СЕРГЕЙ СПИРИХИН
ВОЗМОЖНО, БЕККЕТ
То, что Новые Тупые возникли в Борее (прямо за столиком среди дыма гениальности) в этом нет ничего странного, было бы странно, если б в той разогретой до точки перегрева атмосфере чего-нибудь не завелось. В этом смысле нет ничего опаснее, чем философско-художественно-поэтическая публика, отдыхающая от свершений. Сверчок в таком месте начнет представляться артистом. Мышь зафилософствует.
ххххххххх
Мы сидели под июньским ливнем внутри грибка, я читал Флягину записки из Ташкента. Через неделю под таким же дождем мы будем под вспышки фотоаппаратов насиловать и этот детский грибок, и кучи хвороста, и окружающие деревья. Это будет воскресным утром на фоне минимальной старушки с собакой. Я читал о смерти – Ингиной матери. Флягин расчувствовался, проявил сострадание в сторону сокрушимоста бытия.
– Все так и было?
– Да, даже муха во рту.
А потом мы пошли насиловать памятники современности и старины. Есть разные мнения на этот счет. Панин настаивает, что это петтинг. Флягин склонен считать нашу акцию неразделенной любовью (он был в связи со столбом, к которому привязывали в былые времена лошадь). Максимка назвал а тот проект Тупым Гиперсексом. Анна Матвеева определила жанр как "новая искренность".
Акция Взаимного оплодотворения (Большого оплодотворения, мимолетного насилия, Концептуального приставая) длилась три дня. Мы ходили по центру и высматривали достойные насилия, соблазнительные и фотогеничные элементы экстерьера. Это мог быть мусорный контейнер или почтовый ящик в темном подъезде. Водосточная труба с объявлением "инвалид купит руку или ногу". Есть фотография, где мы облепили мост на Некрасова. Целая серия, где мы возимся с тяжелыми отпилами парковых кленов (лип ). Ступеньки дворца. Заигрывание с кустами. Насилование вcем телом Флягина, взятом поперёк, красивой кирпичной стены с отверстием для прохода кошек. Изнурительный половой акт с дыркой в набережной Фонтанки, до которой еще нужно было добраться через водоросли. Дорожные указатели. Клумбы с геранью. Двор-колодец с искрами сварочного аппарата вместе со сварщиком в маске. Конструктивистские железные лестницы. Отверстия в люках и решетках. Половодье чувств! В Ахматовском садике, (по которому она ходила) был снят непристойно-зажигательный звуковой фильм под названием "Землеебы". Утреннее солнце, охристо-медово-зеленоватая гамма, Панин, Флягин и я копаем веточками эротообразные лунки и щели в достаточном количестве, отбрасываем в траву все лишнее, вставляем еще не разогретые члены в эти холодные норки – дальше, кто на свой вкус, кто по учебнику (если есть такой учебник).
Если можно в концепто-акционизме говорить о чувствах, то здесь возникает чувство несоразмерной несообразности, необъятности и неожиданной отзывчивости и коммуникации. Градус веселого возбуждения нарастает. После Ахматовского садика наш дух был уже сильно приподнят над землей. Многое изменилось. Мы стали острее чувствовать. А с чего все началось?
Как всегда – с Флягина, который как-то летом, утомленный, решил соснуть пять минут на стволе дерева, обвив его руками-ногами, как обезьяна, чтобы не упасть. Во сне он как-то непроизвольно начал делать фрикции, чем и насмешил. Только через год, сидя на лавочках с художниками из Владивостока и делясь анекдотами из внутреннего опыта, этот смешной образ получил ранг многообещающего перформатированного акта (проекта), не сходя с лавочек, организованного и профинансированного Максимкой. Анна Матвеева не пожалела для такого дела названия, к месту вспомнив Сорокина. Московский и питерский фотографы посоревновались в поисках точек съемки. И нежный волнующий шедевр о воспитании/порче чувств был готов. Там действительно есть как красивые, так и порочные кадры. Но не в смысле эстетики, т. к. эстетизм Новым тупым совершенно чужд.
Это как бы сущностно порочно (или метафизически прекрасно) представлять собою конченного землееба, древоеба, железякоеба.
ххххххххх
Да, это большой вопрос: был ли у Новых Тупых отчетливый, переводимый в категории эстетики, стиль.
Безусловно.
Но корни его не в западноевропейской классической эстетике.
А в культуре восточного монашества и единоборств.
В карате (пустая рука) наряду с классическим стилями существовал, например, стиль "богомола", где удары сыпались по нечеловеческим траекториям, или стиль "кобры", стиль "ветряной мельницы". Психологически действенным и непредсказуемым считался стиль "пьяного", нагонявший на противника сколько страха, столько и смеха. "Пьяные", по свидетельству современника, «никогда не проигрывали, но также не было такого случая, чтобы они одержали победу!» Надо ли это так понимать, что с "пьяными" никто не хотел связываться, или, уничтожая сам рисунок танца и как бы духовное воинственное его содержание, они приводили схватку к самоотрицанию в том смысле, что "пойдем-ка лучше выпьем, дружище, пофилософствуем над поэзией войны!"
Именно этот "пьяный стиль" и был на вооружении Тупых в их всегда остроумно-забавных выступлениях. Это было главным стилистическим оружием в нашей художественной стратегии.
