о в пакет пирога — сходят с ума, чувствуя истекающий через дырочки аромат патоки — близко, но возьми-ка. Отправляясь в путь, я был уверен — меня ждет участь такой же мухи. Ошибся.
И сейчас, лежа на холме над городком, вспоминая слова Джанкоя и других, я почувствовал сомнение. Головная боль, отступившая было ночью, снова вернулась. Конечно, психотропное воздействие исключать нельзя. Как иначе можно объяснить мгновенное путешествие на тропический пляж? «Людвиг всегда находит дорогу», да… Но я был настороже. Ел только свои консервы и пил воду из своей фляги. Стоп, а яблоко, которое дала мне улыбчивая милая Магдалена, девушка в калиновом свитере? Неужели дело в нем? О, черт. Конечно же, яблоко. Я выплюнул травинку и рывком сел. Вот как они меня подловили!
Но я не мог прекратить сомневаться. Маленький и полузадавленный в глубине ворочался червячок. Если это наркотический трип, то галлюцинация слишком яркая. Никаких провалов в памяти и перебоев сознания. Никаких последствий принятия наркотика: ни сухости во рту, ни звона в ушах, ни слабости в мышцах. Черт побери, я готов поклясться, что провел на пляже те два часа! Я помню прохладную соленую воду в лагуне, и запах водорослей, горячий песок под ногами, и мерный, как дыхание исполина, рокот прибоя.
В зарослях иван-чая сонно гудел шмель. По тропинке на холм неотвратимо поднимался Жека, худой, остроплечий и соломенноволосый, в лимонно-желтой футболке и истертых джинсах. На носу у Жеки темнела поджившая царапина. Мальчишка вставил в рот стебель одуванчика и, до красноты надувая щеки, издавал ужасающий мяв на одной пронзительной ноте. Если когда-нибудь с неба прольется огненный дождь, и заревут трубы Апокалипсиса, звук будет именно такой.
— Жека, — сказал я печально, — однажды ты вырастешь и узнаешь мудрость — в мире нет ничего ценнее философского покоя и соборной тишины леса.
Жека хихикнул.
— Звук моей флейты оскорбил твой слух, о Пан, властитель кущ? Давно ли чистил ты свои прекраснейшие уши? Дозволь, попробую другую песню, — он набрал полную грудь воздуха.
— Сжалься, путник! — рассмеялся я, — прекрасноухий Пан, к тебе благоволя, лишь просит трелью дивной флейты не будить безумных духов леса… Но ты устал, закончим глупый спор, приляг в тени уютной сикомор.
И Жека повалился в траву, достал из кармана горсть конфет, протянул мне. Мы зашуршали фантиками. «Ласточка». Значит, были яблочки, теперь конфетки в ход пошли… Впрочем, Жека ведь тоже их ест. Не превратись в параноика, Ян.
— Ты сильно хочешь вернуться? — спросил я.
Он не удивился вопросу, не спросил — куда.
— Конечно, хочу. И ты хочешь. Многие хотят, даже не подозревая, и оттого маются. Петр говорит, это в человеческой природе. Ну, представляешь… как семечко под асфальтом, оно все равно тянется к теплу, к солнцу.
— И все люди на Земле — такие семечки?
— Не только на Земле. На всех планетах.
— С тобой так было?
— С тех пор как мама умерла — каждый день.
— От чего умерла?
Он потемнел лицом. Тонкая ложбинка залегла между бровями, и я увидел, каким Жека будет в сорок лет. Удивительно, как быстро он переходил от веселья к ожесточенной обороне или грустной задумчивости.
— От сигарет. Рак легких.
— Сочувствую, — я помолчал минуту, помассировал виски: головная боль накатывала из глубины, неотвратимая, как прилив, — Жека, а эти планеты — много их?
— Ты обязательно поймешь, — прищурился Жека, глядя мне в глаза, солнечные жуки забегали по его волосам. О, бездна, ведь ему и в самом деле лет сорок или даже больше, подумал я, холодея — он только изображает из себя ершистого подростка, но как такое возможно и зачем? — Ян, все рано или поздно понимают. Было с тобой такое — чувствуешь необъяснимую тоску, будто лишился чего-то очень дорогого и ценного, а чего — не знаешь? Или вдруг в унылый и ветреный осенний вечер тянет в дорогу — сорваться, улететь, оставить всё нажитое, искать что-то неведомое? Когда ты иррационально, без вмешательства разума, знаешь — место твое не здесь? Необъяснимая депрессия? Тяга к путешествиям?
Внезапно мне — иррационально, без вмешательства разума — захотелось вскочить и бежать прочь от Лесного городка, не разбирая пути. Не понимаю, как я заставил себя сидеть на месте.
— Почему же ты, — я прокашлялся, — почему же ты еще тут, на Земле?
Жека вздохнул, протянул мне еще одну «Ласточку». Он снова был обыкновенным мальчишкой в лимонно-желтой футболке, с царапиной на носу.
— Что-то не пускает. Как и остальных. Заподлянско, Ян. А ты думал, это раз плюнуть? Ничего сложнее в жизни нет, чем найти свой путь туда. Петр может помочь, подсказать, но если сам не поймешь, никто за шиворот тянуть не будет.
— Жень, а Петр — он что за человек? Учитель? Провидец?
— Петр-то… знаешь, по-моему, он не человек.
