По отношению к своим любовникам она, возбуждая их своими развратными шутками и при помощи различных ухищрений отдаваясь им все новыми и новыми способами, умела навсегда привязать к себе души этих распущенных людей; она не считала нужным ожидать, чтобы к ней обращались со словами соблазна, но, наоборот, сама вызывающим остроумием и нетерпеливым движением бедер соблазняла всех первых встречных, особенно безусых мальчиков. Не было никого, кто бы меньше ее проявлял слабость и чувство пресыщения от всякого рода подобных наслаждений; часто, приглашенная на обед, даваемый в складчину, или на пикник, где было десять, а то и более юношей, отличающихся большой физической силой и выносливых в делах распутства, она в течение всей ночи отдавалась всем сотрапезникам; когда они, ослабев, уже все отказывались от этих дел, она шла к их слугам, – а их бывало человек тридцать, – «спаривалась» с каждым из них, но даже и при этом она не получала пресыщения от разврата. Приглашенная в дом кого-либо из знатнейших лиц, когда, говорят, во время попойки все собутыльники разглядывали ее со всех сторон, она садилась на переднюю часть ложа и не считала для себя стыдом, подняв спускающиеся до ног одежды, бесстыдно показывать всякое неприличие.
Она часто бывала беременной, но при помощи различных средств многократно умела делать выкидыши. Часто в театре (по-видимому, в “Порнае” – “у девочек”. – Примеч. авт.) на виду всего народа она складывала платье и оставалась нагой среди всего собрания, повязав свои половые органы и низ живота маленькой повязкой, не потому, что стыдилась показывать это народу, но потому, что никому не позволялось здесь выступать совершенно обнаженным, не имея повязок на половых органах. В таком виде, медленно сгибаясь назад, она ложилась лицом кверху. И она поднималась после этого, не только не покрытая краской стыда, но даже ожидая похвал и прославления за такое зрелище. Она была не только самой бесстыдной, но и гениальной учительницей всякого бесстыдства. Часто, скинув одежды, она стояла посреди сцены с мимами, бесстыдно выгибаясь и опять поднимаясь, она с гордостью показывала арену своего обычного искусства перед теми, которые уже не раз испробовали ее, и теми, которые еще к ней не приближались.
С таким безграничным цинизмом и наглостью относилась она к своему телу, что свой стыд считала не тем, где он по законам природы находится у других женщин, а у нее на лице. А о тех, которые сходились с ней, тотчас можно было со всей ясностью заключить, что общение с ней у них происходит не по законам природы. Поэтому более приличные люди, встречаясь с ней на площади, уклонялись и поспешно отходили от нее, чтобы, коснувшись одежд этой женщины, не заразиться такой грязью и нечистью. Для тех, кто особенно видел ее утром, это считалось неблагоприятным предзнаменованием. К своим же сотоваркам по театру она обыкновенно относилась, как самый ядовитый скорпион: она обладала большим даром злоречия…»
Необходимо, правда, учитывать при чтении Прокопия, что императрицу он в душе весьма не любил. Поэтому, отсеивая эмоции и гиперболы, воспримем лишь факты. А факты гласят, что Феодора была обычной артисткой-блудницей, имя каковым в столице империи, да и, вообще, в любом крупном городе Византии было легион. Но есть и отличительные черты – красота, остроумие, хорошее физическое развитие, железное здоровье. Все это выделяло ее из общего круга товарок. Это в конце концов и предопределило ее феерический взлет.
Однако до взлета было еще далеко. Впереди были годы и годы борьбы за существование, от подробностей которой эрудированные моралисты публично воротят нос, хотя втайне и не прочь, как правило, приобщиться к запретному. На худой случай, хотя бы мысленно.
Итак, Феодора продолжает свой путь. Она не заботилась, естественно, об общественном мнении, но лишь об общественной известности, и довольно быстро поняла, что скандальная известность – самая сильная, звонкая и прочная. В соответствии с этим она и эпатировала общество, частенько, например, устраивая за кулисами «танец живота» в костюме праматери нашей Евы и весьма гордилась большим числом поклонников, приходивших на это незапланированное представление. Уже к восемнадцати годам она сумела родить и настоять, чтобы отец ребенка взял его к себе – он уезжал в Аравию в качестве государственного чиновника, и стать одной из звезд византийского полусвета благодаря своим красоте, уму, любви к наслаждениям и многочисленнейшими подтверждениями этой любви.
А этого было весьма непросто достигнуть, ибо Константинополь той поры называли не случайно Содомом и по этой же причине считали самым развращенным городом в мире. Пороки – от, так сказать, патриархальных до самых противоестественных, азартные игры, ажиотаж публичных зрелищ, особенно театры и ипподром, где главными событиями были бега колесниц.
И Феодора, плоть от плоти такой жизни, покинула ее – она уехала в провинцию Пентаполис, располагавшуюся в Африке. Отъезд был связан с тем, что один из самых постоянных и богатых ее любовников, Гекабол, получил эту провинцию в управление. Он предложил Феодоре сопровождать его в качестве его метрессы, и сия дама, хотя и составившая в столице порядочный капитал, все же решила, что подобный случай будет грех упускать – ибо ее возлюбленный, если хорошо себя с ним вести, готов предоставить к ее услугам сокровища целой провинции.
