Следующая группа — свиньи.
Сами вы, конечно, понимаете, что дело это уже куда серьезнее, чем гуси.
Свинью вам уже в одной рубашонке пасти невозможно. Тут уж обязательно нужны штаны и вместо прута палка…
Это дело поручается гражданину не моложе шести лет. Раньше — ни-ни. Потому что здесь уже нужна определенная профессиональная квалификация, а главное, солидность.
Сказать:
— А-ля! Чтоб она тебе сдохла!
Это не то что невинное и наивное:
— Гиля-гиля!
Тут уж надо, чтоб свинья чувствовала, что над ней есть верховное начало, суровое, непреклонное и властное…
Надо вовремя и умеючи огреть ее палкой, надо не спеша и не нервничая, а с сознанием собственного достоинства, так, как бы между прочим, раскатить по выгону басом:
— А куда ж это ты пошла? Скажи, а?! Куда ря-я-я-ба-я?!
А потом степенно добавить:
— Сибирки на тебя нет!
"Властителем" над свиньями гражданин бывает до 10–11 лет.
Затем иерархическая лестница профессионального образования такова:
Телята
Овцы
Коровы
Лошади…
После перехода в "телячью" группу уже разрешается стащить у отца бумаги и закрутить цигарку из конского кизяка или попросить у прохожего (не из своего села):
— Дядя, закурить нету?
— Нет!
— Так дайте хоть спичку!
В эту пору (зимой) начинается и общее образование в местной школе…
Дойдя до "лошадей", уже можно вечером, пригнав коней домой, убежать на часок и на колоды в "Главполитпросвет"…
Если мать и заведет:
— Уже, каторжник, в хате ему смердит! Уже на улицу?
Можно ей ответить:
— Да?!.
А если заведет отец, лучше молчать… Потому что у отца аргументы куда более веские:
— Ты не того! Не очень-то! Уже сапоги "бутылками" прилаживаешь? Еще чего! Растреплю на сукином сыне чистик [2] в щепу!
Можно только иногда сказать (да и то потихоньку):
— Да разве я?!.
"Лошадьми" заканчивается образование в "профтехникуме" первой ступени.
К этому можно лишь добавить, что одновременно идет образование и в другой области.
Попутно с "коровами" ученик обучается еще и специальности погоныча.
Образование в "техникуме" первой ступени получают как мальчики, так равно и девочки.
Есть, конечно, вариации, но они особого значения не имеют.
Во второй ступени функции хлопцев и девчат уже резко размежевываются.
Хлопец идет в пахари и косари, а дивчина — в полольщицы и вязальщицы…
Заканчивается "профобр" обычно стереотипным заявлением матери:
— Женить уже оболтуса пора!
Или:
— Да моя уже на возрасте. Кума говорила, что в Западне Иванов Максим словцо закидывал. Надо быть, в мясоед и окрутим! Пора!
Finis "профобру"…. . . . . . . . .
А там уж…
А там уж… дело не наше!
1923
Перевод А. и З. Островских.
[1] Цитирую по памяти. За точность не ручаюсь, — О.В.
[2] Чистик — палочка с наконечником для очистки плуга от земли.
На Гомельшу!
Как из калитки выйдешь, вот так, направо, промеж хаток дорога протянулась. Это на Гомельшу. А Гомельша — село на высокой-высокой горе, и вокруг леса, леса, леса… Когда-то там, говорят, крепость стояла, и гора будто руками невольников насыпана…
Хотите, пройдемся?
Только, прошу прощения: хоть у меня и есть "корреспондентский" билет, но я не из тех, что:
"Наше авто, словно чем-то недовольное, с сердитым рокотом и стоном выскочило на горку… А за горкой село… А за селом речка серебром блеснула… А в селе, как увидели наше авто, так и стар, и мал, и гусята, и поросята, и телята, и цыплята — все как есть высыпали на улицу… Шапками машут! Пономарь в колокола звонит! Коровы ревут! Столетний дед упал на колени и воздел руки к небу!"
Одним словом, "собственного корреспондента" встречают!
Так вот, говорю, я не из таких "собственных". У меня "авто" свое… Даже два их у меня, если хотите! И никакая чертова душа меня не встречает. Разве что Пилипов Лапко выскочит, специально чтоб оставить вашего "собственного" без последних штанов…
А коли вас завидки берут на тех "собственных", что авто своим православных по селам пугают, так есть выход: понюхайте зажигалку, чтоб и вам бензином воняло и прогудите по-автячьи разика два.
Тогда, может, и в самом деле Килина на вас через тын поглядит, а потом обернется к Степану и покрутит пальцем у лба:
"Чердак, мол, у этого "панка" не в порядке! Гудит!"
Ну, идемте!
Только палку не забудьте взять… А то шутки шутками, а Лапко и впрямь штаны порвет, он такой!
Ну, так (пусть уж будет по-модному) "выскочили" вы за село…
Вот, братцы, картина!
Черт его знает, как это можно так складно все эти овражки, буераки, вырубки, рощицы и леса расположить?!
Слева у вас яр! Глубокий-глубокий яр, зелеными рушниками устланный. По тем рушникам низкий кустарник узорами стелется!
