Права говорить с ней или просить ее о чем-либо, если она сама не приказывала, им не предоставлялось. Таким образом, вся политическая жизнь обратилась в сплошное холопство, а она была надсмотрщицей и дрессировщицей этих рабов. Таким образом, дела римлян (как себя называли византийцы, или ромеев. – Примеч. авторов) приходили в упадок, как вследствие кажущейся легкой доступности и податливости деспота, так вследствие недоступности и высокомерия Феодоры.
Разумеется, подобная дрессура высших чиновников, осуществляемая Феодорой, предпринималась не только из-за лени и занятости собой, но и из-за все тех же политических соображений убиения в человеке личности. Кроме того, здесь она с супругом играла в старую политическую римскую игру – «Разделяй и властвуй». Каждый из них, в соответствии с наклонностями характера, пристрастиями и привычками, олицетворял отдельную ипостась власти, так что подданным предоставлялось право выбирать себе лик власти по вкусу, а не искать замены ему на стороне.
Он – прост и доступен. Она – холодно-высокомерна. Император поддерживает ортодоксальную церковь, Феодора, в память о своих восточных странствиях и с тем, чтобы укрепить связь с богатыми восточными провинциями, где господствовали монофизиты, покровительствует этой осужденной ереси. Императрица, не забыв унижения детства, горячо ратует за цирковую партию «голубых», Юстиниан делает вид, что не одобряет подобной горячности своей супруги.
Хотя также в душе придерживался их стороны (в чем нет ничего особо удивительного, ибо «зеленые» – это партия земледельцев и землевладельцев, «голубые» – моряков, купцов и им подобных. Абсолютная же власть, опираясь на богатство торговцев и производителей ремесленных продуктов, не может допустить наличие независимого слоя людей, видящих опору своей независимости в наследственном распоряжении земельными богатствами.). Короче говоря, августейшая поддержка была такова, что партия «голубых» стала чувствовать себя хозяином столицы, беспричинно и беспоследственно для себя попадая на представителей «зеленых». Те в свою очередь начали объединяться в шайки, и преступность захлестнула Константинополь и всю империю. Но власти еще поощряли «голубых».
Так, антиохийский правитель высек некоторых из них и был ответно порот с молчаливого одобрения верховной власти. А когда сицилийский префект казнил двух разбойников – «голубых», то по приказу Феодоры его распяли на главной площади города. Однако эта игра с огнем не могла продолжаться бесконечно – и она разразилась восстанием «Ника» (т. е. победа. – Примеч. авторов).
На 11 января 532 года было назначено собрание в цирке, но торжественность омрачалась разгулом убийств в городе. Законность нарушалась на каждом шагу, и особенно отличался этим один из константинопольских чиновников полиции Калоподий, который, всеми силами желая пофартить «голубым», во всех преступлениях обвинял «зеленых» и подвергал их за это наказаниям. Гнев против Калоподия вызывал взрывы недовольства на трибунах «зеленых», и это в конце концов надоело императору и он вызвал к своей трибуне представителей партии. Те подошли и начали даже робко:
– Да будешь ты благополучно царствовать еще много лет, о Август Юстиниан! Ты будешь всегда победителем. Но мы страждем от разного рода несправедливостей и обращаемся к твоей доброте и справедливости, известной людям и Богу! Мы терпим несправедливость и не в состоянии сносить ее долее. Бог видит наши страдания! Мы не решаемся назвать имен, боясь возбудить еще большие притеснения.
– Мне ничего не известно о ваших страданиях, – ответил им через геральда император, – никто не причиняет вам зла.
Далее диалог начал приобретать все большую живость, все больше избавляясь от почитания особы императора. «Зеленые» назвали своим врагом Калоподия и пообещали императору, что убьют его, если Юстиниан его не утихомирит. В ответном слове император негативно отозвался о религиозных догматах «зеленых», которые были монофизиты (такой вот выверт: Феодора ненавидит «зеленых», но покровительствует ереси; император же, не одобряя ересь, пытается играть роль объективного судьи – хотя она получается все хуже и хуже – в делах партий). «Зеленые» рассказали в ответ, как было бы хорошо, если бы отец императора никогда не рождался и у него, соответственно, не было бы сына.
Вмешались «голубые», обвиняя «зеленых» в бунте; те отвечали, что не желают иметь дело с убийцами; вновь раздался голос императорского глашатая:
– Богохулы, враги Бога истинного, когда же вы, наконец, замолчите!
– Да, – раздался в ответ рев «зеленых», ибо когда затрагивалась вера, в людях просыпалась смелость отчаяния, – мы умолкаем, против воли преклоняемся мы пред силой. Мы знаем, все, все, но мы молчим. Прощай справедливость! Для тебя нет здесь более места. Пойдем отсюда. Прочь из цирка. Бог знает, что лучше принять еврейство, лучше жить с язычниками, нежели оставаться долее с «голубыми»!
«Голубые» тоже не сдерживали себя более присутствием императора, о котором все забыли:
– Прочь отсюда, мы презираем вас, ваш вид нам противен! Ненависть кипит в нас.
