— Зря ты расклеился, — продолжил Стоун, не услышав моего ответа, но заметив, видимо, мою хмурую физиономию. — Фокс сказал, без подробностей, что отыскал новые улики и дело могут отдать на пересмотр.
Ричард Фокс — мой новый адвокат, которого Люк все-таки смог мне навязать. Активный малый в безупречно сшитом костюме, идеальный с ног до головы, взялся за дело с бурной энергией. Уж не знаю, какой гонорар ему пообещал Стоун, но Фокс рыл носом землю, или делал вид, досаждая бесполезными звонками. Я не видел никаких результатов. Юрист в Америке — самая ненавистная и востребованная профессия. Они могут заставить присяжных объявить невиновным даже самого страшного маньяка. Все зависит лишь от красноречия защитника и, разумеется, количества нулей на счетах клиента. Получают почасовую оплату. Сколько натикает часов и минут их работы, за столько придётся платить. Некоторые даже ставят перед носом клиента часы, чтобы тот воочию мог убедиться в банальной, как мир истине: "время — деньги".
— Дэвис тоже так говорил. Толку — ноль.
— Дэвис — трус, тряпка, — зло выпалил Люк. — Ричард рассказал, что в твоём деле нашёл до черта нарушений. А Дэвис ни хрена не делал!
Высокий мускулистый парень, сильно выделяющийся из всех атлетическим телосложением, одетый в жёлтую футболу, игрок противника, мощно отбил по земле шикарный мяч и ринулся на вторую базу. Но не успел, Стив успел передать мяч игроку базы.
— Форс аут, — воскликнул я с удовлетворением. Люк сумел вдолбить в мою тупую башку базовые понятия, хотя это было посложнее, чем обучить квантовой механике обезьяну. — Пойми, Люк, ничего Фокс не сможет сделать. Это политическое дело, не уголовное. Я буду сидеть, пока господин сенатор Маккарти не соизволит уйти в отставку, — объяснил я, подумав с иронией: "тоже мне Ходорковский выискался". — Скажи, ты знаешь, почему Кронберг и Мортимера вызывали, как свидетелей? Какое они отношение к этому имеют? Ну, кроме того, что жаждали моей крови.
Стоун сморщился, словно глотнул уксуса, почесал шею, собираясь с мыслями.
— Кронберг опубликовала статью, где разорялась, что взрыв лаборатории — дело рук левых, таких как ты. Которые способны на все. Безжалостные мстительные ублюдки. И все в таком духе. И тебя сразу арестовали после этого.
Странно, откуда Кронберг знала, что взрыв в лаборатории подстроен? В газетах поначалу писали, что это несчастный случай. Может быть, она связана с теми, кто организовал взрыв? Как я жалел, что сижу здесь, прикованный невидимой цепью с чугунным ядром.
— Ну а эта сволочь Мортимер? — я привлёк внимание Стоуна, увлёкшегося игрой.
— Мортимер заявил, что ты опасный, агрессивный тип. Мстительный, неуправляемый. Чуть что, сразу в драку лезешь, морду бьёшь.
Верно. Стэнли подрался с самим Мортимером. Я хорошо помнил самодовольную рожу мерзавца на фотографии в "Дейли Миррор", где подробно освещался процесс. Мне оставалось лишь жалеть, что не могу повторить его поступок и от души начистить физиономию гнусному типу.
— Болл! Вчистую! — крикнул я. — Это ты судей-то назначал, Люк? Где ты нашёл таких слепых ублюдков? В тюрьме что ли?
Стоун даже не улыбнулся. Наверно, шутить по-английски я не научился. Но у меня вся жизнь впереди.
Головастый крепыш закрутил мяч изящным движением кисти, послав как пушечное ядро. Я невольно поймал себя на мысли, что мне начинает нравится эта игра. Бьющий с битой должен в доли секунды оценить пройдёт мяч в зоне страйка, то есть над домом и на высоте от колена до груди бьющего и отбить. Если он ошибётся и возьмёт неточный мяч, то получит страйк. Три страйка — аут.
Мне почудился шорох, словно по рядам ползла, извиваясь огромная змея. Я резво обернулся. За спиной Люка выросла тощая фигура с квадратной челюстью и глазами, отливающими заледеневшей сталью. Схватив Люка за плечи, приподнял, зажав в тиски, приставил заточенный сапожный нож к горлу.
— Не двигаться! Руки подними! Выше! Ну! Всем стоять на месте! — заорал он.
На трибуне, где сидели зэки с охранниками, послышался шум борьбы. Обожгла запоздалая досада, что не доложил охране о готовящемся побеге. Стоун замер, вытянувшись во весь рост в здоровенных лапищах. В глазах не наблюдалось ни малейшего страха, лишь удивление. Он не осознавал опасности или представить не мог, что кто-то может поднять руку на великого спортсмена.
— Борька! Я тоже из Москвы недавно приехал! — вырвалось у меня. Я постарался как можно шире и счастливее улыбнуться. — Жил на Кутузовском, дом двадцать три! Корпус два.
Мой русский сработал безупречно. Ублюдок на долю секунды растерялся, в мёртвые глаза потеплели, подёрнулись пеленой радости от встречи с земляком. На миг показалось, что он бросится мне на шею с радостным воплем и предложением выпить за великую родину. Русский в Америке! Ощерился в довольной ухмылке, показав торчащие вкривь и вкось зубы. И в тот же миг получил от меня сокрушительный удар в лоб, отбросивший назад на скамейку. Он помахал головой, выпустил Люка, но не нож. Пружинисто подпрыгнув, свалился на меня сверху, как разъярённый бык. Я ударился затылком о деревянное сиденье, которое разломилось, больно впившись острыми краями в затылок и шею.
