Я пишу это не для того, чтобы посмеяться над вашими убеждениями, если вы считаете смерть вратами в некую новую жизнь, где вас ждет рай или реинкарнация. Возможно, вы и правы[13]. Мне, скорее, хотелось бы обратить внимание на то, как мы представляем этот конец — и смерть человека, и гибель человечества — в искусстве и культуре. И в этом отношении можно сказать, что именно настойчивость нашего воображения определяет то, как мы видим конец света. Вот почему во множестве воображаемых версий светопреставления описывается некое мироздание, упорно продолжающее существовать и в момент конца, и даже после. Почти всегда после апокалипсиса нас ждет трансцендентное царство, где мы оказываемся свободны от всех жизненных невзгод.
И тут мы обращаем собственный финал в начало.
Когда мы говорим о конце света, какой именно его конец имеем в виду? У поездов, змей и танцующих паровозиком есть передний и задний конец. Но в нашем случае эти понятия предстают в непривычном ракурсе. Полагаю, вы сначала подумали, что конец света представляет собой задний конец существования мира. Ведь это последнее, с чем мы имеем дело перед тем, как все завершится. Артисты вышли на финальный поклон. Сигарета докурена до фильтра. Последняя страница книги дочитана. А что, если конец света — на самом деле его передний конец? Мы ведь говорим о процессе, и едва ли я буду оригинален, если скажу, что мы не можем перемещаться в будущее. Может быть, вы со мной не согласны, но задумайтесь: если бы мы действительно продвигались во времени вперед, мы могли бы видеть, куда идем. А видим мы только то, что с нами уже случилось, и это означает, что мы перемещаемся во времени назад, уносясь каждую секунду еще на одну секунду, спиной к месту назначения.
Если идея о том, что апокалипсис — это передний край мироздания, кажется вам нелогичной, возможно, до сих пор вы мыслили в неправильном направлении[14]. Вы предполагали, что мы начинаем с какой-то точки «во времени» — скажем, в Городе Погибели Джона Баньяна, в начале дороги из желтого кирпича в стране Оз или на первом квадрате в настольной игре «Жизнь», — а затем движемся оттуда вперед, переживаем разные приключения, пока не достигнем цели, нашего Изумрудного города. А что, если мы движемся не вперед, а назад? Мы можем протянуть руку немного назад и нащупать наше ближайшее будущее, но не в состоянии так повернуть голову, чтобы разглядеть, куда мы идем. Но, как бы то ни было, выбора у нас нет: мы можем только продолжать путь, спиной к месту назначения. Мы можем видеть прошлое — действительно, большинство загипнотизировано этим пейзажем и смотрит на него или с тоской (насколько же то, вдалеке, лучше, чем здесь и сейчас!), или в ужасе (это же была такая травма!). Многие из нас все свое внимание направляют на то, что можно видеть, но то, к чему мы идем, остается невидимым. Надо бы как следует поразмыслить над этим парадоксом — мы затылками вперед проживаем свою жизнь, не зная, что нас ждет позади. Может, там совершенно свободная дорога, а может, мы вот-вот врежемся в кирпичную стену.
Вопрос, почему мы продолжаем это безумие, равносилен вопросу, зачем мы существуем. Мы бежим, потому что альтернатива — отсутствие движения, то есть отсутствие жизни. Полны ли мы при этом энергии юности или накопившейся с возрастом усталости, мы все равно бежим, так уж заведено. Мы бежим все вместе, в направлении, скрытом от наших взоров. Время от времени некоторые спотыкаются и падают, их гонка заканчивается, но остальные продолжают свой несуразный марафон задом наперед.
А что у нас за спиной? Где конец этой гонки? И сколько нам осталось бежать? Быть может, выбоина на дороге (сердечный приступ) заставит нас оступиться? Или же полоса зыбучих песков (рак) медленно затянет нас. Быть может, мы продолжим бежать, пока не откажут ноги и мы не рухнем на землю или не навернемся с обрыва в пропасть. Быть может, до конца гонки остались считаные мгновения. Как знать? Все, что мы знаем: смерть существует и с ней нам нужно попытаться смириться.
Мы по-разному относимся к мысли о неминуемости смерти. Например, наплевательски, хотя это и нездорово. Эта неизбежность способна вселить в нас либо ужас, либо экзистенциальный покой.
Я же предпочитаю относиться к этому с юмором, хотя такой подход не особо популярен, и вам может показаться, что в целом мои доводы о конце света сводятся на нет моей склонностью к ерничанью. Каждому свое.
