиэтажный, красного, уже потемневшего кирпича, с парадным входом, обрамленным четырьмя колоннами портика — популярным архитектурным излишеством былых времен. А внутренне дом менялся вместе с городом: котельную заменило центральное отопление, печи в коммунальных кухнях на этажах вытеснили газовые плиты, угловые комнаты отдали под душевые, крыша ощетинилась усами телеантенны — при нынешних заработках практически каждая комната покупала в складчину телевизор.
Покупались не только телевизоры. И холодильники, и магнитофоны, и кое-что из мебели: этажерки, тумбочки, книжные полки. Дело не только в том, что девушки обрастали приданым. Нет, просто те, которые не сбега́ли сразу, оседали в общежитии надолго. Не месяцы, но годы проходили до того торжественного момента, когда они покидали его, уходя в дом мужа или в свой собственный долгожданный дом, в квартиру, выделенную комбинатом.
Старое общежитие было широко известно. Сначала, когда город был маленьким, его слава гремела во всем городе. Потом, когда город значительно разросся, — только в прилегающем к общежитию районе. Слава эта была двоякого свойства: мужчины тянулись к общежитию и упоминали о нем с игривой усмешкой, а женщины гоняли от общежития принадлежащих им мужчин — возлюбленных или мужей — и упоминали общежитие только с определением «это всем известное» или вообще заменяли его словами типа «гнездо», «притон», а то и словечками похлеще — все зависело от уровня культуры и степени обиды, нанесенной той или иной горожанке жительницами общежития.
Справедливость этих упреков была весьма сомнительна: ведь соперницу и разлучницу можно встретить не только в общежитии, но и с таким же успехом в трамвае, на улице или в своем же подъезде в квартире напротив. Просто подобные одиночные случаи так и оставались случаями, не разрастались до системы, а целый коллектив вероятных соперниц и разлучниц, сосредоточенных в одном месте, рождал мысль о неизбежности любовной конфронтации и возбуждал неприязнь уже к самому этому источнику повышенной опасности.
А девчонки — они никого специально не отбивали и ни с кем злостно не разлучали. Они просто любили и были любимы. Или — нет. Встречались навсегда или расставались навеки. А порой и сами по ночам плакали в подушку, кляня городских разлучниц, которые отлавливали у них нестойких женихов на крючок с самой верной наживкой — квартирой.
Жилье… Что поделаешь, и в этом смысле наш город тоже не отличался от общей картины: производственные площади росли быстро, ударно сдавались, звонко отмечались в победных рапортах, а вот жилье, а также магазины, а также кинотеатры… У бывалых строителей есть присказка: «За соцкультбыт орденов не вешают!»
В самом общежитии эта проблема стояла так же остро. Старый краснокирпичный дом на холме с большим трудом вмещал в себя напористый поток сельских жительниц, стремившихся стать горожанками. Правда, на соседнем холме уже возводилось новое шестнадцатиэтажное здание, которое должно было вобрать в себя всех нынешних и будущих жильцов как женского, так и мужского общежитий. Здание это уже обрисовывалось внешними современными формами из стекла, бетона и алюминия и подготавливалось к внутренней начинке — тоже, по слухам, самой современной и комфортабельной, чтобы к будущей весне принять своих обитателей.
Но это к весне. А пока окна старого общежития на холме уютно светились в темноте тихого летнего вечера.
Долговязый, худой и мрачный мужчина с глубоким шрамом через всю щеку постоял на ступеньках под колоннами общежития, огляделся, помедлил и зашагал ко входу решительным шагом, несомненно выдававшим в нем военного человека, хоть и был он в штатском костюме, только флотская тельняшка виднелась из-под распахнутого ворота сорочки.
В просторном вестибюле пожилая могучая вахтерша тетя Зина и две девушки — с красными повязками дежурных — стойко сдерживали напор мужчин разнообразных возрастов, рвавшихся в общежитие. Человек в тельняшке не присоединился к ним, а занял наблюдательную позицию в углу и следил за разыгрывавшимися баталиями.
— Всё! И не молите — время одиннадцать! — категорически объявила вахтерша.
Но мужчины не сдавались, проявляя изобретательность и выдумку. Один твердил, что ему только на минутку. Другой уверял, что привез некой Бутько письмо с родины. Третий клялся, что принес Шатиловой книжки из института. В общем, причины для срочного проникновения в общежитие были невинны и безотлагательны. Однако тетя Зина была не лыком шита.
