Словом, женщины живут полнокровной жизнью. Только обособленной от жизни мужчин – кроме мужа и ближайших родственников, никто не переступал порога женской половины в доме, пиры давались ими в своем кругу. Когда кого-нибудь принимал ее муж, то жена уходила к себе. На этих пиршествах дозволялось быть лишь гетерам-куртизанкам. По этому поводу вспомним небезызвестного Демосфена, который, как-то доказывая, что одна женщина является особой легкого поведения, упомянул перед судом присяжных: «она ужинала и пила вместе со Стефаносом (ее мужем. – Примеч. авт.) и его друзьями, как настоящая куртизанка».
Поэтому желающим поболтать за кубком с прекрасной дамой надлежало двинуться к гетерам. Там мужчин ожидала непринужденность обстановки, дружеское застолье, милый женский щебет. Правда, редко кто из гетер мог сохранить верность тона при подобном общении – разговор их довольно быстро становился из утонченного наглым (дама понимала, что от нее ждут, и давала понять, что ей ясно и это, и все остальное). Но были такие разумницы, которые могли привлекать к себе одной лишь беседой. И эллины, пресыщенные всеми видами развлечений, зачастую предпочитали подобную беседу всему остальному. И слава о подобных искусницах широко шагала по свету. Самой же известной из подобных гетер-златоустов и была Аспасия.
Свою карьеру куртизанки она начала в Милете, соблазненная примером знаменитой гетеры Таргелии, ставшей к тому времени легендой. Таргелия, бывшая такой же редкой красавицей, как ныне Аспасия, дарила своей любовью только самых высокопоставленных эллинов (включая и четырнадцать градоначальников), умерла же женой тирана в Фессалии. Пример достойный того, чтобы задуматься той, кто, не обладая богатством, но имея красоту, разум, образованность, желает любыми путями достичь с помощью этого наибольшего благополучия.
Так что, начав в Милете подобную жизнь, Аспасия скоро добилась всеобщей известности как гетера весьма благоразумного поведения, часто неприступная и дарящая свою любовь только лучшим гражданам города. Лучшим и по богатству, и по уму, и по внешнему облику. Ибо ее красота и ум позволяли ей выбирать – у ее ног и так роилась тьма изнывающих от страсти поклонников.
Вскоре слава о ней перешагнула границы родного города, а вслед за ней эти границы перешагнула и сама гетера – она переехала в Мегары, где репутация лучшей гетеры Милета сулила еще большие дивиденды. Но скоро ей здесь наскучило. Наскучило дарить свои ласки за золото, ибо его было скоплено уже достаточно для безбедной, хотя и достаточно скромной жизни. Ей хотелось испытывать к своим любовникам хотя бы какое-нибудь чувство, отличное от корысти. А подобное при такой жизни, естественно, может случиться довольно редко. То есть постепенно она поняла, что дарить свой разговор она еще готова, себя же – уже нет. И тогда – после некоторого размышления – она решила еще раз поменять место жительства и перебраться в Афины.
Там, где было средоточие интеллектуальной жизни Эллады, она была уверена, что за хорошую плату сумеет продать свое красноречие. Но, как женщина практичная, она решила не отказываться целиком и от своей старой профессии. Просто немного ее видоизменить – она решила отныне не сама продавать свои ласки, а продавать чужие лобзания. Иными словами, она стала содержательницей публичного дома. С рафинированно-интеллектуальным философским антуражем.
Слово «философия» здесь не случайно, ибо, действительно, кроме красоты, молодости, природного ума и образованности эта удивительная женщина обладала философским складом характера, и тот метод, что ныне зовут «сократовским» – это, по сути, метод Аспасии, о чем ясно говорили современники.
До нас дошел образчик ее философских бесед, когда путем точно поставленных вопросов собеседник сам приходит к необходимым выводам. Однажды гетера-философ беседовала с историком Ксенофонтом и его женой.
– Скажи мне, жена Ксенофонта, – начала Аспазия, – если твоя соседка имеет лучшее золото, чем ты, которое ты желала бы иметь, ее или свое?
– Ее.
– А если она владеет платьем и другими женскими украшениями большей ценности, чем твои, желала бы ты иметь ее или свои?
– Конечно, ее.
– Ну а если она имеет лучшего мужа, чем ты, желала ли бы ты иметь своего мужа или ее?
Жена Ксенофонта покраснела, а Аспасия обратилась уже к самому Ксенофонту, слегка обеспокоенному направленностью предшествующего диалога:
– Скажи, пожалуйста, если у твоего соседа имеется лучшая лошадь, чем у тебя, которую лошадь ты желал бы лучше иметь?
– Его.
– А если его участок земли лучше твоего, который из двух участков ты желал бы лучше иметь?
– Конечно, лучший, – без колебаний ответил спрашиваемый.
– А если он имеет жену лучше твоей, которая из обеих была бы для тебя приятнее?
Теперь смешался и Ксенофонт. Оглядев супругов смеющимися глазами, Аспасия, помолчав, сказала:
– Так как каждый из вас не отвечал мне именно только на то, на что, собственно, я желала ответа, то я скажу вам, что вы думаете оба: ты, жена, желаешь наилучшего мужа, а ты, Ксенофонт, желаешь обладать избраннейшей из женщин. Следовательно, если вы не можете прийти к заключению, что на свете нет наилучшего мужа и избраннейшей жены, то, однако, наверное вы признаете предпочтительнее себя быть супругом возможно лучшей женщины, а ей принадлежать возможно лучшему супругу.
