— Понял, Алексей Александрович, — радостно ответил Князев. — Все устрою лучшим образом.
— Вот и хорошо, счастливого пути, — улыбнулся майор,
...Военный госпиталь размещался на оживленной улице города. Ничем не выделяющееся пятиэтажное здание плотно прилегало к таким же соседним домам, темные решетчатые ворота под аркой перекрывали свободный доступ во двор. В центре покрытого асфальтом двора был разбит скверик, обнесенный низким резным штакетником с двумя узкими входами.
Днем в скверике прогуливались выздоравливающие, и Голубев любил наблюдать за ними из своей палаты. Но в утренний час гуляющих не было. Василий, просматривая журнал, ожидал ежедневного обхода врача. Сосед по койке справа, высокий и плотный пехотинец, получивший осколочное ранение в грудь, уже готовился к выписке. Сосед слева, худой и высокий кавалерист, лежал с тяжелой контузией. Говорил он мало: каждое слово вызывало у него сильный затяжной кашель. Самым мрачным и малоразговорчивым в палате был ее старожил, молодой и чернявый танкист: ему ампутировали левую ногу. Четвертую койку занимал веселый сержант саперного батальона, шутник и балагур, больше всех задававший Голубеву вопросы об авиации.
Раны на ногах заживали быстро. Через неделю летчик уже ходил на костылях, а потом — с тростью. Он все настойчивее просил медиков скорее выписать его. И сейчас, листая страницу за страницей, лейтенант обдумывал, как вести об этом разговор с врачом.
В палату вошла медсестра, за нею двое в накинутых белых халатах.
— Товарищ Голубев, к вам гости, — сказала улыбающаяся сестра и тут же вышла.
Василий оторвался от журнала и даже вздрогнул от неожиданности: у двери стояли жена и Князев. Пока Василий выпутывался из одеяла, искал ногами тапочки, Саша бросилась к нему и, не обращая внимания на посторонних, стала целовать щеки, нос, губы, все лицо мужа.
— Родной мой, а я и не знала, что ты здесь, — взволнованно заговорила она. — Это Дима нашел меня, все рассказал и привел сюда.
Князев шагнул к Голубеву, друзья обнялись.
— Давно собирался к тебе приехать, но далеко, да и они вот мешали, — сказал Дмитрий, показывая забинтованные руки.
— Выходит, и тебе здорово досталось, — посочувствовал Голубев. — Теперь-то я понимаю, почему ты мне показывал руки, спускаясь на парашюте. Пройдемте-ка в вестибюль.
— А ты уже ходишь? — насторожилась жена.
— Мы с ней, — Василий, улыбнувшись, подбросил и ловко поймал трость, — даже во дворе иногда гуляем.
Присели в дальнем углу.
— Раны-то опасные? — повернулся Голубев к Дмитрию.
— Ерунда, затягиваются. Скоро летать буду, — усмехнулся Князев.
Находясь в госпитале, Василий передумал о многом. Как теперь жена, эвакуировалась ли? Как воюют боевые друзья? И вот самый дорогой человек и преданный друг сидят рядом с ним, а он с нескрываемым волнением, жадным интересом узнает новости.
— Как устроилась, родная моя?
— Писала тебе обо всем в часть, да письмо тебя уже не застало. Его вернул мне Дима. Сейчас все расскажу.
Минуло чуть больше месяца, как они расстались. Срок невелик, а событий произошло много. В Ленинграде Александра вместе с другими женами военнослужащих разместилась в пустующей школе. Работает санинструктором в отряде местной противовоздушной обороны, как и все, получает продовольственный паек.
— Живу не хуже других, — уверяла она мужа, но, глядя на исхудалые руки, осунувшееся лицо и потускневшие глаза, он понял, что ей очень и очень трудно.
— Ничего, Сашенька, — ласково произнес Василий, — скоро все станет на свои места.
— И я надеюсь, что так и будет, — отозвалась жена.
— А что нового в эскадрилье? — повернулся Голубев к Князеву.
— Командир у нас другой.
— Кто же?
— Герой Испании и Карельского перешейка майор Денисов Алексей Александрович.
— Куда же перевели капитана Лучихина?
— В запасной полк.
Поговорили еще о делах фронтовых. Затем Князев решительно встал:
— Ну, пора и честь знать. О тебе, Василий, не спрашиваю, лечащий врач все рассказал. Да и сам вижу — молодец! Ребята ждут твоего скорейшего возвращения.
Поднялся и Голубев. Саша его поддержала. Она долго смотрела на мужа, будто стараясь запомнить каждую черточку дорогого лица. Глаза ее стали влажными, и чтобы скрыть навернувшиеся слезы, жена положила голову на плечо Василия.
— Выздоравливай, родной, — сказала она, вытирая платочком глаза. — Мыслями я всегда с тобой. И как только буду свободна от дежурства, обязательно навещу тебя снова.
Но встретиться им удалось не скоро. Через несколько дней Голубев получил от жены письмо. "Уехала на строительство оборонительных сооружений, — сообщала она. — Это недалеко от Ленинграда, но выбраться отсюда возможности нет. От темна до темна не выпускаем из рук лопат. Нас часто бомбят, иногда обстреливает фашистская артиллерия. Есть и жертвы. Некоторых это вначале сильно потрясало, а теперь привыкли..."
