читали совершенно невоспитанным, дерзким и несдержанным на язык, и он уходил из дворца, как совершивший тягчайшее преступление (против этикета) и позволивший себе неслыханную и недопустимую дерзость. В прежние времена не много и не часто люди бывали во дворце. Но с того времени, как Юстиниан и Феодора приняли власть, магистраты и прочие (виднейшие) люди все должны были непрерывно пребывать во дворце. Дело в том, что в старину магистраты имели право судить и совершать законные действия самостоятельно. Поставленные начальники выполняли обычные обязанности, оставаясь в своих присутственных местах, а подчиненные, не видя и не слыша по отношению к себе никакого принуждения, понятно, не надоедали императору. Эти же властители, захватывая на горе и гибель своих подданных все дела в свои руки, заставляли всех магистратов, как самых последних рабов, вечно сидеть возле себя.
Тронный зал императора Византии. Художник Ж.-Ж. Бенжамен-Констан
Почти каждый день можно было видеть суды по большей части безлюдными, а в приемной императора толпу, оскорбления, великую толкотню и вечное и сплошное раболепство. Те, которые считались наиболее близкими лицами к Юстиниану и Феодоре, непрерывно целыми днями, иногда и большую часть ночи, простаивали там в приемной, без сна и без еды, и, нарушая все привычные сроки жизни, безвременно погибали. Вот во что обращалось у них их кажущееся счастье!» И ядовито-грустно добавляет: «А те люди, которые были свободны от всех забот, вели между собой разные речи о том, куда девались богатства Римской империи!»
Грусть Прокопия понятна – на его глазах Юстиниан с подачи супруги быстрыми шагами шел по пути от сохранившей еще некие черты староримской республики-монархии к восточной деспотии абсолютного самодержства (отсюда желание именоваться владыкой, ибо на взгляд царственной четы в титуле «император» слышалось еще нечто военно-демократическое). Отсюда же принципы тасования бюрократии и попытки лишить ее реальной власти в управлении. Отсюда давление на церковь, принижение роли армии, когда император был готов проигрывать сражения и выплачивать варварам дань, лишь бы не укреплять и не усиливать войско и не давать полководцам слишком большой единоличной власти. Оппозиция же цирка была подавлена в ходе восстания «Ники».
Что до яда, коий источает историограф, то тут он прав только частично. Поколение, живущее при Юстиниане и Феодоре, не могло еще замечать пагубных последствий их политической стратегии. Укрепляя самовластие, они исключали в данном случае наличие у подданных самостоятельности и инициативы. Ценились преданность и исполнительность. Но в краткий миг истории это может быть и хорошо для властителя – править можно спокойно, но в дальнейшем за это наступает расплата – общество, отвыкшее думать за себя и надеющееся лишь на своих управителей, неминуемо начнет скользить по наклонной плоскости. Но это будет не сейчас, Феодору же с мужем интересовало именно сегодня, ибо они считали, что с завтрашними проблемами пусть разбираются их преемники. Им же хватает своих.
Ныне же, внедряя раболепие внешнее, они жаждали добиться и холопства внутреннего – ибо Феодора понимала, что, сгибая тела подданных, она гнет и их души, лишает их даже надежды и намека на сопротивление, ибо для сопротивления, как говорили умные люди когда-то, нужно одно непоротое поколение, которое могло бы для себя осознать, что есть человеческое достоинство. Раб же, которому есть что терять, не осмелится выступить против власти.
С этой же целью, но и отвечая внутренней своей потребности поддерживать подобных себе, она постоянно вмешивается в интимную жизнь императорских придворных. Все неверные жены всегда находили у нее защиту и покровительство. Их любовники нередко получали награды и должности. Обманутые же мужья, посмевшие потребовать от жен сатисфакции, подвергались ею злорадному преследованию. Их разоряли обязательным возвращением удвоенного-утроенного приданого, бичевали, сажали в тюрьму.
И скоро мужья предпочитали напоминать оленей в расцвете мужественности, чем потребовать от своих половин верности. Феодора же злорадно говорила в интимном кругу, что ее подданным не нравятся ее прошлые связи, так пусть они лучше пристальнее приглядываются ныне к связям других женщин. Но самое главное, что, подрывая авторитет главы семьи, лишая человека последнего бастиона, где он мог бы ощущать себя личностью, не боящейся наказания за собственные решения, она тем самым вытравляла из сознания знати всякую мысль о равности бытия знати и носителей верховной власти, внедряла им раболепие чуть ли не на уровне инстинкта.
С той же целью – унизить и растоптать все то светлое, на что может нравственно опереться человек, – она любила выдавать молодых девушек знатных семейств, известных своим скромным поведением, за растленных авантюристов, подбирая социально как можно более неравные партии, дабы отцы родов были лишены не только настоящего, но и будущего. Потом даже она давала этим охотникам за невестами хорошие должности, но дело уже было сделано – сломанную душу не распрямишь.