А вот так, прямо, — большой лес… Там вурдалак живет. Микола сам его видел… Рыжий такой и, как заметил Миколу, мекнул да в лес… Только шорох пошел…
А справа от леса — на вырубке — молодая поросль, дубки густые шелестят, ясеньки поскрипывают… И пахнет-пахнет! И клубникой, и земляникой, и чабрецом, и душицею…
А дорога упала промеж леса и вырубки, упала и покатилась вниз, туда, туда, где орешник толпой, как на митинге, руками-ветками голосует…
Что, если б на то место, где я стою, да поставить какого-нибудь поэта?! Да он бы вам таких "образов" настрогал, левый глаз прищурив, что не приведи господи!
Потому что — таки красиво!
— Ну до того ж у нас за селом ладно, — сказала мне вчера Христя…
И правда ладно!. . . . . . . . .
— Что так смотрите? Может, козу дикую увидели? Они у нас тут есть! Здравствуйте!
— Да так, задумался! Доброго здоровья!
— На Гомельшу?
— Туда.
— Идем вместе… веселей будет!
— Идем!. . . . . . . . .
Дошли до орешника… Гущина — взглядом не пробьешь… Аллея зеленая и затишная!
— Ну и хорошо же здесь! Смотрите, словно живая зеленая стена!..
— Неплохо! Чаща какая! Прошлый год тут один поляк, беженец, детей своих и жену топором зарубил! Местечко, что и говорить, примечательное… Хорошее место! Год ищи, черта лысого найдешь…
Дальше — дубняк молодой. Непрочищенный, с орешником переплетается… Шумит, шумит…
— Эх и лесок! Лет через двадцать — тридцать какие богатыри будут! Хоть корабли строй!
— Подходящий лесок! Два месяца назад гомельшанского мужика с перерезанным горлом нашли! И лошади пропали и подвода! На железном ходу! С мельницы муку вез… За таких лошадей теперь миллиардов пятьдесят отдай! Да и то еще купишь ли! Хороший лесок! Важнецкое дерево!
— А хлеба, хлеба! Ишь как волнами перекатываются… Прямо хоть броненосец пускай! Скоро-скоро уже косы зазвенят! Смотрите, как славно, когда под лесом нива! Тени какие! Цвета!
— Да что тут говорить?! Залюбуешься! Здесь всегда хлеба хорошие… Земля тучная. Это на раскорчевках, когда-то леса большие стояли!.. Земля тут добрая. В этом году еще дождей у нас маловато, а в хорошее дождливое лето, так хлеба до ветвей добираются… Да густые-густые, что камыш… Ступил шаг, и никто тебя не найдет… Прошлый год как косили, так на два тела наткнулись зарубленных… Когда б не жнива, вековать бы им там! Где ж в такой гущине их углядеть?.. Добрая земля, добрые места… красивые места!..
Дальше молодая поросль…
— Ох и земляники! Глядите, дядько… Вон! Вон! Вон! Все усыпано… Вот, верно, бабам работы! А почему не видно никого?.. Не собирают, что ли?!
— Да-а-а! Ягод, ягод! Как травы! Почему не собирают? Собирают! Да вот на прошлой неделе пошли из Гомельши по ягоды, так к вечеру прибежали голехоньки. Что смеху было?! И сорочки поотбирали!.. Раздели в лесу. А ягод у нас очень много… и хорошие ягоды! Эх, и места тут у нас! Благословенные места!. . . . . . . . .
Вот и Гомельша!
Высокая-высокая гора, за ней шпили церковные торчат…
Подымаемся…
Думается:
"Чьи руки эту гору сложили? Сколько их было? Немало видела она слез, плетей, крови! А теперь свободные гомельшане на свободной земле… И даже с такой высокой горы нигде ни единого пана не углядишь… Сколько глаз хватает — все наше!". . . . . . . . .
Под вечер назад!
Лес, вырубки, хлеба, орешник…
Попутчик на Пасеки…
— Что это вы так крепко нажимаете? Краса какая! Глядите, дорога, как в пасть какого-то черного зверя, скатилась… Садитесь, отдохнем!
— Нет, дядечка, давайте лучше поскорее домой… Красивые места… Благословенные места…
— Да не бегите так! Боитесь, что ли?!
— Это кто боится?! И чего бы мне бояться?! Спешу, очень спешу! Ждут меня. . . . . . . . .
Хоть бы орешник проскочить!
P.S. Банды, которые бесчинствовали в этих местах, теперь уже уничтожены…
1923
Перевод А. и З. Островских.
В хвосте сила
Жарит…
До того жарит, что дед Панас, тот, что ни за что в жизни без шапки за ворота не выйдет, стоит сегодня за воротами, рукой глаза заслонив, без шапки и кличет:
— А-ця-ця-ця-ця-цю!
Куры на погребице. Гуси в холодке, под "потребиловкой" (уже четыре года запертая стоит!), а Иванов стригунок, рыженький, что:
— Ну и конь будет! Во, брат, конь! Да и не удивительно: с заводским случал — вот оно и жеребец как жеребец!
Так тот стригунок стоит на выгоне, солнечными копьями пронзенный, да головкою только:
Так-так! Так-так!
"На все, мол, согласен".
Выскочишь из хаты (выскочишь, само собой, в таком виде, как только на селе это можно себе позволить), да и то, в чем выскочишь, хочется с себя содрать… Дерешь шкуру и ругаешься, что грудь у тебя не на пуговках. Расстегнул бы этак все сразу, распахнулся, чтобы дунуло туда и выдуло из тебя эти сорок градусов реомюровых.
К одиннадцати время идет…
В воздухе камертоны золотые:
Дз-з-з! Дз-з-з! Дз-з-з!
Медовые камертоны, что на спаса бабе Мелашке коржи подсластят, а на "страсть" свечку слепят.