4. Вопрос — ответ, часть вторая
Высоко-высоко над головой догорающее солнце облило макушки сосен пунцовым. Здесь же, внизу, было прохладно и сумрачно. Пахло грибницей, хвоей и мокрой травой. В недвижных, густо-зеленых барханах подлеска мне мерещились лица. Влажный мох гасил звук шагов. Я осторожно разобрал ворох сухих веток над тайником, откинул лист брезента и включил передатчик. Он проснулся с тихим «рш-рш-рш» и приветствовал меня теплым оранжевым мерцанием индикаторов. Мобильная связь в лесу не работала, пришлось принести с собой этот древний тяжелый аппарат.
— Блудный сын вызывает базу. Блудный сын вызывает базу, прием.
— Блудяка, это база. — Сухой, надтреснутый голос из круглого динамика, — Слышу тебя хорошо. Есть новости?
— Главного зовут Петром. Фамилию узнать не удалось.
— Ты его видел?
— Нет.
— Он, что, прячется?
— Да непохоже. Здесь все такие… каждый на своем месте, словом. Думаю, он занят.
— Чем занят?
Прогрызает подземный ход на Марс, зачесалось у меня на языке.
— Когда придет время, полагаю, меня с ним познакомят.
Черная сеточка динамика выплюнула резко, деловито:
— Что-нибудь узнал о пропавших людях?
— Достоверно — нет.
Я сидел на корточках над тайником, и ноги мои начали затекать. Дрожь уже поднадоевшего легкого раздражения зарождалась в груди: я чувствовал себя как человек, который с двадцатой попытки не может вдеть нитку в иголку. В висках стучали огненные молоточки боли. Боги, отчего я не захватил аспирин?
— Не похожи они на тоталитарную секту, — проговорил я, раскачиваясь на мысках, — никто не навязывается, не пытается меня контролировать. Некоторые здесь целыми днями бродят в лугах, наедине с собой, другие играют в шарады, третьи ходят купаться… куда-то в лес. И в то же время — есть во всех какая-то сосредоточенность. Вот кого они напоминают: компанию советских ученых, которые с энтузиазмом бьются над проектом, готовы сидеть над ним день и ночь, и работают не за зарплату, а за идею.
Я поймал себя на том, что тщательно обхожу некоторые детали. Например — каким образом собравшиеся с разных концов света люди понимают друг друга без переводчика? Для меня они все говорят по-русски, а вот как звучит мой язык для них? Я не спешил делиться сомнениями. Не представлял, как говорить о них, и это пугало меня.
— Если работают за идею, — задумчиво извергла черная сеточка динамика, — они могут быть в десять раз опасней. Черт возьми, нам хотя бы десяток бойцов с оружием к тебе закинуть, сожгли бы к такой-то матери это осиное гнездо!
В оранжевом мерцании индикаторов по панели передатчика деловито семенил лапками муравей. Вдруг голос из динамика (голос моего командира, генерал-майора Мирона Степановича Громова) показался мне отвратительно хриплым и злобным, как брёх бешеной собаки. Я сломал березовую веточку и с силой запустил во мрак. Зря я вообще согласился участвовать в этом! Или нет, вкрадчиво прошептал кто-то в глубине мозга, может быть, тебе крупно повезло в этом поучаствовать?
— Блудный, поосторожнее там. Не представляешь, как тут все рады, что ты прошел. Рады и волнуются за тебя. Уже доложили на самый верх, слышишь? Ни во что не вмешивайся, только наблюдай. Ты репортер. Если почувствуешь хоть что-то… хоть намек на то, что тебя раскрыли — бросай все и беги. Ты понял меня?
— Понял вас хорошо, база.
— Вот и ладно. До связи, Блудяка.
— До связи.
Я закидал ветками передатчик и медленно пошел через лес. Пока я добирался до опушки над Лесным городком, полностью стемнело. В ночном небе над лугом одно за другим вспыхивали жемчужные россыпи созвездий. Я опустился на шершавый корень сосны и принялся ждать. По мере того как гасла светлая полоса на западе, звездный пожар разгорался все ярче. Млечный Путь походил на могучий застывший поток, мерцающий миллионами бриллиантовых искр. На лугу появились темные фигурки. Они брели по пояс в траве, подняв головы, останавливались — поодиночке и маленькими группами. Порыв ветра донес отзвуки голосов. За лугом, над черными пиками елей проступил голубой серпик молодой Луны.
И вот звездный купол словно стал ближе. Я больше не чувствовал времени — оно ускользало сквозь пальцы — и стояло месте; прохладный, напоенный ароматами трав воздух кружил голову, а звезды… звезды негромко переговаривались, и голоса их были как давно забытая музыка. Да, тебя не случайно пропустили сюда, подумал я. Ты один из них. Такой же выродок. И что теперь, вернешься назад и отдашься врачам — пусть препарируют мозг? Прекрати. Это теперь не имеет значения. Допустим, ты поверил… во что бы тут не происходило. В то, что обитатели Лесного городка ищут короткий путь к звездам — или для начала на тихоокеанский пляж. И ты теперь тоже можешь (почему я? что во мне особенного?) творить чудеса, вот только бы знать как! Бред, бред… в последний раз я ощутил желание сбежать, уже совсем вялое, и зло отмахнулся от него, как отмахиваются от надоедливого страхового агента. Что ты будешь делать теперь, Ян? Как насчет полета к центру галактики сегодня ночью?
Мерцающий звездный мальстрем над головой медленно, неуловимо вращался — затягивая, приглашая подняться вверх. Вверх! Я встал на ноги, развел руки в стороны, словно крылья, и весь отдался звездному потоку. Ничего не произошло. Рассмеявшись, я зашагал по склону холма к поселку. Сухие стебли тимофеевки шуршали под ногами.