Вряд ли мне удастся отстоять свое ерничанье, примеры которого вам уже доводилось встречать, раз вы дочитали до этого места, но я бы отметил огромную роль юмора в историях о конце света. Вот почему без него большинство постапокалиптических фантазий настолько безвкусны, ходульны, мелодраматичны и преувеличенны. И напротив — роман Терри Пратчетта и Нила Геймана «Благие знамения» (1990) изображает Апокалипсис Иоанна Богослова в жанре комедии, объединяя сатиру и юмор в нечто одновременно глубокомысленное и уморительное[15]. В «Конце света — 2013: Апокалипсис по-голливудски» (2013) Сет Роген и Эван Голдберг обращаются к той же теме сквозь призму вульгарного фарса и цинизма. Фильм Стэнли Кубрика «Доктор Стрейнджлав» (1964) — черная комедия о тотальной ядерной войне. Как говорится, «я спешу посмеяться надо всем, иначе мне пришлось бы заплакать».
Моя книга написана с юмором, но это не значит, что она несерьезная: я не пытаюсь высмеять болезненную для многих тему и я посетил слишком много похорон, чтобы не уважать человеческую скорбь. Но комедия благодаря своему свойству превращать противоречия и парадоксы в повод для смеха, а страхи — в удовольствие кажется мне самым подходящим способом писать об апокалипсисе.
Фантазии о конце света могут быть самыми разными: смешными, оригинальными, жуткими, притянутыми за уши и пугающе правдоподобными. Это плодородная почва для нашего воображения. Если же мы внимательно приглядимся к тому, как именно мы изображаем конец света, станет заметно: то, какие образы мы выбираем, многое говорит о нашем взгляде на мир и людей вокруг нас, а не только о нашем отношении к смертности. Картины конца света могут обнажить наш страх перед Страшным судом, степень важности социальных связей, темную сторону человеческой натуры. От религиозных разновидностей Судного дня и полчищ монстров до пандемии смертельного вируса и восстания машин, от коллапса Вселенной до экологической катастрофы — на этих страницах мы исследуем не только наш страх смерти, но, что важнее, и то, чего мы по-настоящему боимся в жизни.
Однако сначала, будто стереотипный мультперсонаж, расхаживающий с плакатом «Конец близок», я хочу убедить вас, что название введения абсолютно верно: конец света гораздо ближе, чем вы думаете. Человечество тысячелетиями предсказывало конец света и каждый раз считало, что он уже близок. Предположение, что какое-то явление столетиями остается близким, кажется противоречивым: прилагательное «близкий» означает, что нечто очень скоро случится, но во временном отрезке в десятки веков нет ничего скорого. Перефразируя The Smiths, когда именно это скоро наступит[16]?
Итак, когда же наступит конец света: через миллионы лет или в ближайшем будущем?
Обратимся к теории вероятности. Она позволяет определить, какой исход вероятнее: что апокалипсис ждет нас уже завтра или что человечество просуществует еще многие триллионы лет. Заранее скажу, что ответ вам не понравится. Речь идет о так называемой теореме о конце света, основанной на принципах байесовской вероятности[17].
Теория вероятности по определению ничего не утверждает, а лишь предполагает. Если подбросить игральный кубик и загадать одну из граней, то вероятность, что выпадет именно она, составит один к шести. В случае с миллионом бросков вероятность, что каждая грань будет выпадать один раз из шести, возрастает. Предположим, мы сделали миллиард бросков и составили график — насколько часто выпадала каждая грань. На этом графике все столбики были бы примерно одинаковой высоты. Когда фактор произвольности накапливается в таком масштабе, что сама произвольность исчезает и мы начинаем видеть подспудную логику происходящего, — вот тогда и можно говорить о вероятности.
В XVIII веке английский священник Томас Байес сформулировал один из основных принципов теории вероятности, который теперь известен как теорема Байеса. Вот как это работает. Если я спрошу вас, какова вероятность, что на улице идет дождь, вам достаточно подойти к окну, чтобы ответить на мой вопрос. Но предположим, что до окна слишком далеко и вы не можете разглядеть капли дождя. Зато вы видите, что на улице много людей с раскрытыми зонтами. Это нельзя считать однозначным доказательством, однако любое другое объяснение выглядит куда менее вероятным.
Это тривиальный пример, но есть множество других, менее очевидных способов показать, как логика Байеса применяется в реальной жизни. Например, вероятность заболеть определенным видом рака повышается под влиянием таких факторов, как возраст, пол и образ жизни. Врачи могут использовать это и в результате улучшить профилактику и повысить показатели выживаемости. Другими словами, добавление в теорему Байеса определенных данных в медицинском контексте может буквально спасать жизни.
Как это связано с концом света? А вот как: группа не чуждых статистике философов недавно использовала теорему Байеса, чтобы подсчитать вероятность того, что миру скоро придет конец. Впрочем, это было скорее упражнение в теории вероятности, чем конкретное предсказание. Суть исследования заключалась не в том, чтобы прямо указать на природную катастрофу, ядерную войну или внеземное вторжение, а в том, чтобы в целом определить вероятность вымирания человечества. Используя теорему Байеса, исследователи не учитывали данные о количестве углекислого газа в атмосфере или количестве ядерных боеголовок в мире. Известно было только то, что