И «зеленые» с криком:
– Так пусть же будут вырыты из могил кости всех тех, которые останутся в цирке сегодня! – покинули ипподром. Тем было нанесено императору величайшее оскорбление, ибо по этикету никто ранее него не может покидать трибун.
Ушел и Юстиниан, ушли и «голубые». Император думал, что, как обычно, его верная партия утихомирит «зеленых», но тут в историю вмешалась глупость столичного префекта Евделюна. Опасаясь наказания, он решил проявить активность и покарать нескольких лиц, замешанных в последних убийствах. Их схватили, и трое было приговорено к повешению.
При казни у двоих лопнула веревка, и толпа отбила осужденных, уповая на старинное право помилования в подобных случаях. Тут как раз выяснилось, что эти двое из разных партий. И на следующий день в цирке кричали не только здравицы императору, но и новый лозунг:
– Многая лета «зеленым» и «голубым», соединенным во имя милосердия!
Но Юстиниан милосердия не проявил, опасаясь явить тем самым слабость власти. Ибо власть оказывает милосердие не от своей слабости, а от силы, и не тогда, когда его от нее требуют, а когда она, власть, того хочет сама. Однако в данном случае император, подзуживаемый Феодорой, неправильно просчитал психологию толпы: объединив, казалось бы, несоединяемые части, она кичливо подумала, что для нее нет невозможного. И мятеж начался. Первой запылала столичная префектура, далее огонь перекинулся на другие здания, начались повальные грабежи и убийства.
На следующий день толпа потребовала отстранения от власти главных советников императора, и Юстиниан не посмел противиться, надеясь этим погасить пламя мятежа. И в буквальном смысле, и в переносном. Но и в том, и в другом случае он лишь подлил масла в огонь, ибо народ решил низложить Юстиниана и возвести на царство Ипатия. А в городе горело уже по меньшей мере четверть зданий.
Во дворце царила растерянность. Часть войск отказалась подавлять мятеж, и Юстиниан не мог уже доверять никому. Все собирались бежать, не вмешайся Феодора. Она потребовала сопротивления до конца и вдохнула уверенность в немногих оставшихся верными приближенных. Один из них – Нарзес – с помощью золота сумел расколоть мятежников вновь на «зеленых» и «голубых», а Велизарий и Мунд повели немногих верных солдат в бой. Лучшие полководцы империи, они и в войне против своего народа были на высоте – на ипподроме осталось до пятидесяти тысяч трупов. Мятеж был подавлен. Ипатия схватили и привели к Юстиниану. Здесь племянник прежнего императора Анастасия стал доказывать Юстиниану, что он всегда был лоялен законной власти и именно ему, Ипатию, Велизарий обязан своей победой, ибо по приказу мятежного императора толпа, легшая недавно под мечи, собралась на ипподроме. Но Юстиниан испытал слишком многое, чтобы отказать себе в обычном удовольствии правителя:
– Прекрасно. Но раз вы (все не из-за уважения, а потому, что вместе с Ипатием был захвачен его родной брат, который сейчас стоял рядом с ним, также на коленях) пользовались таким влиянием над этими людьми, почему не остановили вы их, прежде чем они сожгли Константинополь?
Пленников увели. На следующий день их казнили, а трупы бросили в Босфор. Это произошло по инициативе Феодоры, которая поклялась не щадить никого из мятежников, хотя ее муж считал более полезным помиловать братьев, так как считал ненужным давать пример подданным – убивать людей царской крови. Береженого, как известно, Бог бережет.
И тут они явили свой всегдашний царственный дуализм, о котором все тот же Прокопий писал; развивая мысль о противостоянии «зеленых» и «голубых»: «…в судебных процессах казалось, что каждый из них (т. е. “голубые”. – Примеч. авт.) защищает интересы одного из тяжущихся, а выходило обязательно так, что побеждал из них тот, кто выступал на защиту несправедливых претензий: таким образом они грабили большую часть имущества судящихся. Многих из них этот самодержец заносил в число своих приближенных и давал им полную возможность (легально) производить насилия и совершать всякие правонарушения в государственной жизни, какие они только хотели; но как только они являлись обладателями огромных богатств, тотчас же, поссорившись с Феодорой, они становились ему врагами. Относительно тех, кого вначале он не считал недостойным для себя привлечь на свою сторону, проявляя всякое к этому старание, он потом, лишив всякого расположения, внезапно забывал все свои прежние отношения к этим людям. И Феодора начинала тогда действовать против них самым безбожным образом, а Юстиниан, конечно, не замечал, что совершается против них, и, бесстыдно завладев их состоянием, наслаждался им. И вот всегда, при помощи таких махинаций на основе взаимной договоренности, наружно показывая вид несогласий, они могли держать разобщенными своих подданных и тем свою тиранию делать наиболее прочной».
В подобной тактике они ошиблись лишь раз – и поплатились «Никой», но зато, пережив ее, они могли более не брать в расчет фактор цирковых партий при выработке стратегии правления, что их предшественники должны были постоянно делать. Так что они могли считать, что все, что ни делается – все к лучшему. Естественно, к их.