ххххххххх
"Мы победили саму Победу", писал Флягин в своем пьяном манифесте. Мы победили прицел! "да, здравствуют все твари!" "Поэтому я поздравляю Вас с этой воистину великой победой над не менее великой непобедимостью. Да, именно, победой над непобедимостью. Всех нас переполняет невероятное чувство по поводу свершившегося. Мы одержали победу над непобедимостью! (какие страстные повторы!). Мы победили ничто. Мы наступили нашим босым лаптем на горло, на миллионы горл смыслов и бессмыслов (прекрасно!) Теперь солнце по нашему усмотрению восходят и заходит по воле и не по воле (видите, что этот стиль невозможно поймать за шиворот и прижать в угол!) победителей над бессмысленностью смыслов и смыслом бессмысленности. Всеобщее ликование. Слезы ликования на наших осмысленных бессмыслицей лицах. Ничто не может теперь омрачить наш праздник, мы пьяны без вина!»
ххххххххх
Это только на первый взгляд всё это галиматья и бормотание. Это, как говорится, на самом деле манифест. Истинную (собственно) галиматью и бормотание мы часто практиковали, так сказать, для самоусовершенствования. Закрыв глаза и ничего не осознавая, мы отдавались неконтролируемому потоку речи по 6, по 8, по 12 часов, не вставая из-за столика Борея. Вернее, не речи, а потоку мычания. Это были репетиции для приветственного слова при открытии выставок. Чтобы зрители не думали, что они вправе судить о нас, исходя из собственных представлений, ложных и глупых, мы опережали их суждения изысканно и капризно сконструированным критико-параноидальным комментарием-введением, где в притчево-эссеистической форме подавался пример способа мышления адекватный нашему направлению. Иногда мы просто зачитывали куски из полюбившихся философов: "Но есть еще очарованье: Глаза, опущенные ниц, И, сквозь опущенных ресниц, Угрюмый, тусклый огонь желанья. " «Что, значит, мыслить? Мыслим ли мы, когда говорим, или все еще на пороге мышления?» Иногда текст имелся вообще для всего выступления и рисунок перформанса был озвучен изнутри.
ххххххххх
«Главное – решимость».
Это единственное, что требуется от любителя прыгать с парашютом, особенно, от такого любителя, как я.
Моя мнительность, мои вечные сомнения, моя беспринципность и дар несовершенства сделали из меня жалкую личность: мастера, не способного ни на что. Я перестал ждать от себя нежданного. Я утратил волю к произведению. Прошли годы. Задумчивость моя прошла. Этим летом я решил прыгнуть с парашютом. Сделать шпрунг. Я никогда не прыгал с парашютом. Я страшусь знака воздуха. Предметы, летающие по воздуху, всегда подозрительны ко мне и враждебны. Меня тошнит от одной идеи вертикального мироисчисления. … Но найти основание в безосновности, как советовал Жан-Люк Нанси, обнаружить себя как летящую катастрофу, как пустое вот вот.
Ты выпрыгиваешь в прекрасную безосновность с мешком за спиной. Самолет быстро удаляется. Ты оставлен, ты предан. Чувство брошености, непоправимости и огромного горя.
Здесь главное – не кричать и не размахивать ногами, а, широко открыв глаза, лететь осмысленным камнем вниз.
И все летит: лето, лета, Лорелея, Фемиды, Фелицы, почва, трезубцы, летит само "летит" как сама тетива.
"Парашютист, услышал я голос, должен быть легким и непорочным как китаец!"
– и ты висишь.
Ты паришь на подмышках. Подмышки место эротичное и щекотливое. Они смешливые, в завитушках. Парить на смешливых подмышках – в этом есть что-то юмористическое. Какое-то лепетание над бездной. Такая детская, вызывающая умиление, недоразвитость. Буква "ю" говорит о многом. Это фокус, отводящее взгляд престидижитаторство.
По этой причине я отказался от прыжка.
Мне нужно быть тонким в придумывании, осторожным в свершениях. (Ведь мой парашют могло бы снести в лес, и я напрыгнул бы сверху на мирного путешественника).
И я опять остаюсь со своим ничто, что опаснее, чем заступание за борт, эротичнее, чем бесконечное падение, и прочнее, чем распахнутый парашют!
Этот антропософский перформанс назывался "Сделай шпрунг" с лирическим посвящением Мартину Хайдеггеру, подтолкнувшему на это.
Философская публика с пониманием отнеслась к эксперименту, оценив его взволнованно-ироническую искренность и балетную слаженность сомнамбулически абсурдных действий, езду на стрекочущем велосипеде, поджигание строп. Это есть на видео. Белые борейские стены, передвижение словно вброшенных в выбеленную идеальность заторможенно-расторможенных фигур. Но это были, так сказать, рудименты логоцентризма, поэтические украшения. На фоне нешуточного интеллектуализма 90-х, благодаря и вопреки ему, Новые тупые выступали в качестве темного антиинтеллектуального новообразования, как возможный конечный пункт всякого осмысленного высказывания, критического нарратива, философствуя лукаво, мы порождали ступор мысли и являли паралич речи. Мы сводили тупое к топосу и выводили топосы из тупосов. С переменные успехом.