Попахивает софистикой, но довольно мирной. Однако эти диалоги будут несколько позднее, пока же Аспасия, которой не было еще и двадцати пяти лет, где-то в 450 году до н. э. приезжает в Афины и поселяется здесь навсегда.
Ее дом быстро становится одним из самых желанных для всех мужчин города. Да и не удивительно, ибо в Афинах было создано, казалось, все возможное и невозможное для преуспевания гетеры, и особенно такой.
Впрочем, и остальным искательницам приключений, любви, удовольствия и богатств жилось в Афинах, прямо скажем, не плохо. Они могли вести какой угодно образ жизни – это никого не заботило. Главное было не задерживаться с уплатами налогов: метайхион – как иностранка (вообще же, коренных гражданок, занимающихся сим ремеслом в каждом городе было немного, в основном – пришлый элемент) и парнихион – как куртизанка; не оскорблять порядков города, не противодействовать правилам безопасности, не устраивать скандалов в храмах и не присоединяться к толпе женщин и девушек во время народных церемоний. В остальном они пользовались полной свободой. К ним, как на ночной огонек летят обитатели леса, устремлялись художники, поэты, философы – поговорить, отойти душой и телом, найти модель для статуи (и никого не задевало потом, что в изображении бессмертной богини проглядывали черты жрицы любви).
Так было и с Аспасией. На нее началась некая мода – послушать ее, полюбоваться ею, развлечься с ее девочками стало хорошим тоном для афинской элиты – денежной и умственной. Число ее поклонников стремительно увеличивалось. И одним из первых и самых преданных – на долгие годы – стал Сократ. Девятнадцатилетним юношей впервые он переступил порог дома гетеры и навсегда оставил здесь свое сердце. Живший через сто лет поэт Гермезианак, собиравший сведения о биографии великого философа, писал: «Какой огонь зажгла гневная Киприда (богиня любви Афродита, по преданию, родилась на Кипре. – Примеч. авт.) в мудром Сократе! Каждый раз, идя для поучения в дом Аспасии, Сократ из глубины души изгонял мелкие заботы и бесконечно углублялся в перипетии беседы».
Аспасия в окружении древнегреческих философов. Художник М. Корнель Младший
Но как настоящий гурман и будущий философ не был эгоистом – и то, что доставляло ему острое наслаждение он хотел сделать доступным и для своих друзей. Их было немало, включая и Перикла.
Главе Афинской республики стратегу Периклу уже перевалило на пятый десяток. Он был довольно нелюдим и, как о своем достоинстве, любил говорить, что всегда ходит в Афинах лишь по двум направлениям, да и то по делам общества, – на площадь и в совет. Брак его, заключенный, кстати говоря, не так давно, был сер и монотонен – брак по обязанности, а не по любви. Равно, как и двое сыновей. Нелюдимость была связана еще и с привычкой-потребностью не уронить своего достоинства, что могло повредить политической деятельности. Значит, главное – давать меньше поводов для злословия. Соответственно – минимум контактов, кроме необходимых. И так сочинители комедий, игравшие в то время некое подобие современной докучливой прессы, любительницы порыться в грязном белье великих, частенько треплют его имя, не брезгуя даже обыгрывать его физический недостаток – непропорционально длинную голову (вот почему он разрешал изображать себя лишь в шлеме, сдвинутом на затылок, – маскировал длину головы). И вот такой нелюдим дружил с мальчишкой Сократом – чувствовал в нем тот огонь, в котором куются великие умы, и любил его ради его будущего.
Сократ и убедил своего излишне серьезного друга немного развеяться. Хотя сделать это было весьма не просто, ибо тот всегда принципиально отвергал все приглашения на пиршества и за долгие годы был в гостях всего один раз – на свадьбе у своего двоюродного брата Евриптолема, да и оттуда ушел в самом начале трапезы. Но тут он как будто чувствовал некий перст судьбы – и согласился. И не жалел об этом потом ни одного дня – до самой смерти.
Он увидел женщину, которая соединила цветущую юность внешнего облика с холодностью ума философа. Увидел – и погиб. В буквальном смысле любовь с первого взгляда. Он, забыв о возможных пересудах, начал бывать у гетеры практически каждый день. И если ее прочие гости, вкусив от ее ума, не отказывались и от вкушения иных радостей этого щедрого на удовольствия дома, то Перикл ко всему здесь – за исключением хозяйки, с которой он не спускал восхищенных глаз, – был абсолютно и искренне равнодушен.
Женщине всегда льстит обожание. Когда же ее обожатель – первый человек в государстве, умный, богатый, один из лучших ораторов Афин, то поневоле начинаешь думать о нем все теплее и теплее. Разумеется, если не почувствуешь с первого взгляда к нему инстинктивную неприязнь. Аспасия к Периклу ее не почувствовала. Она начинала чувствовать к этому хмурому мужчине, тщательно скрывающему под непроницаемой маско