Встретившись с императором, он обвинил его в нарушении обета, на что Фока, решив, что нырять – так уж до самого дна, заявил, что женитьба его – дело чисто политическое, и вообще он собирается жить с Феофано как брат с сестрой и как только государство немного окрепнет, он тут же уйдет в монастырь. К этому он присовокупил богатые дары монастырю, и желающий верить во все это Афанасий отбыл на Афон.
Гораздо больше мороки было с Полиевктом. Человек, давно расставшийся со всем земным и живущий лишь интересами церкви (став патриархом, он даже отцу Романа – императору Константину Багрянородному умудрился дать строгий выговор, несмотря на все благочестие императора), он воспротивился браку Никифора и Феофано сначала лишь потому, что брак вдовствующего императора со вдовствующей императрицей есть нарушение канонических правил. Когда же спустя некоторое время он узнал, что, кроме этого, Фока был восприемником от купели одного из детей Феофано (а такого рода духовное родство является безусловным препятствием к заключению брака), то патриарх безо всяких экивоков и дипломатических игр предложил Фоке – или расторжение брака, или отлучение от церкви.
Император был искренне верующим человеком, и его не могло не страшить возможное отлучение от церкви. Но он был еще и влюбленным человеком, и поэтому он наотрез отказался от развода и повел дело на разрыв церкви с государством. Здесь уже запаниковал весь клир: из своей среды он делегировал одного священника, который не побоялся поклясться, что восприемником ребенка Феофано был не сам Никифор, а его отец – Варда.
Патриарх, как и все, знали, что это – ложь. Но его все покинули, убоявшись императорского гнева, и Полиевкт смирился. Он сделал вид, что верит, и освятил брак. Он даже не требовал более соблюдения годичной епитимьи – церковного покаяния, которое он наложил на Фоку сроком на год тотчас же, как только узнал о его браке (из-за нарушения канонов).
Полиевкт затих, но это уже не могло примирить с ним царственных супругов. Никифор не мог простить патриарху его неучтивого вмешательства в дела его последней любви, а Феофано не желала прощать человеку, чуть было не сбросившему ее с императорского престола.
Взаимная неприязнь была неприкрытой, и всевозможные слухи о царственной чете (вплоть до обвинения в кровосмешении) отнюдь не способствовали нормализации отношений между властью и церковью.
Что, однако, не помешало самому браку длиться не год и не два. Этот союз разворачивался по привычному для Феофано сценарию, который она отработала еще на первом своем муже Романе: она правила и высказывала желания, муж уступал и потакал. Никифор все эти годы был во власти своей любви к Феофано и, как писал Лев Диакон, делал для нее «более, чем позволяло приличие». Словом, являл собой классическую фигуру пожилого супруга, которым вертит молодая обворожительная жена.
Под воздействием своего чувства Фока, говоря высоким штилем, сжег все то, чему ранее поклонялся, и начал поклоняться тому, что раньше сжигал. Прежде серьезный, даже суровый человек, скуповатый по натуре, он ныне бросил к ногам своей прекрасной супруги всю роскошь, доступную ему, как императору: его подарки переходили всяческое воображение, туалеты Феофано были изысканно-неповторимы и даже в своей простоте стоили груды золота. Он собирал для нее драгоценности со всего мира. Переписал на нее свои личные громадные земельные владения и обширные дачи.
Он любил жену столь страстно, что даже короткое время не желал находиться без нее. Начав в следующем после своего восшествия на престол году новую войну, он берет с собой Феофано и впервые за долгие годы участия в боевых действиях прекращает поход – дабы только повидаться с ней.
Однако так было лишь поначалу – в конце концов он понял, что она – его жена, назначенная ему Богом и в силу этого никуда не денется. Другая же его страсть, страсть с самых детских лет – война – властно, даже более властно, чем Феофано, требовала его внимания к себе. Император Фока любил воевать и не желал отказывать себе в этом удовольствии, даже став мужем красивейшей женщины империи. К тому же его возраст не позволял ему долго выдерживать любовного накала молодой и искушенной женщины, которая решила таким путем дать понять мужу о его недостаточной полноценности. Все это привело к тому, что Фока стал уезжать на войну уже не беря с собой супруги и уезжать достаточно часто: он воюет с арабами, болгарами, русскими, радуясь победам и тому, что в столице его ждет красавица-жена и одновременно радуясь, что ее нет здесь, под боком.
Так что чем дальше, тем реже Никифор посещает Константинополь и, соответственно, свой домашний очаг. Этому способствует и то обстоятельство, что государственные дела, которым он поначалу отдался из чувства долга, быстро наскучили ему, профессиональному военному. А пребывание в столице неминуемо втягивало его в рутинный круговорот государственного управления, который он уже успел возненавидеть.
Такое управление державой рождало соответственную реакцию у подданных, и этот прежде столь горячо любимый полководец и монарх начал быстро терять симпатии народа.
Простые люди были недовольны ростом податей, ибо каждая победоносная война требует немалых средств. Духовенство роптало на сокращение привилегий, монахи опасались вполне определенных слухов о сокращении их земельных владений. Все они обратили взгляд к патриарху, который с момента воцарения не скрывал своей вражды к Никифору. Начали вспыхивать восстания. Пока в столице, где всегда была более всего взрывоопасная атмосфера из-за громадного скопления люмпенизированного охлоса, которого легко можно было толкнуть на что угодно.
Раз даже особа императора подверглась насилию – чернь начала бросать в Фоку камни, и дело могло бы кончиться трагически, не прояви в данном случае своего умения императорская гвардия и телохранители. Император вел себя в этом случае весьма достойно – храбро и хладнокровно, как и подобает воину. Он, собственно, и был только воином, а не государственным деятелем. И это проявлялось во всем.
Так что Феофано начала чувствовать, что созданный ею правитель-муж все менее отвечает ее требованиям. И самое неприятное (и имеющее далеко идущие последствия) было то, что основное неудовлетворение императрица испытывала от правителя – как на достойном муже на Никифоре был изначально поставлен крест. Теперь же женщина все с большим беспокойством, переходящим по временам в ужас, видела, как рушится столь тщательно возведенная ею постройка власти и понимала, что, рухнув, Фока потянет в пропасть и ее.
К тому же следует добавить, что он ей к этому времени и смертельно надоел. Ей в нем надоело все – и его по-прежнему слепая любовь, и его нерассуждающее подчинение ее влиянию, прихотям и капризам, и его внешний облик. И его очередные порывы религиозной экзальтации: он вновь надел на голое тело власяницу своего дяди Малеина, перестал спать на императорском ложе, а начал вместо постели бросать себе в углу опочивальни шкуру пантеры. Он начал бояться – и из своего Буколеонского дворца сделал настоящую крепость.
Словом, человек по натуре сильный он как-то неудачно с самого начала обратился к супруге слабыми своими сторонами, и ей, женщине властной и любящей ломать других под себя, тем не менее в конце концов наскучила его слабость, тем более что она начинала грозить взрывом недовольства, могущим смести царственную чету. Она начала оглядываться вокруг себя в поисках сильной личности, рядом с которой даже ей захотелось бы почувствовать себя на минуту маленькой и слабой девочкой. И она нашла такую фигуру, для чего ей даже не понадобилось далеко ходить, ибо ею оказался племянник Фоки Иоанн Цимисхий.
Почти такого же маленького роста, как и его дядя, он, также как и Никифор, был талантливым военачальником (правда, Фока сместил его недавно за одну неудачную операцию с поста командующего восточной армией и предложил уехать ему в свои владения, что вызвало у племянника злобу на дядю). Помимо же всего прочего, Цимисхий имел за плечами сорок пять хорошо и весело прожитых лет, изящное телосложение, невероятную ловкость и силу (он мог перепрыгивать через нескольких коней, стоящих рядом), бледное лицо, голубые глаза, золотистые волосы и ни перед чем не смущающийся взгляд. За ним тянулась слава благородного, щедрого, любящего гульнуть человека, сердцееда и ловеласа. И Феофано остановила на нем свой благосклонный взор.
Если она желала, то любой мужчина мог бы пасть к ее ногам. Не был исключением и Цимисхий – императрица околдовала его почти что сразу. И их обоих охватила горячечная любовь: Никифор, мешающийся под ногами у влюбленных, стал вызывать у Феофано не просто раздражение и неприязнь, но и отвращение. Оно переросло в ненависть, когда муж сместил ее возлюбленного с поста главнокомандующего и предложил ему покинуть столицу. Цимисхий по этому поводу испытал к дяде аналогичные чувства.
Никифор, информированный доброхотами о слухах по поводу данной связи, испытывал также нечто подобное, так что Феофано начала даже опасаться за безопасность своих детей и свою. Ибо племяннику Никифор ничего в данном случае инкриминировать не хотел, справедливо считая основной виновницей своей растоптанной чести лишь жену. В его душе любовь к ней перемешалась с ненавистью, и Феофано с ужасом глядела, во что может вылиться эта смесь.
Но как женщина решительная и всегда смело шедшая навстречу опасности, а не бежавшая от нее, она и на этот раз решила, что ждать нечего и надо делать судьбу свою и своих близких собственными руками. Никифор же чувствовал, как нечто зловещее растекается по воздуху, но даже и не мыслил, что это может идти со стороны жены. Ему просто везде мерещились заговоры, его потрясла смерть его старика-отца Варды Фоки.
Этой его меланхолией воспользовалась Феофано, уговорившая его вернуть из ссылки Цимисхия. А дабы снять с себя подозрения и дать понять о том, что было, то, мол, прошло, она заявила, будто намерена женить Иоанна на одной из своих родственниц. Обрадованный Никифор позволил племяннику вернуться ко двору.