— Ах, ты сука! — завопил он. — Мразь! Ты всё слышал!
Выставив руки, я пытался увернуться от ножа, мощных ударов в грудь, ломающих ребра. В сознание билась мысль, что я уже где-то видел квадратную челюсть и ледяные глаза. В моем сне! Он приподнялся надо мной, сделал резкий замах, пронзила мучительно острая боль в области горла, я захлебнулся кровью. Перед глазами вырвался ослепительный веер искр, словно от газовой сварки и упала тьма.
Сознание возвращалось как будто нехотя, словно я медленно поднимался из глубокой морской впадины, преодолевая сопротивление толщи плотной воды, которая постепенно светлела, становилась чище, яснее. Наконец, я разомкнул набрякшие, тяжёлые веки, пропустив внутрь частичку света. Не удержавшись, застонал. Метнулась тень, я увидел в висящем перед глазами ржаво-коричневом мареве женское лицо.
— Милана? — попытался сказать я, но из горла лишь вырвался звук, похожий на клёкот.
Вздохнув, я собрал все силы и открыл глаза. Контуры помещения просматривались с большим трудом. Небольшая квадратная комната метра два на два, стены, выкрашенные в ровный тёмно-голубой цвет. Рядом с кроватью столик с мерно попискивающим допотопно выглядевшим аппаратом с облупившейся светло-стальной эмалью, пара стульев, и высокая белая стойка с капельницей, от которой в мою вену на левой руке уходила полупрозрачная трубочка. Окна тщательно были закрыты жалюзи, так что разглядеть решётку я не смог. Вытянутая колба абажура на окрашенный в зелёный цвет металлической ножке, закреплённый в стене, давала мягкий золотистый свет. Бил в нос стойкий запах медикаментов и какой-то особенной стерильной чистоты.
Дородная немолодая медсестра в белоснежном накрахмаленном халате и шапочке, закреплённой на аккуратно уложенных тёмных волосах, наклонилась ко мне, бросив взгляд на приборы, проверила уровень жидкости в капельнице и выплыла из палаты. Вскоре она вернулась с доктором, невысоким плотным мужчиной средних лет с круглым добродушным лицом, с ямкой на подбородке, совсем не похожего на нашего "доктора Менгеле", как мы прозвали главного врача тюремной больницы, о котором поговаривали, что он проводит опыты по заказу вояк на смертельно больных заключённых. Врач снял со спинки кровати планшет, и присел рядом на стул.
— Как ваше самочувствие, мистер Стэнли?
Его предупредительность вызвала оторопь. Я совершенно не мог понять, почему лежу в такой роскошной одноместной палате, а не в задрипанном лазарете с облупленными стенами, где в два ряда стояли унылые металлические койки с другими несчастными, с окнами, закрытыми частыми решётками. Несколько раз я побывал в таком, после кровавых разборок.
— Нормально, — прошептал я, каждый слог давался с большим трудом, отдаваясь тупой болью в горле. — Сколько я был без сознания?
— Почти два месяца, — ответил врач. — Вы потеряли много крови, впали в кому. Откровенно говоря, мы не думали, что вы сможете из неё выйти.
Два месяца, вычеркнутые из жизни. Впрочем, меня это устраивало. Я подумал, что хорошо бы всю жизнь вот так проваляться, как овощ и потом сразу переехать на тюремное кладбище под безликую плиту с табличкой с номером. Больше всего меня раздражали эти скачки сознания, напоминавшие пружину, которая то сжималась, возвращая в Россию двадцать первого века, то разжималась, швыряя обратно в начало пятидесятых в США. События в обоих мирах я ощущал абсолютно ясно и осязаемо реалистично и лишь боялся, что просто сойду с ума, перестав различать, где кошмар, а где реальный мир.
— А как Люк Стоун? — собрав последние силы, проговорил я.
— С ним все в порядке, он не пострадал. У вас есть какие-то жалобы, просьбы?
Добрый доктор раздражал до такой степени, что захотелось его задушить. Какие просьбы могут быть у заключённого? Подольше побыть в этом лазарете и не возвращаться к тюремным ужасам.
— Хорошо, — не услышав ответ, сказал он. — Надеюсь, через недельку мы сможем вас выписать домой.
"Домой"? Перед глазами пронеслись видения, как в таком ослабленном состоянии я вернусь в тюрьму, где стану лёгкой добычей для любого мерзавца и передёрнулся. А что я хотел? Отдыхать здесь, как на курорте всю жизнь?
Когда доктор вышел, я закрыл лицо рукой, меня душили бессильные слезы, сочившиеся сквозь пальцы. Я размазывал их по лицу, вытирал краем одеяла, и не мог остановиться. Лишившись последних сил, я провалился в тяжёлую вязкую дрёму, когда, кажется, что бодрствуешь, но тело, словно закутано в плотный кокон и не можешь двинуть ни рукой, ни ногой.
Очнулся я под утро, вновь увидев над собой чисто выбеленный потолок. Все повторилось, медсестра, внимательный до приступа тошноты доктор.
Ближе к полудню, когда я мысленно перебрал в сто сорок первый раз все способы самоубийства в этой проклятой больницы, в палату прошёл "Айболит" в сопровождении Ричарда Фокса с таким одновременно мрачным и таинственным выражением на лице, что мне стало не по себе. Душа мгновенно сжалась до состояния мячика для гольфа.