Пожалуй, один из самых показательных в подобной политике примеров – это ее отношение со своей подругой Антониной, женой самого талантливого полководца Юстиниана Велизария, и самим полководцем. Долгие годы император пристально следил за Велизарием, опасаясь, что этот любимец солдат, искусный полководец и богатейший человек в империи не удовлетворится своим положением и потребует в конце концов не многого, но всего. В самые ответственные моменты войн он снимал его с командования армиями, в других случаях не давал ему, главнокомандующему, полной власти над всеми частями войска. дабы не сконцентрировать в его руках слишком много могущества. Словом, Велизарий долгие годы ходил, как по весеннему льду, каждую секунду ожидая падения в бездонную глубину.
Его же жена, старинная подруга императрицы, как и Феодора бывшая танцовщица, обладательница, казалось, вечной молодости и несокрушимого здоровья, все эти годы меняла любовников, не особенно затрудняясь скрывать свои симпатии. Муж знал это, но терпел, как и другие. Но, наконец, нервы его не выдержали, и он порвал с нею. Антонина пожаловалась подруге, и Феодора настояла перед Юстинианом, чтобы Велизария отстранили от командования армией. Как и в каждой деспотии, где отсутствует частная жизнь, отлучение от должности – это своего рода гражданская казнь, предвестие казни подлинной. Полководец оцепенел. К тому же ему стало известно, что официально ему инкриминируется – в виду бывшей в это время болезни императора – намерение принять активное участие в выборе нового владыки.
Велизарий уже почти простился с жизнью, как вдруг из дворца прибыл посланец с письмом императрицы. Та писала: «Что ты, любезнейший, сделал против нас, ты сам знаешь. Но так как я многим обязана твоей жене, я решила простить тебе все, в чем тебя обвиняют и жизнь твою я дарю ей. Отныне ты можешь быть спокойным и не беспокоиться ни о себе, ни о своем состоянии. Но из твоих дальнейших поступков нам будет известно, как за все это ты будешь к ней относиться». И вот знаменитый полководец, долгие годы надежда и опора трона, при гонце – дабы он передал его покорность императрице Феодоре – падает к ногам жены и начинает с упоением лизать ей подошвы. Феодора отныне могла быть спокойна за подругу и могла успокоить мужа – если у Велизария и были когда какие мысли о перемене своего положения на лучшее, отныне их уже нет.
Велизарий. фрагмент мозаики в Сан-Витале, Равенна
Воспоминания о ее прошлом стимулировали императрицу сделать небо с овчинку своим придворным, но они же служили катализатором ее намерений компенсировать годы нужды нынешней не поддающейся осмыслению и описанию роскошью. К тому же она учитывала, что исключительность ее положения зиждется, как на основе, на страстной любви к ней императора, который, раз встретив ее, уже других женщин и не видел. Она была для Юстиниана, как писал один из современных императору историков, «самым сладким очарованием жизни», или, как говорил он сам, символически обыгрывая ее имя, «даром Господа Бога».
Он никогда не предавался излишествам еды, питья и сна: во время постов часто не ел по два дня, употребляя лишь малое количество воды, спал три-четыре часа в сутки. И единственной его чувственной слабостью была Феодора, которую он безумно любил. Но любят почему-то чаще всего молодых, и Феодора хотела остаться всегда в расцвете своей красоты. Для этого и нужна ей была та жизнь, которой она предавалась. Не сбрасывая, конечно, со счетов и того, что она нравилась и сама по себе.
Дворец императора, город-дворец, обслуживало десять тысяч человек, и немалая их часть обслуживала чипекей императрицы – ее частные покои. По отзывам современников, «за своим телом она ухаживала даже больше, чем это было нужно, но меньше, чем ей хотелось. Тотчас после сна она шла в баню; очень долго пробыв там и омывшись, она закусывала, а закусив, отдыхала. За завтраком и обедом она приказывала подавать кушанья и питье самые изысканные. Время сна у нее было всегда очень продолжительно, днем – до сумерек, ночью – до восхода солнца. Предаваясь таким излишествам в своем образе жизни, небольшой остаток дня она считала для себя вполне достаточным для того, чтобы управлять всей Римской империей… Вести всякое дело с Юстинианом было легко не только потому, что он был по характеру человеком легко поддающимся, но и потому, что спал он мало…» был очень доступен.
Для людей даже незнатных и совершенно неизвестных имелась полная возможность не только быть принятым тираном, но и беседовать с ним и по секрету говорить с ним. Но чтобы быть принятым императрицей, даже для людей, занимающих высшие должности, требовалось много времени и труда; постоянно должны были они сидеть в каком-то рабском ожидании, находясь все время в узком и душном помещении. Не быть здесь для любого из начальствующих лиц равнялось смертельной опасности. Все время стояли они (в этом коридоре) на цыпочках, каждый стараясь вытянуть шею и голову выше своих соседей, чтобы выходящие из внутренних покоев императрицы евнухи могли его видеть. Приглашались из них только некоторые, и то с трудом и по прошествии многих дней ожидания, и, входя к ней с великим страхом, они уходили возможно скорее, только положив перед ней земной поклон и прикоснувшись краями губ подошвы ее ног.