Они поднялись в комнату к Ахмету — комнаты Лидочки и Ахмета были рядом, на втором этаже. В комнате было прохладно — галерея давала плотную, прохладную тень. Посреди комнаты низкие плетеные кресла окружали столик, на котором стояли кувшин с водой и стаканы.
— Ну что ж, с приездом, — сказал Ахмет. — Надо бы выпить за твое спасение, но я теперь не пью.
— И хорошо, что не пьешь. Независимо от религии, — сказала Лида.
Между ними была какая-то мысленная связь, близость, которая рождается от долгого общения. И Андрею она была непонятна и не очень приятна — словно он был лишним. Они его встретили, они о нем заботятся, они сейчас поведут его в магазин, чтобы купить одежду и ботинки, они его будут кормить обедом…
Андрей неожиданно встал и сказал:
— Жарко. — Он открыл дверь и вышел на галерею.
Он представил, как они переглянулись за его спиной и как Лидочка пожала плечами. Андрея потянуло пройти до края галереи и поглядеть, нет ли там лесенки вниз. Стараясь не шуметь, Андрей пошел по галерее и, когда дошел до ее конца, увидел, что лесенки там нет, но можно спрыгнуть на очень зеленый склон горы, уходящий сзади дома так круто наверх, что первый этаж казался отсюда подвалом.
Потом надо уйти склоном подальше от гостиницы, до самого моря, затем по гальке, вдоль воды, на север, и идти, пока не устанешь и не заснешь. А проснулся — пошел дальше, и так день за днем, пока не растворишься в этой стране и не забудешь сам себя. И будет у тебя другое имя, и какая-то скромная работа, а все, что было до этого, — исчезнет и забудется.
Стоя у перил галереи, Андрей мысленно уже шел берегом моря, вдоль самой воды, порой поднимаясь повыше, чтобы не достала на излете мягкая волна.
Он не услышал, как подошел Ахмет.
— Ты сердишься? — сказал Ахмет. — А почему, не поймем.
— Ты уже за двоих говоришь? — спросил Андрей.
— Нет, я только за себя, но с уважением. А если ты, дурак, что-то думаешь, то ты и есть дурак, — сказал Ахмет.
— Я ничего не думаю, — сказал Андрей.
— Я сегодня уеду, — сказал Ахмет. — Нечего мне возле вас крутиться. И вообще вы мне все надоели — слишком тонко организованные натуры.
— Спасибо за заботу. Я не ожидал тебя здесь увидеть.
— И недоволен?
— Доволен и очень тебе благодарен за все.
— Наконец-то догадался спасибо сказать. Только мне твое спасибо не нужно. Ты лучше Лидочке спасибо скажи.
— Почему?
— Будь моя воля, дождались бы тебя в Ялте. Ничего бы с тобой не случилось.
— Вот уж верно, — улыбнулся Андрей.
— Ну и что? — воинственно произнес Ахмет. — Не каждый же день тонут транспорты! Один утонул, и хватит. А ты хорошо плаваешь.
— Надо было тебе удержать Лиду в Ялте, — сказал Андрей. — Ведь могло быть, что мы не пошли бы в Батум.
— Если бы да кабы, — заметил Ахмет, — то мой друг лежал бы на дне Черного моря.
Андрей пожал плечами — спорить не хотелось. Почему он должен быть всем благодарен? Они ждут благодарности.
— По крайней мере я бы ни о чем не беспокоился.
— Не капризничай, герцог, — заметил Ахмет, гладя указательным пальцем черные усики, которые совсем ему не шли и делали лицо хитрым. — Мы четверо суток тащились по Черному морю от одного грязного порта до другого на самой вонючей рыбацкой шхуне в мире. Ты знаешь, как пахнет попорченная скумбрия? И каюты там нет — только тряпкой отгородили от кубрика, а в кубрике трое мужчин, не считая меня, — так твоя Лидочка спешила, чтобы тебя снова не упустить. Мне стыдно, герцог.
— Тем более мне неприятно, что из-за меня вы пошли на такие жертвы, — упрямо, подавляя стыд, сказал Андрей.
— Чарльз Гарольда читал? — спросил Ахмет. — Очень на тебя похож. Одинокий, и никто не понимает.
— Чайльд Гарольда, — поправил Андрей. — Это знает каждый гимназист.
— Да я болел, — сказал Ахмет. — У меня была скарлатина, когда вы изучали лорда Байрона.
— Что-то вы много болели, Керимов Ахмет, — передразнил Андрей Дылду, — придется мне побеседовать с вашим отцом.
— Ой, господин надзиратель, — взмолился Керимов Ахмет, — мой папа такие больные, такие несчастные, такие бедные! Пожалейте меня!
Ахмет так чистосердечно завопил, что во внутренний двор выбежала мадам Ахвледиани и замерла, запрокинув седую птичью головку, а дверь в галерею открылась, оттуда высунулся батюшка в черной сутане и с распущенными по плечам волосами, с расческой в руке — вид у батюшки был крайне женственный и голос оказался очень высоким.
— Господи, — сказал батюшка, — ни минуты покоя.
Он машинально продолжал причесывание волос, медленно водя гребнем во всю длину прядей.
— Дети, — сказал Андрей сурово, — ну прямо дети! Попрошу разойтись по классам. Не позорьте меня.
— Вот именно, — сказал батюшка и ушел внутрь комнаты, как рыбина в глубину.
Когда они пошли в город, то в магазине мужского готового платья братьев Захариади они увидели знакомого батюшку, с волосами, заплетенными в длинную, но жидкую косицу. Батюшка покупал себе брюки с красными лампасами. Он стыдливо объяснял продавцу, что брюки — для брата, живущего под Ставрополем, но Ахмет тут же придумал драматическую историю о роковой любви батюшки к одной казачке, из-за чего тому приходится переодеваться казаком.
Они купили Андрею приличный костюм и всю остальную одежду, а Ахмет от себя, хоть Лидочка и возражала, небольшой, из натуральной кожи несессер.
— Это тебе на целый век, — сказал он Андрею.
А Андрей, который теперь способен был услышать в обычных словах совсем иной, связанный с его судьбой смысл, кивнул и сказал:
— Может быть, и на век.
Лидочка не слышала этих слов, она выбирала для Андрея запонки — они должны были быть скромными и в то же время достойными ее Андрюши. Запонки продавались с небольшой витрины, где лежали ремни, свернутые в тугие часовые пружины, заколки для галстуков, брелоки и цепочки для часов.
— У тебя часы хорошо идут? — спросила Лидочка.
— Что с ними станется?
— Они же в воде были.
Андрей спохватился, что нечаянно забыл об утренних событиях. Он поднес часы к уху — они молчали.
— Давай лучше починим, — сказал он.
— А может, новые купим?
— Я к ним привык, — сказал Андрей, — их мне отчим подарил в шестнадцать лет.
— Как знаешь, — сказала Лидочка. — Тогда пошли покупать ботинки.
На улице стало жарко и влажно — здесь было куда влажнее, чем в Трапезунде, может быть, оттого, что горы были покрыты пышными лесами, стекавшими к самой воде и готовыми поглотить Батум, если отсюда уйдут люди. Андрей уговорил друзей выпить сельтерской. Они уселись под навесом, и вкус сельтерской вдруг напомнил Ялту тринадцатого года и первую встречу с Лидочкой.
— Я сначала у тебя шляпу сбил, а потом познакомились, помнишь? — спросил Андрей.
— А я тогда думала, что тебе понравилась Маргарита.
Андрей накрыл ладонью кисть Лидочки.
Ахмет сказал:
— Не буду я с вами ходить по магазинам, не дело это для джигита.
— Спать — вот дело для джигита, — сказал Андрей.
— Встретимся за обедом, — сказал Ахмет, — Лидочка тебя проводит. Она знает. Мне сегодня уезжать, а дела еще не сделаны.
Ахмет церемонно откланялся.
— Если хочешь ревновать, — сказала Лидочка, — то оснований у тебя нет никаких. Ахмет сделал для нас больше, чем ты думаешь.
Андрей смотрел на Лидочку и старался найти в ней перемены — или хотя бы отражение перемен, происходящих в мире. Он как бы проверил — и в этом тоже была ревность, — на месте ли родинка на виске и так же ли правая бровь чуть выше левой.
Они еще долго просидели в том кафе и разговаривали. Они втягивались в разговор постепенно, и разговор, становившийся все более доверительным, возвращал им ощущение близости — Лидочка рассказала ему, как провела несколько дней без него, пока ждала вести из Трапезунда, как потом Ахмет нашел место на шхуне и как ужасно было это путешествие.
— Ну это зря, — говорил Андрей, — это совсем не нужно было. В море сейчас так опасно… ты же знаешь…
— Я рада, что приехала сюда.
На Лидочке было летнее платье с глубоким вырезом, открывавшим даже выемку между грудей, и в ней поблескивала капелька пота. Андрею вдруг захотелось поцеловать именно это место. И Лидочка перехватила его мысль, ее рука поднялась, закрывая вырез. Но тут же она улыбнулась и опустила руку.
— Здесь жарко, — сказала она.
— Получается, что ты моя должница, — сказал Андрей, смущенный тем, как Лидочка подсмотрела его мысль, — я тебя жду почти три месяца, а ты — две недели.
— Глупенький, какие две недели! Я чуть ли не полгода здесь прожила. Даже на твоей могиле была.
— Что? Я не понял, прости, я не понял шутки.
— Это не шутка. Я расскажу тебе все, только, если можно, не сейчас.
— Почему не сейчас?
Лидочка уже взяла себя в руки.
— Потому что это долгая история, а нам сначала надо купить ботинки. А то такие, как ты, утопленники все раскупят.
При этом слове настроение Андрея, так поднявшееся за последние минуты, рухнуло вниз, как с обрыва. Слово «утопленники», не означавшее для Лидочки ничего, кроме напоминания о собственном страхе, пока они ждали прихода миноносца, Андрею обернулось воем из открытых иллюминаторов «Измаила» и черными шариками человеческих голов на засоренном море вокруг транспорта.
— Извини, — сказала Лидочка, — я не подумала.
— Ничего.
— А это что было? Мина?
— Наверное, мина, — сказал Андрей. — Но это случилось, как раз когда искали другую мину.
— Другую?
— Но это тоже длинная история.
Андрей взял Лидочку за пальцы и, склонившись к ним, поцеловал — пальцы были прохладными, несмотря на жару.
Лидочка освободила руку и сказала:
— Здесь не принято.
— Мне плевать, — сообщил Андрей. — В конце концов, все знают, что ты моя жена.
— Кроме меня, — сказала Лидочка.
До обеда они успели побывать еще в трех магазинах. Андрей заметил, как оскудели прилавки за последние месяцы. Лидочка сказала, что так теперь везде — во всей стране. В России инфляция, и выражается она в исчезновении товаров — торговцы, ожидая будущих подорожаний, припрятывают товар, а промышленники не спешат поставлять его, тоже ожидая подорожания. Всем, кто что-то делает или продает, подорожание выгодно. А денег у тех, кто работает, больше не становится. И все понимают, что революция будет снова, только еще более кровавая и жестокая — уж очень народ разочарован в первой революции.