Наконец ему надоело ждать Клеопатру. Уже все принесли ему свою покорность, когда же она, бывшая повелительница человека, перед которым он всегда чувствовал завистливое поклонение, приедет умолять его о пощаде? И он посылает к ней гонцом своего приближенного полководца Квинта Деллия.
Клеопатра с сыном на реке. Художник Г. Макарт
Деллий, за время гражданской войны несколько раз переменивший лагерь, хотел упрочить свое положение при Антонии. Увидев Клеопатру, он почти сразу же понял, что царица – это его шанс. Как и то, почему Цезарь так мучительно вырывался из Египта. И еще он понял, что, также как до него Цезарь и, как он был уверен, вскоре Антоний, он хочет испить из этого источника наслаждений.
Он заявил царице, слушавшей первые слова антониева посла в мучительной тревоге, что, если она будет к нему добра, он может не только ее спасти, но и возвеличить.
Приобретаемое знание требует усилий. Клеопатра усвоила эту мысль еще давно. Поэтому она выслушала откровенное и короткое признание посла без всякого гнева, которым могли бы разразиться более нравственные владычицы. Но кто помнит о них ныне? Клеопатру же знают все.
Она лишь молчала, глядя в глаза Деллию и с упоением видя, как бледнеет этот, без сомнения, смелый человек, еще один раб ее чар. Потом сделала глазами знак. Посол поспешно пал на колени. И лишь тогда она кивнула.
С ним расплатились одной ночью, и уже наутро осчастливленный Деллий излагал Клеопатре свой план. Гибкий ум царицы сразу ухватил его суть, углубив и расцветив его чисто женскими деталями.
Первым делом она, в отличие от совета Квинта, не стала торопиться, а дождалась еще нескольких посланий Марка Антония. С каждым разом все более и более нетерпеливых. И лишь тогда тронулась в путь.
В это время Антоний был в Тарсе, одном из городов Киликии, что расположилась на юго-востоке Малой Азии. Здесь, на городской площади, он чинил однажды суд и расправу, как вдруг с реки донесся шум. То плыла Клеопатра. Плутарх писал, что она плыла «…на ладье с вызолоченной кормой, пурпурными парусами и посеребренными веслами, которые двигались под напев флейты, стройно сочетавшийся со свистом свирелей и бряцаньем кифар. Царица покоилась под расшитою золотом сенью в уборе Афродиты, какою изображают ее живописцы, а по обе стороны ложа стояли мальчики с опахалами – будто эроты на картинах. Подобным же образом и самые красивые рабыни были переодеты неридами и харитами и стояли кто у кормовых весел, кто у канатов. Дивные благовония восходили из бесчисленных курильниц и растекались по берегам. Толпы людей провожали ладью по обеим сторонам реки, от самого устья, другие толпы двинулись навстречу ей из города, мало-помалу начала пустеть и площадь, и в конце концов Антоний остался на своем возвышении один. И повсюду разнеслась молва, что Афродита шествует к Дионису на благо Азии. Антоний послал Клеопатре приглашение к обеду. Царица просила его прийти лучше к ней. Желая сразу же показать ей свою обходительность и доброжелательство, Антоний исполнил ее волю. Пышность убранства, которую он увидел, не поддается описанию, но всего более его поразило обилие огней. Они сверкали и лили свой блеск отовсюду и так затейливо соединялись и сплетались в прямоугольники и круги, что трудно было оторвать взгляд или представить себе зрелище прекраснее».
Собственно, Антоний погиб еще на этом обеде. На завтра он пытался угостить царицу ответным пиром и сам первый увидел, какое это убожество. У него хватило ума начать первым же критиковать собственное пиршество, но делал он это с такой горячностью и в таких выражениях, что Клеопатра мигом поняла его сущность и сама заговорила также смело и ничуть не стесняясь. Никаких претензий к Египту, как грозил Антоний в письмах, естественно, уже не выдвигалось. Римлянин отныне мог лишь молить. И он молил. Клеопатра же повелевала – то нарочито открыто, то лаской вымаливая желаемое.
Встреча Антония с Клеопатрой. Художник Дж.-Б. Тьеполо
Антоний декретом признал сына Цезаря наследником короны Египта. По ее желанию тайные убийцы задушили ее сестру Арсиною, которой удалось бежать из Рима. Она была убита прямо в храме Артемиды, где пыталась укрыться от преследовавших ее тайных посланцев Антония. Каждому – свое.
Римлянин позволил увезти себя в Александрию, где они зажили с Клеопатрой так, что даже в третьем веке нашей эры, после пиров и развлечений таких мастеров, как Нерон, этот александрийский период по-прежнему считался неподражаемым образцом.
В это время его жена Фульвия воевала с Октавианом Августом, приемным сыном Цезаря и соратником Антония в войне с республиканцами. На востоке римлян теснили парфяне. Он же никак не мог расстаться с Клеопатрой. Воистину история повторялась – так уже было с Цезарем.
И счастливый Антоний продолжал погружаться в пропасть без дна. Празднества следовали за празднествами, пиры за пирами, прогулки по Нилу перемежались охотой и рыбной ловлей. И все время Клеопатра была рядом.
Вместе с Антонием она была и днем и ночью, так что он не понимал, как он жил до этого без нее. И даже не хотел думать, что, может быть, без нее придется жить в будущем. Клеопатра вместе с ним пила, охотилась, играла, присутствовала на маневрах, изобретала новые и новые удовольствия, комбинируя их самым невообразимым образом. Всегда стремившаяся перейти границы возможного и более всего ненавидя какие-либо преграды и пределы, она и в развлечениях поступала точно так же.
Однажды даже Антоний, изумленный роскошью их очередного пиршества, в восторге и с гордостью воскликнул, что никакой другой его не в состоянии превзойти. Клеопатра тут же возразила:
– Этот обед был просто жалок. Я готова поспорить с тобой, мой друг, что завтра я задам пир роскошней этого и он будет стоить десяти миллионов сестерций.
Антоний принял пари. Пир следующего дня удивил его, ибо он не видел в нем особых отличий от предшествующего. Наконец, он не выдержал:
– Клянусь Бахусом, здесь нет запаха десяти миллионов сестерций! – громогласно воскликнул он.
– Я знаю, – спокойно согласилась Клеопатра, – но все, что ты здесь видишь, лишь необходимые принадлежности – я одна выпью на десять миллионов сестерций.
После этих слов она вытащила из левого уха огромнейшую жемчужину – воистину одно из чудес света – бросила ее в золотой кубок с уксусом, и, когда та растворилась там, медленно осушила кубок. Она хотела так же поступить и с сережкой из правого уха, но вмешался судья пари консул Планк, объявивший, что она уже и так выиграла спор.
Конечно, данное пиршество выходило за рамки обычного, потому и попало в историю. Обыденными же пирами были другие, которые уже никто и не думал описывать, настолько естественным все это выглядело. Самым обычным делом было готовить обед на двенадцать человек, составной частью которого были восемь целиком зажаренных кабанов, ибо, как объясняли повара Клеопатры своим благодарным слушателям-горожанам:
– Каждое новое блюдо надо подавать в тот миг, когда оно вкуснее всего, а пропустить этот миг проще простого. Ведь Антоний может потребовать обед и сразу, а случается, и отложит ненадолго – прикажет принести сперва кубок или увлечется разговором и не захочет его прервать. Выходит, готовится не один, а много обедов, потому что время никак не угадаешь.
Все это происходило, напомним, в Александрии, одном из красивейших и крупнейших городов мира, во дворцах царицы, которые вместе со службами занимали чуть ли не треть города. Дворцы – это массивные палаты, украшенные черепаховыми пластинами, золотом и драгоценными камнями, аллеи сфинксов, многометровые конюшни, украшенные цветами лотоса, картинные галереи, бани, с прудами с холодной и теплой водой, с портиками, уставленными статуями. Гимнасии, театры, ипподромы, ристалища с особым шафранным песком; столовые, где ложи из серебра стоят на драгоценнейших вавилонских коврах; сады, где круглый год цветут диковинные растения; пиршественные столы, уставленные всем тем, что может только иметь Восток и Средиземноморье. Ведь Египет тысячелетиями считался богатейшей страной мира…
И оживляя все это великолепие, вдыхая в него жизнь и покорность – толпы певиц, обнаженных плясуний с золотыми бубнами, комедианты, мимы, жонглеры, маги; морские битвы, разыгрываемые в порту, бег квадриг и битва львов на ипподроме.
Обладавшая бурной художественной фантазией Клеопатра с блеском осуществляла величественные постановки для всего города – когда по Александрии продвигалась процессия Бахуса и Афродиты. Естественно, ее и Антония. В них были задействованы по укрупненному сценарию Тарса по полторы тысячи сатиров, восемьсот рабынь-нимф, сотни амуров… И все это двигалось, блистало, славило царицу, соединявшую азиатское великолепие, египетское величие, греческую изнеженность и извращенность, силу и распущенность римлян.
Подобная не поддающаяся осмыслению и описанию роскошь, то великолепное презрение, с которым колоссальные богатства расточались, в буквальном смысле выбрасываясь, подавляли воображение современников и ввергали их в священный трепет. Почти всех, включая и ближайшее окружение Антония. И действительно, чтобы так относиться к окружающему тебя великолепию, нужно было, как Клеопатра, иметь поколения и поколения предков, привыкших жить, как они желали, над чьими прихотями веками не стояло никакого ограничения – ни обычая, ни морали, ни закона, ни силы. Римляне еще, даже самые богатые, продолжали по республиканской привычке считать деньги. Хотя бы и приблизительно – в допуске до миллиона. Птолемеи же, вкушавшие долгие десятилетия самую сладкую отраву – не богатство, а абсолютную власть, коя могла доставить к их услугам все мыслимое и немыслимое, от привычки счета отвыкли очень давно. Это сейчас прекрасно демонстрировала Клеопатра, наглядно доказывая преимущество восточных деспотий в плане расточения труда своих подданных.
За сие великолепие римские полководцы, окружавшие Антония, и боготворили ее, ловя ее малейшее желание, ее мимолетнейший взгляд, прощая ей все то, что они никогда не простили бы никому другому. Ей прощался обмен оплеухами с Антонием, который, как было известно всем, случается частенько. Непристойнейшие ругательства, сыпавшиеся из ее прекрасных уст. В этом