— Слушаю.
На другом конце провода был командир бригады полковник Романенко. Все отчетливо слышали его голос. Полковник сказал, что моряки просят прикрытия.
— Сколько вы можете выделить экипажей? — донеслось из трубки.
— У меня только шесть самолетов, — ответил Денисов.
— Поднимайте их парами в три смены. Из Новой Ладоги пойдут в Осиновец пять барж и два транспорта. Надо прикрыть. Ясно? Ну, тогда все.
Комэск положил трубку. Испытывающе оглядев летчиков, помолчал, что-то, вероятно, решая, а затем назвал фамилии ведущих пар и, поднявшись, отдал приказ:
— Задача — не допустить врага к кораблям, первой паре вылетать немедленно.
Летчики привыкли к таким экстренным заданиям. Уже много раз ходили они по одному и тому же маршруту, прикрывая корабли и суда в пути от Новой Ладоги до Осиновца. Все поспешили к своим истребителям.
Василий тоже вышел из домика, направился на стоянку. Оттуда уже доносился гул работающих моторов. Потом из леса выкатились два "ишачка" и начали взлет. Отделившись от земли, летчики убрали шасси, и самолеты скрылись за горизонтом.
Прихрамывая на обе ноги, Голубев неторопливо двигался по аэродрому. Увидел группу авиаторов, собравшихся возле самолета. Они его тоже заметили. Двое бросились навстречу. Это были техники Шепилов и Богданов. Переполненный радостью, Василий сорвал с головы шлемофон и приветственно завертел его в вытянутой руке.
— Мы снова вместе! — обнимая друзей, закричал лейтенант.
Голубев стал ждать, когда пара вернется с задания: один из самолетов, как сказали лейтенанту, пилотирует Князев. Вскоре послышался гул моторов. Два появившихся на горизонте истребителя снизились, приземлились. В капонирах их тут же укрыли маскировочными сетями.
— С возвращением, дружище! — Василий крепко обнял Дмитрия. — Вот гоняюсь за тобой по всему аэродрому.
Обращаясь к технику, Дмитрий сказал:
— Готовьте машину к следующему вылету. Мы — на командный пункт.
Пошли рядом. Василий чувствовал себя неловко перед товарищем потому, что из-за болезни не может летать. Спросил, показывая в небо:
— Ну, как там?
— Плохо, — мрачно отозвался Князев, бросив папиpocy и с силой придавив ее каблуком. — "Юнкерсы" и "мессершмитты" десятками идут на Ладогу, чтобы сорвать перевозки по воде грузов — боеприпасов, горючего, продовольствия для войск, продуктов и одежды ленинградцам. А у нас? У нас только по два "ишачка". Жарко приходится. Но держимся, ребята молодцы! Эх, если бы наших самолетов больше!
— Имей я истребитель, дрался бы вместе с вами, — мечтательно произнес Голубев.
Весь день летчики эскадрильи ходили парами и в одиночку на прикрытие судов. Дерзко атакуя группы врага, они вынуждали гитлеровские экипажи бросать бомбы, не доходя до целей. Яростные, ожесточенные схватки в небе прекратились лишь с наступлением темноты.
Поздним вечером заместитель командира эскадрильи по политчасти Соколов собрал людей. Вид у него был хмурый, озабоченный, худое скуластое лицо казалось почерневшим. Он говорил о тяжелом положении блокированного Ленинграда и о помощи, которую оказывают моряки, доставляя все необходимое осажденным.
— Судьба города зависит от подвоза продовольствия и боеприпасов по Ладожскому озеру, — подчеркнул замполит.
Из его рассказа Василий узнал, что вчера пять барж и два транспорта под жестокими бомбежками вражеской авиации преодолели сложный путь от Новой Ладоги до Осиновца, привезя несколько тысяч тонн зерна для Ленинграда. В Осиновце их вновь атаковали фашистские бомбардировщики. Три баржи были потоплены. Но моряки Ладожской военной флотилии и тут нашли выход: достали затонувшие грузы из-под воды. На обратном пути эвакуированы сотни ленинградцев. Суда вновь бомбили, есть жертвы, серьезные повреждения техники.
— Теперь вы понимаете, что от нас требуется? — закончил Соколов. — Нужно вести боевую работу с удесятеренной энергией. И не только завтра, послезавтра, а очень долго...
Голубев подошел к замполиту. Его он знал давно и надеялся на помощь. Начал без обиняков:
— Мне нужен самолет. Ну что я слоняюсь тут, как неприкаянный, когда другие воюют?
— Где же взять истребитель?
— Поговорите с командиром. Он поймет вас лучше, чем меня. Здесь мои родные места, я просто обязан защищать их. У меня, если хотите, на это больше прав, чем у товарищей.
Соколов выдержал паузу, как бы размышляя, потом лукавым взглядом посмотрел на летчика и сказал:
— Хорошо, попрошу Денисова. Только не уверен, сможет ли он что-либо для вас сделать. Но откладывать разговор не буду: скоро убываю к новому месту службы.
Трудно было Голубеву расставаться с Соколовым. Замполит хорошо понимал летчиков и техников, заботился о них, поддерживал, вдохновлял людей. Но фронтовые пути-дороги не всегда совпадали с желаниями человека.
Утром Соколов сообщил Василию, что командир обещал подумать над его просьбой. А через день Голубев получил И-16. Правда, не новый, однако драться с противником над Ладогой он был согласен на любом самолете.