"Сейчас выскажу ему все, — твердо решил Голубев, — обиду, просьбу, требование, наконец. Должен же лечащий врач меня понять". Минувшим днем Василий несколько раз заходил к нему с просьбой о выписке, но тот был неумолим. Дальнейшее пребывание здесь становилось невыносимым. После недавнего визита жены и друга еще больше тянуло в родную часть. Желание быть там обострялось тревожными ночами, когда небо города резали лучи прожекторов, заполняли десятки аэростатов заграждения, раздавался грохот зенитных орудий и рокот патрульных истребителей. Фашистская авиация совершала массированные налеты на Ленинград.
Оставив трость в коридоре, лейтенант решительно вошел в кабинет и без предисловий, как бы продолжая незаконченный разговор, выпалил:
— Я боевой летчик. Моя эскадрилья неподалеку, рядом с Петергофом. Фронту нужен каждый боец. Отпустите, иначе сбегу!
— Вы не совсем здоровы, к тому же нужно, чтобы восстановились силы вашего организма, — ответил врач.
— Доктор, раны меня уже не беспокоят, а сил я скорее наберусь на аэродроме. Честное слово, сбегу!
Пожилой медик улыбнулся: до чего же настойчив этот летчик! Такой и впрямь может уйти из госпиталя без разрешения.
— Хорошо, выписывайтесь, — неожиданно для Голубева согласился врач.
В пути Василий передумал о многом. Даже трудности-с транспортом, которые уже появились в Ленинграде, не омрачили его приподнятое настроение. Трамваем он кое-как добрался до окраины города, а затем на попутных машинах приехал на аэродром. Так хотелось быстрее сесть в кабину самолета и... в бой.
Но на аэродроме Василий узнал опечалившую его новость: часть отсюда перебазировалась. До новой точки было далеко, пришлось заночевать. Следующее утро принесло радость: за ночь авиаспециалисты эскадрильи, оставшиеся, чтобы перевезти к месту теперешнего базирования имущество, подремонтировали два истребителя. На них лейтенант в паре с другим летчиком-однополчанином и перелетели в свою часть.
Едва Василий сел и освободил полосу, изношенный мотор его самолета заклинило.
Встретившие Голубева друзья сообщили ему плохие вести. Пока он лечился, эскадрилья понесла в боях большие потери. Из двадцати шести летчиков, начавших войну, теперь в живых только девять. Правда, враг дорого заплатил за каждого из погибших, да и сами они успели сбить по нескольку фашистских самолетов.
Голубев вспомнил свой последний воздушный бой, неравный, ожесточенный. Тогда ему все же удалось поджечь немецкий истребитель. Это был двенадцатый самолет, сбитый им в группе с товарищами к первой половине августа 1941 года, в том числе шестой "Мессершмитт-109", который многие считали орешком не по зубам для нашего И-16.
То, что услышал Василий, обострило желание скорее подняться в огненное небо, помочь однополчанам бороться с превосходящими силами фашистской авиации...
А враг, как знал из сообщений Совинформбюро лейтенант, свирепствует. Попытки с ходу захватить Ленинград, на что делало ставку гитлеровское командование, развязав войну, с треском провалились. Тогда, опоясав город блокадным кольцом, фашисты предприняли в сентябре 1941 года новый штурм. Наступление сопровождалось массированными налетами, длительными артиллерийскими обстрелами жилых кварталов. С каждым днем уменьшались продовольственные запасы. Начался голод.
Для связи Ленинграда с Большой землей теперь оставалось только два пути — воздушный и водный — через Ладожское озеро. Оба были предельно опасны: наши транспортные самолеты и суда непрерывно подвергались ударам с воздуха. Для их прикрытия выделили истребители. 13-ю отдельную эскадрилью тоже перебазировали к Ладоге. Вместе с другими частями она прикрывала от рассвета до темноты перевалочные базы, порты погрузки и выгрузки, корабли и суда на переходах.
...Многое на новом аэродроме Василию было знакомо: он несколько раз садился здесь до войны. Просторное травянистое поле одним краем примыкало к густому сосновому бору, другим — к небольшой деревне. На ее окраине теперь размещались склады, мастерские, общежития, столовые.
Голубев без труда нашел штабной домик эскадрильи. Едва переступил порог, увидел майора Денисова, начальника штаба и нескольких летчиков. Представился новому командиру по уставу. Взглянув на вошедшего и не поднимаясь из-за стола, Денисов вскинул брови, отчего его высокий лоб и бритая голова как бы сразу увеличились в размерах.
— Разве вы уже здоровы? — удивился он, выслушав лейтенанта.
— Поправился, товарищ майор. Готов выполнить любое задание, — не раздумывая, ответил Василий и добавил: — Вот только самолета у меня нет, "безлошадным" оказался. Дайте истребитель.
— Смотрите, какой прыткий, — усмехнулся Денисов, обращаясь к присутствующим, — сразу ему самолет подавай. Я что же, строю истребители, что ли? У нас для здоровых летчиков сейчас не хватает машин, а вам еще окрепнуть надо. Вы, лейтенант, пока знакомьтесь с новым местом.
Зазвонил телефон прямой связи со штабом авиабригады. Денисов снял трубку. Произнес спокойно: