Прошло несколько лет от начала нового понтификата. Хуан приобретал все новые милости. Чезаре ему люто завидовал, Лукреция же расцвела всем на диво. Современники с редким единодушием (почти с таким же они осуждают Александра VI и Чезаре) отмечают красоту «золотоволосой» Лукреции, ее необыкновенное, никогда не иссякающее веселье и грацию. Подобные достоинства привлекли внимание – самое пристальное – всей мужской половины семейства Борджиа. Именно с этого времени идут вполне определенные слухи о связи Лукреции с отцом (ведь она же – послушная дочь!), с Чезаре (она – любящая сестра). Но если с Чезаре она столь интимно общается в основном с испугу (о его сладострастии и свирепости с ужасом говорил весь Рим), то сердце ее, как и сердце отца, склоняется к старшему брату – блестящему Хуану, герцогу Танди.
В этих связях вина Лукреции (не по нормам морали того времени и места, а по более общим) не так уж и вопиюща. Просто она с детства зависела от окружающей ее обстановки, что сформировало ее характер, пассивно-равнодушный к абстрактным понятиям добра и зла. Ее воспитали – и внушениями, и всеми примерами – безо всяких нравственных ориентиров (скорее подавая ее ориентиры безнравственности, без сознания своего женского достоинства и чувства женской стыдливости, воспитали в духе слепого подчинения собственным инстинктам – страха (перед волей рода) и сладострастия (своего и своих близких).
Лукреция Борджиа. Неизвестный художник
Поэтому она не чувствовала никакого смущения, отдавая себя мужу, некоторым своим друзьям, отцу и братьям. Трудно сказать, насколько это устраивало остальных, но Чезаре не желал ее делить с кем-либо (может быть, кроме мужа и отца). Во всяком случае Хуану и любовникам Лукреции в этом списке не было места. С этого времени при дворе по инициативе Чезаре происходит ряд немотивированных (с точки зрения политики) убийств. Но они прекрасно объясняются, если взять за точку отсчета симпатии Лукреции.
Чезаре мешал и Хуан. Мешал более всех. И во всем. И неизбежное произошло: после дружеской пирушки двух братьев Хуан был убит наемными убийцами по приказу Чезаре. Его зарезали и бросили в Тибр. Свидетелем этого был один из жителей города, который позднее, после начала розысков, спокойно признался, «что за свою жизнь видел, как раз что бросали в реку в сказанном месте в разные ночи убитых, и никогда за это не было никакого ответа, поэтому и данному случаю он не придал значения».
Но на этот раз значение все же было придано: Александр VI повел энергичное расследование, арестовывая, пытая и казня своих политических противников, желая уверить и себя, и окружающих, что это убийство дело рук недругов рода Борджиа. Когда же тайное стало явным, и роль Чезаре выплыла во всей своей зловещей красе, тогда папа, по свидетельству его церемониймейстера И. Бурхарда, «осушил слезы и, запершись в своих покоях, утешался в объятиях Лукреции, тоже повинной в убийстве».
Папа простил Чезаре, сменившего кардинальскую шапку на титул главнокомандующего папской армией, и с этих пор окончательно попал под влияние своего старшего отныне сына, озабоченного созданием для себя светского королевства в Италии. По случаю столь радостного развития событий Чезаре устроил развлечение, достойное его звания, – гигантскую охоту в Остии. Он пригласил туда отца и сестру, собрал огромную свиту, состоящую из фаворитов, придворных, светских дам, куртизанок, шутов, плясунов, танцовщиц и охраны. «Четыре дня, – отмечает Томази, – они провели в лесах Остии, свободно предаваясь порывам плоти; пиры сменялись пирами, и там царило такое распутство, какое в состоянии придумать лишь самое извращенное воображение. Вернувшись в Рим, они превратили его в притон, в святилище гнусностей. Невозможно перечислить все грабежи, убийства и преступления, которые совершались ежедневно при дворе папы. Человеческой жизни не хватило бы описать все подробности».
Как писал Бурхард, «Чезаре с лихорадочной поспешностью обирал и живых и мертвых. Величайшим наслаждением для него было лицезрение человеческой крови… Однажды он приказал оградить площадь Святого Петра, согнав за ограду военнопленных – мужчин, женщин, детей. Сидя верхом на породистом скакуне, вооруженный, он носился по площади, усеивая ее трупами, в то время как Святой отец и Лукреция любовались этим зрелищем с балкона». И тут же: «Даже распущенность непотребных домов далека от тех насилий и гнусностей, кои происходят во дворце Святого Петра, того мерзкого обращения с юношами и девушками, какие там допускаются, того количества блудниц, что там бывает, тех состязаний в разврате, какие там устраиваются».
Бокал вина от Чезаре Борджиа. Художник Дж. Кольер
Жизнь весело катилась вперед, но в папской повозке перестало хватать места мужу Лукреции. Тому было несколько причин; главная – политическая. Ныне пришло время сближения Борджиа с арагонской династией, правившей в Неаполе. Следствием этого стала женитьба одного из сыновей Александра VI – Хофре на неаполитанской принцессе и предстоящий брак Лукреции с побочным сыном короля – герцогом Альфонсом Бишельи. Но поскольку Лукреция уже замужем, то за дело взялся ее брат Чезаре, не могущий простить мужу, что он делит ложе с женой, и тем самым похищает часть ласки, которую в противном случае Лукреция могла бы обратить на него, на Чезаре. Папа же в этот момент испытывал к дочери лишь привычку, без особой страсти, ибо переживал пик влюбленности в Джулию Форнезе, брата которой он сделал за это кардиналом. (Александр Форнезе, будущий папа Павел III, любовник своих сестры и дочери, имевший от дочери сына, которого он сделал кардиналом, а тот на радостях стал интимным другом собственной матери.)
Чезаре организовал покушение на Сфорцу, который чудом остался жив, после чего согласился оставить Лукрецию. Его официально обвинили в бесплодии, после чего брак был расторгнут. (Интересно, что в 1501 г. у Лукреции воспитывался ребенок – Джованни, трех лет. Лукреция называла его своим братом. Александр же VI этого же мальчика называл то сыном Лукреции и Чезаре, то Лукреции и своим. В последнем случае определение Лукреции малыша как «брата» частично справедливо. И к тому же – и в первом, и во втором случаях – косвенно подтверждает версию папы о бесплодии первого мужа Лукреции.)
Второй брак Лукреции был гораздо менее продолжительным, чем первый, и закончился для ее нового супруга более печально – политические интересы диктовали сближение Борджиа с французским королем Карлом VIII и разрыв с неаполитанской династией. Здесь надлежало действовать решительно, и вновь за дело взялся Чезаре: 2 января 1500 года на лестнице храма Св. Петра четверо неизвестных в масках напали на Бишельи. Ему было нанесено пять ножевых ран: он упал, и убийцы, уверенные в успехе дела, скрылись. Но герцог очнулся и сумел добраться до внутренних покоев. Целый месяц он был между жизнью и смертью, но наконец дело начало двигаться вроде бы к выздоровлению. Чезаре, недовольный подобным оборотом дела, произнес зловеще: «что не сделано за обедом, совершится за ужином» – и через несколько дней муж Лукреции был задушен на глазах ее брата.
К этому времени Чезаре, пройдясь огнем и мечом по землям Италии, стал герцогом Романьи. И укрепляя эту позицию он – вместе с отцом – вновь жертвуют Лукрецией, выдав ее за наследного принца соседней с Романьей Феррары – Альфонсо д’Эсте, члена одного из стариннейших княжеских семейств в Италии.
«Всего только восемь лет прошло, как Лукреция вышла замуж за Джованни Сфорца, своего первого мужа, – пишет Бурхард. Свадьбу отпраздновали с такой пышностью, какой не знала даже языческая древность. На ужине присутствовали все кардиналы и высшие придворные духовники, причем каждый из них имел у себя по бокам двух благородных блудниц, вся одежда которых состояла из прозрачных муслиновых накидок и цветочных гирлянд. После ужина 50 блудниц исполнили танцы, описать которые не позволяет приличие, – сначала одни, а потом с кардиналами. Наконец по сигналу Лукреции накидки были сброшены, и танцы продолжались под рукоплескания его святейшества. Затем перешли к другим забавам. Папа подал знак, и в пиршественном зале были симметрично расставлены в двенадцать рядов огромные серебряные канделябры с зажженными свечами. Лукреция, ее отец и гости кидали жареные каштаны, и блудницы подбирали их, бегая совершенно голые, ползали, смеялись и падали. Более ловкие получали от его святейшества в награду шелковые ткани и драгоценности. Наконец папа подал знак к состязанию, и начался невообразимый разгул. Описать его и вовсе невозможно: гости проделывали с женщинами все, что им заблагорассудится. Лукреция восседала с папой на высокой эстраде, держа в руках приз, предназначенный самому пылкому и неутомимому любовнику».
Однако все, даже самое веселое и интересное, имеет свой конец. Так и здесь – празднество бракосочетания подошло к концу: пора было собирать приданое (100 тыс. золотых дукатов) и уезжать в Феррару. Прощай, Рим!
Годы, прожитые здесь, вспоминались Лукрецией необычайно ярко. Здесь было что вспомнить. Обратимся все к тому же Бурхарду: «Сегодня его Святейшество, чтобы развлечь госпожу Лукрецию, велел вывести на малый двор папского дворца нескольких кобыл и молодых огненных жеребцов. С отчаянным взвизгиванием и ржанием табун молодых лошадей рассыпался по двору; гогоча и кусая друг друга жеребцы преследовали и покрывали кобыл под аплодисменты госпожи Лукреции и святого отца, которые любовались этим зрелищем из окна спальни. После этого отец и дочь удалились во внутренние покои, где и пребывали целый час».
Она вообще чувствовала себя в папских покоях, как дома. Да она и была здесь дома. Папа не только не протестовал, что в нарушение всех законов и обычаев во дворце первосвященника жила женщина, но, наоборот, поощрял Лукрецию в этом, разрешив помогать ему в управлении церковью. Его дочь вскрывала конфиденциальные папские депеши, и даже созывала священную коллегию. Бывало, что сразу же после очередного пиршества-оргии она председательствовала на совещании Святой коллегии, будучи облаченной лишь в одежду афинской гетеры – едва прикрытая прозрачным муслином, с открытой грудью, отвлекавшей кардиналов от выполнения их прямых обязанностей. Зная, что она хороша, Лукреция частенько являлась в таком виде и, развлекаясь, задавала щекотливые вопросы, возникавшие при обсуждении весьма частых непристойных дел. Тут же, не стесняясь наличием своих потенциальных и реальных поклонников, она благосклонно принимала ласки отца.