Василий отправился на стоянку, где эскадрильские умельцы ремонтировали потрепанные в боях машины. Техник Иван Богданов старательно "перекраивал" бортовой номер на "33". Летчик спросил, почему не на "13"?
— Мы тут решили, что истребитель с двумя тройками вам больше подойдет, — ответил Богданов. — И разрешение нанести именно такой номер получили.
— Может, и верно, — согласился лейтенант. — Отвоевался мой "тринадцатый" и лежит теперь где-то под Нарвой.
Вместе с техником Василий копался в моторе. И как-то невольно вспомнился родной дом, который находился всего в нескольких километрах от аэродрома. Там жили отец с матерью и две племянницы. Так захотелось увидеть их!
Подошел майор Денисов.
— Дело вперед продвигается? — поинтересовался он.
— Все по плану, — доложил Голубев. — Сейчас новые подвесные баки начнем прилаживать.
Комэск обошел истребитель. Похлопал по крылу и фюзеляжу. Задержался у мотора, проверяя, нет ли люфта в двухлопастном винте, и заключил:
— Хорошая машина, берегите ее. Не подставляйте зря под огонь врага.
— В этом будьте уверены, — ответил Василий.
Он посчитал, что сейчас, пожалуй, наступил самый удобный случай для откровенного разговора с командиром эскадрильи. Тот человек здесь новый и, может быть, не все знает о своих летчиках.
— У меня к вам просьба, товарищ майор,
— Какая же?
— Здесь рядом, в Старой Ладоге, живут мои родители. Разрешите их навестить?
Денисов нахмурился. Глубокие складки кожи собрались над переносицей. Черные глаза строго смотрели на лейтенанта.
— Сейчас не время разъезжать в гости, — пробасил командир. — Идет напряженная боевая работа. А вы — о побывке.
Голубев хотел было ответить, что летать ему пока все равно не на чем. Но Денисов выглядел крайне усталым, и это остановило Василия, Он решил: "Явно не ко времени разговор я затеял". Однако сказал почему-то совсем другое:
— На задания вы меня не посылаете, домой не отпускаете, чем же я провинился?
— Ничем вы не провинились, — примирительно отозвался Денисов. — Но в светлое время суток нельзя отлучаться.
Когда сгустились осенние сумерки, летчик снова обратился к командиру эскадрильи за разрешением съездить к родителям.
— Ладно, валяйте, — согласился, улыбнувшись, Денисов и уже строго добавил: — Но только на одну ночь. Утром, как штык, должны стоять в строю.
Далекое-близкое
— Остановите здесь, — попросил Голубев водителя.
— Мы еще не доехали, товарищ лейтенант.
— Хочу пройтись посмотреть вокруг. Когда еще доведется!
Василий долго стоял и смотрел на родные места. Пробивавшийся сквозь редкие облака бледный свет молодой луны серебрил широкую гладь полноводного Волхова. Река величественно несла свои воды в Ладожское озеро. По ее берегам ютились небольшие, заросшие лесом селения, которые Василий исходил в детстве вдоль и поперек. Отсюда рукой подать и до деревни Каменки, где он родился. Правда, жить долго в ней не пришлось: многодетная крестьянская семья перебралась вскоре в Старую Ладогу. Там и работу было проще найти, и дети могли ходить в школу.
Постояв немного, Василий заторопился в Старую Ладогу. Семь лет назад он ушел отсюда в ряды Красной Армии. И теперь, шагая по знакомой дороге, отмечал, что перемен здесь почти нет. На главной улице по-прежнему стояли две линии кряжистых бревенчатых домов с тесовыми крышами. Те же дощатые тротуары. Особую нарядность сельской улице придавали могучие ветвистые деревья, прочные сосновые скамейки у каждой калитки, квадратные срубы колодцев.
Сердце забилось учащенно — Голубев открыл калитку родного дома. Двор показался ему совсем маленьким, даже тесным. Наверное, потому, что Василий давно привык к небесным просторам, а здесь все выглядело сжатым, было собрано на пятачке. Ступеньки крыльца скрипели, шатались. Видно, очень сдал отец и не в силах следить, чтобы все было ладно в доме.
Василий толкнул дверь. Как всегда, она была не запертой. В тусклом свете керосинки первым он увидел отца, что-то мастерившего. Федор Михеевич оторвался от дела, узнал сына, почти крикнул:
— Мать! Встречай гостя. Василий приехал!
Из кухни выбежала Варвара Николаевна. Она всплеснула руками, припала к Василию. Тут же к дяде прилипли и две не спавшие еще племянницы, сверкая озорными глазами, засыпали вопросами.
— Да оставьте вы его, дайте хоть раздеться, — строго произнес отец.
В низких небольших комнатах мебель стояла так же, как и раньше. Старинная железная кровать родителей с никелированными шариками. Две тахты по углам; на одной из них когда-то спал и Василий с братом. Возле окна стол, покрытый белой скатертью. Фотографии на стене в резных фанерных рамках, часы-ходики. Словом, годы будто пронеслись мимо дома, ничего здесь не изменив.
Голубев сбросил реглан, и пошли расспросы, рассказы. Василий узнал, что три брата — Иван, Александр, Андриан — и сестра Мария тоже на фронте, но писем от них давно нет. На жизнь престарелые родители не жаловались, понимали, что война принесла горе и страдания всем людям.