— Знаю я ваши минутки, — басила она, — до утра не выкуришь! Письмо с родины оставь, я передам. А в институтах нынче каникулы.
Могучей рукой она легко перехватила вильнувшего в обход ее кудрявенького паренька.
— А ты куда?
— Я муж! — гордо заявил паренек.
— Муж? — усмехнулась тетя Зина. — Скажи еще — отец! Знаем мы таких мужей…
— Да муж он, теть Зин, муж, — вступилась за кудрявенького одна из девушек-дежурных. — Он Зыковой муж. Вы в отпуску были, а они зарегистрировались.
— Любка? — изумилась вахтерша. — Во скорострельщица — успела! Ладно, муж, проходи… До двенадцати!
Счастливчик муж поспешил вверх по лестнице, а остальным тетя Зина вновь преградила дорогу. Но тут к ней пробился парень в широкополой шляпе, составлявшей ослепительный ансамбль с москвошвеевскими джинсами и майкой, украшенной черными, но чрезвычайно белозубыми личностями, в которых отдаленно узнавалась компания «Бони М».
— Я к Вере, — сказал он.
— А-а, — кивнула тетя Зина. — К Вере — проходи.
Мужчины, осаждавшие ее пост, восприняли всё вполне спокойно.
А человек в тельняшке, наблюдавший из угла, засек этот факт с удивлением.
Вахтерша окинула опытным глазом обстановку. Мужчины слегка притихли, ослабили напор, изобретая очередные поводы для штурма твердыни. Тетя Зина воспользовалась этой передышкой и наказала девушкам-дежурным:
— Глядите тут! А я двор огляжу.
Она покинула вестибюль. Человек в тельняшке с интересом последовал за нею. Выйдя из парадного входа, вахтерша обогнула здание и оказалась во дворе общежития.
Здесь было еще многолюднее, чем в вестибюле. С этой стороны дома, в отличие от фасада, были балконы. Мужчины торчали под балконами, а на балконах стояли девушки. Местные Ромео переговаривались, пересмеивались, а кто и переругивался со своими Джульеттами, бросали им записочки, завернутые в камушки, и ловили записочки от них.
Человек в тельняшке, следуя в отдалении за тетей Зиной, с интересом созерцал эти «сцены под балконом». Вдруг тетя Зина метнулась в сторону и затаилась в кустах. Он тоже схоронился за дерево, наблюдая за нею. А тетя Зина наблюдала за лысым дядей, который был уже на полпути к балкону второго этажа: приставил с земли доску и карабкался по ней к женщине, придерживавшей конец доски на балконе. Тетя Зина проследила весь этот крестный путь, а когда лысый перевалил брюшко через перила балкона и скрылся в комнате, она — не без труда, но упорно — уволокла доску и спрятала ее в кустах. Затем удовлетворенно отряхнула ладони и окинула последним пристальным взглядом двор: все остальное было вполне допустимо, на уровне коммуникаций без прямых контактов, по системе земля — балкон.
Тетя Зина успокоенно возвратилась в вестибюль. Человек в тельняшке, наблюдавший весь этот спектакль, вернулся за нею. Мужской прибой у вахтерского поста несколько ослаб. То ли, пользуясь кратковременным отсутствием тети Зины, часть страдальцев уболтала девушек-дежурных, и они их пропустили. То ли, напротив, девушки, как и их наставница, стояли насмерть, и потому самые слабые и наименее заинтересованные ушли с поля боя, покинули помещение. Все же оставшиеся при появлении вахтерши бросились на новый штурм. Однако со старым результатом. Тетя Зина была неприступна, как на Волге утес.
Но все-таки опять произошло нечто странное. Солидный мужчина, в костюме и при галстуке, уверенно миновал осаждавших вход.
— К Вере, — спокойно бросил он.
И снова вахтерша так же спокойно кивнула.
— Проходи.
И снова все прочие претенденты восприняли это безо всякого возмущения.
Но человека в тельняшке таинственный пароль явно заинтересовал. Он задумался, наблюдая, как мужчины, теряя надежду, один за другим покидали вестибюль. Да и те, которые были допущены в дом ранее, теперь, согласно режиму, покидали его, получая у дежурных оставленные в залог своего возвращения документы. Наконец девушка показала вахтерше пустой ящичек.
— Всё!
— Не всё, — возразила вахтерша. — Опять лысый к Беловой проник. Ну ничего, мы его, козла, дождемся!