Они вместе доехали до его нового места службы, но попытка Феодоры добиться стабильности положения в этот раз с треском провалилась. Ибо, привыкнув делить свои симпатии сразу между многими поклонниками, она и в Пентаполисе не стала отказываться от подобных приятных привычек. Но она не учла, что Гекабол здесь станет другим: в Константинополе он был один из многих, просивших ее любви, здесь же – почти неограниченный повелитель жизни и смерти многих тысяч людей. И, естественно, ему не понравилось, что кто-то имеет право делить с ним его наложницу. Последовали быстрые и суровые оргвыводы – и Феодора была с позором изгнана из дома префекта.
Тут начался самый тяжелый период ее жизни – вдали от привычного мира чувственного порока, без знакомств, без денег она пустилась в обратный путь. Он не был простым – в Александрии, Антиохии и других городах, лежащих на ее пути к Константинополю, в селениях и деревушках она кормилась, продавая себя. И не за золото, как последнее время она привыкла в столице, а зачастую и за медь. Но, казалось, судьба ввергает Феодору в пропасть лишь для того, чтобы в дальнейшем ее возвышение было еще более полным. Равно и то, что она торопится явить Феодоре знак своей милости, чтобы та не отчаялась вконец. Хотя вера Феодоры в свою судьбу и ее счастливое будущее была на редкость крепка. Тем не менее первый знак близкого взлета произошел уже в Антиохии.
Богатый сирийский город, имевший, подобно Константинополю, блестящие ипподром, цирк и театры, вернул Феодору на время в ее привычный мир, редкий круг принципов, оценок, пристрастий. Слава столичной кудесницы позволила Феодоре познакомиться с антиохийской звездой такого же сияния – Македонией, которая дополнительно прониклась к изгнаннице сочувствием, узнав, что она – ее землячка. И к тому же, как и она, поклонница партии «голубых». Македония и стала той путеводной нитью, ухватившись за которую Феодора красиво вышла из лабиринта нищеты и обыденности.
Ибо антиохиянка была знакома с племянником императора Юстина – Юстинианом и даже оказала ему некоторое время назад некоего рода услуги. За что и получила право сношения со двором. И теперь, желая помочь новой своей подруге и надеясь, что ей удастся то, что ей самой добиться было не суждено, она дала Феодоре рекомендательное письмо к этому вельможе, одному из первых лиц в государстве.
Феодора, едва достигшая к этому времени двадцатидвухлетнего возраста, но прошедшая такую жизненную школу, какая многим и не снилась, сразу поняла, какой шанс ей подбрасывает в лице подруги случай. Такое бывает лишь один раз в жизни, и молодая женщина решила его ни в коем случае не упускать.
По приезде в Константинополь она поселяется в маленьком домике, снятом ею на последние сбережения, начинает заниматься хозяйством, прядет шерсть и рассказывает всем о своем знакомстве с восточными патриархами: Тимофеем Египетским и Севером Антиохийским, с которыми она действительно несколько раз встречалась во время своей восточной Одиссеи. Но эти встречи были кратковременны, хотя и произвели на нее большое впечатление яркостью личностей их обладателей. Теперь же об этих встречах говорится так, будто они были ее единственными занятиями на Востоке, и именно они стали первопричиной ее нынешней праведной жизни. И в это, глядя на Феодору, хотелось верить.
Ибо, отойдя от странствий по городам и весям, она еще более похорошела и расцвела, а мужчины, слабые создания, так быстро готовы довериться красавицам! Феодора же воистину была красавицей. Даже не любящий ее Прокопий был вынужден отметить: «Феодора была красива лицом и в общем изящна, но невысокого роста: кожа ее была не совсем белой, а скорее матового оттенка; ее взгляд был ясный, проницательный и быстрый». Добавим к этому, что грация ее была необыкновенна, а под соболиными бровями сияли, искрились, переливались громадные черные глаза.
И только восстановив свою чарующую красоту и добившись некоего подобия положительной репутации (что раньше она открыто презирала), она рискнула явиться пред очи Юстиниана. Этот вельможа, старше ее лет на шестнадцать – восемнадцать, понравился ей и внешне, особенно, когда она разглядела его вблизи: высок, строен, изящные манеры, прекрасный цвет лица, вьющиеся волосы, роскошные седеющие усы. Феодора скромно подумала, что они могут составить неплохую пару.
Об этом же подумал Юстиниан, смотревший на женщину спокойным, холодным взглядом правителя. Но в этом холодном взгляде стал разгораться огонек интереса. Он разгорелся еще больше, когда Юстиниан, человек набожный, а еще более притворяющийся благочестивым, узнал, какой жизнью жила Феодора раньше, а какой она живет теперь. Опытность и внешнее соблюдение приличий всегда импонировали ему в женщинах, и поэтому он решил пойти на поводу у возникшей симпатии. И почти сразу же понял, что Феодора – это та самая единственная женщина, которую бывает иной мужчина безуспешно ищет всю свою жизнь. Юстиниану повезло – он свое счастье встретил. И не был расположен его терять.