— Не вздумай, они опасные люди.
— Не волнуйся, тетя, поджигатели меня не интересуют. Хорошо было бы написать о мужественных людях, которые взялись за оружие, чтобы защитить свое природное право на научное любопытство.
— У тебя должно получиться.
— Многих из них я знал. Рассказали им в детстве, что любое безнаказанное преступление порождает новое, еще более страшное, а они запомнили. Запрет заниматься наукой для них преступление против интеллектуального прогресса. Вот они, значит, и борются против Запрета. Как умеют.
— Люди никогда не любили умников, — сказала тетя Клава. — От них одни неприятности.
— Дома поджигают не умники.
— Это пусть полиция разбирается.
— Наши умники не поджигатели — они современные юродивые, профессиональные мученики. Кстати, неплохо придумано. Выгодное дельце, если разобраться. Буквально за бесценок приобретается право безошибочно отличать прогресс от регресса, добро от зла, правого от виноватого, а возвышенное от обыденного. Попробуйте возразить мученику. Уверяю, что вы до конца дней своих будете отмываться от клейма душителя свободы, реакционера, врага прогресса, жандарма, демагога и...
— За ужином тебе действительно лучше помолчать. Когда ты был маленьким, то очень хорошо умел слушать. Не перебивал, потому что не любил спорить. Изредка кивал, когда был согласен. Но не часто.
— Сейчас трудно отыскать хорошего собеседника. Вот я и потерял форму.
— Ничего удивительного. Ты стал большим и почему-то решил, что настало время, когда слушать должны тебя. Твоя привычка превращать любую беседу в монолог производит на людей ужасающее впечатление. Сегодня будет не так. Ты исправишься и удивишь меня. Будешь слушать моего профессора. Он тоже любит поговорить.
— К сожалению, сегодня не получится. Занят. Дела. Завтра должен представить рукопись в издательство.
— Это безобразие, Зимин. Неужели тебе трудно хотя бы раз в жизни сделать приятное любимой тетке?
— Обязательно. В следующий раз. Сегодня я устал, не знал, что проводить время в Зоне досуга так утомительно. К тому же я и в самом деле должен вечером поработать с текстом.
— Твою книжку все равно никто не напечатает.
— Знаю. Но это не значит, что ее не надо было писать. Мама говорила: «Не оставляй рукописи незаконченными, доводи работу до конца, чтобы в любой момент, когда они вдруг понадобятся, ты достал их из тайника и предъявил издателю».
— Моя сестра, светлая ей память, в таких вещах знала толк. Тебя покормить?
— Если можно, кофе с крендельком.
— Отлично! Таким ты мне больше нравишься!
— Только я недолго. Прости, но я действительно спешу.
— Хорошо-хорошо. Я справлюсь с профессором сама.
Профессор Лобов был точен. Это был самоуверенный, знающий себе цену сорокапятилетний мужчина. Он любил подчеркивать свою принадлежность к высшим слоям аристократии. Нарочитая точность была для этого весьма полезным инструментом. Лобову нравилось наблюдать за тем, как собеседники теряют дар речи, столкнувшись с присущим ему снобизмом и высокомерием.
Он страстно желал сделать Клавдию своей подругой жизни. По его мнению, она была идеальной женщиной: достаточно впечатлительной, чтобы с немым восторгом выслушивать его монологи, и при этом достаточно умной, чтобы понимать, о чем в них идет речь. Это весьма редкое для женщины сочетание качеств, заставляло профессора вновь и вновь посещать особняк вдовы.
На этот раз профессор явился с огромным букетом цветов, бутылкой шампанского и коробкой шоколадных конфет. Он не боялся показаться банальным.
Клавдия перепугалась.
— У меня складывается впечатление, дорогая подруга, что всякий раз, увидев меня, вы почему-то цепенеете от восторга. Это так завораживает! Вот бы на мое появление так реагировали технические работники Коллегии, — пошутил Лобов, подмигнув Клавдии.
— Со мной такое бывает. По счастью, не часто. Обычно при вашем появлении я тихо радуюсь.
— Где ваш племянник Зимин? Он, кажется, занимается сочинительством?
— Зимин — писатель и очень талантливый!
— Жаль, что это умирающая профессия. Придется ему подыскать другое ремесло.
— Я ему обязательно передам.
— Разве он сегодня не составит нам компанию? Я же просил вас обязательно пригласить его на ужин. Мелкое непослушание так раздражает!
— Не вышло. У него дела.
— Не хочу слышать отговорки. Никому не позволено нарушать мои планы.
— Зимин всегда поступает по-своему.
— Я встречал таких людей. Они забавные. Но их время давно прошло, отныне им придется подчиняться общим правилам, например, приходить, когда зовут.
Клавдия оцепенела, но на этот раз не от восторга, а от непонятного ужаса, который проник в ее душу. Лобов это заметил.
— Дорогая моя подруга, вы не должны так откровенно зависеть от своего племянника. Это недопустимо. В конце концов, вы состоятельная вдова, вам принадлежит сеть ресторанов быстрого питания «Колобок». Собственность должна добавлять вам уверенности.
— Профессор, вы никогда прежде не интересовались моим имуществом.
— Это так романтично — не впутывать деньги в наши отношения. Я давно забыл о существовании денег. Это очень удобно. И вам понравится. Люди быстро привыкают к хорошему.
Клавдия была потрясена.
— Ну вот, вы опять оцепенели, — сказал Лобов. — Может быть, продолжим разговор за ужином? Что-то я проголодался.
Клавдия накрыла в столовой. Лобов произнес подходящий случаю тост:
— За здоровье прекрасной дамы! — и принялся за еду, он действительно обладал завидным аппетитом.
В тишине прошло десять минут. Наконец, Клавдия не выдержала:
— Профессор, вам не нравится мой племянник?
— Писатель Зимин? А почему, собственно, он должен мне нравиться? — искренне удивился Лобов.
— Хотя бы потому, что он мой племянник.
— А, в этом смысле. Простите, дорогая, я задумался. Не сразу сообразил, о чем вы. Дела, заботы, никому ничего нельзя поручить. Все приходится делать самому. И рад бы бросить работу, но мой удел — побеждать!
— Вы не ответили на мой вопрос.
— Зимин — часть вашей жизни, дорогая моя подруга, я знаю про его существование. Этого достаточно.
— Он очень умный. Вы читали его книги?
— Представьте себе, пролистал.
— Ну и?
— У меня сложилось впечатление, что мы с ним живем в разных, совершенно непересекающихся мирах. Он многое придумывает. Берет из головы. Признаюсь, что читать его тексты было интересно, но его сочинения слишком далеки от реальности.
— Неужели только вы, профессор, разбираетесь в том, как устроен наш мир?
— Вот так вопрос! — засмеялся Лобов. — Конечно! Мир таков, каким я хочу его видеть.
— Иногда мне кажется, что вы — робот.
— А вот и нет! Но как настоящий мужчина, я научился отделять работу от личной жизни.
После ужина Лобов расположился в кресле и слушал классическую музыку. При этом он щелкал грецкие орехи и размышлял о бренности существования.
— Вкусные орехи, — сказал Лобов.
— Очень хорошо. Я знаю, что вы их любите. Но сегодня вы поедаете их с такой трогательной безысходностью, что я подумала: «Не пришло ли время поменять поставщика»? Простите за откровенность.
— К качеству орехов у меня нет претензий.
— Но вы так подозрительно сумрачны.
— Вы слышите, с каким треском раскалываются эти крепкие скорлупки? Мне в голову пришла обидная мысль, оказывается, все мы, и я в том числе, безоговорочно смертны. Грустно сознавать, что однажды моей счастливой жизни, просчитанной на долгие годы, как представлялось совсем недавно, придет конец, и я буду раздавлен безжалостными щипцами судьбы.
— Есть вещи, о которых не стоит вспоминать слишком часто, — сказала Клавдия примирительно. — Думайте о жизни. В этом залог счастья.
— Можно поступать и так. Но пройдет какое-то время, и смерть отберет у меня нажитое. И ничто не поможет: ни суды, ни апелляции, ни обученные в Гарварде адвокаты. Просто однажды обнаружатся обстоятельства, по поводу которых нельзя будет ни с кем договориться. Придется платить по счетам. И это обязательно случится, если не позаботиться о собственной выгоде прямо сейчас, не откладывая решения в долгий ящик.
— Вы слишком много думаете о себе, профессор, — заметила Клавдия. — Это может нехорошо отразиться на вашем здоровье. Помните о возможном инфаркте.
— Простите, но я должен отдать распоряжение своему секретарю. Срочно, пока не забыл. Это важно.
Он достал коммуникатор.
— Жеков? Как там у нас обстоят дела с бессмертием? Отлично! Попрошу обеспечить процесс и доложить о выполнении.
— Лобов, вы умеете быть таким милым! — сказала Клавдия, улыбнувшись.
— Когда-то давным-давно бабушка любила повторять: «На тот свет с собой богатство не возьмешь, придется на нашем оставить». А ведь это правда, почему-то я понял это только сейчас, — ответил Лоб