Он остановился в дверях, и матросы, приведшие Андрея, стали просить его посторониться, но тот не хотел подчиниться, и произошла задержка. Андрея все же протолкнули внутрь, и Лидочка встала так, чтобы видеть дверь в комендатуру, уговаривая себя, что сейчас они разберутся и отпустят Андрюшу, иначе она совершенно не представляет, что ей делать в этом сумасшедшем городе.
Дверь то и дело открывалась, и туда входили люди, а другие выходили, сопровождаемые клубами голубого дыма, словно в той комнате был пожар. Выходило людей меньше, чем входило, потому что по примеру матросов, приведших Андрея, другие матросы заводили в комнату показавшихся им подозрительными людей.
Лидочка прождала минут десять, полагая, что Андрюшу там допрашивают, но на самом деле Андрей вместе с другими задержанными стоял в углу душной накуренной комнаты перед пустым, заваленным исписанными бумагами столом и ждал кого-то, должного решить его судьбу.
Между тем в комнату вводили все новых задержанных, и стало совсем тесно. Часто раздавался вопрос:
— А он где?
Спрашивали о человеке, который должен был все решить. Но он не появлялся, и в конце концов один из матросов, взяв на себя ответственность, крикнул:
— Перевози их в тюрьму, чего здесь держать! Потом разберемся.
— Зачем в тюрьму, на гауптвахту! Она поближе будет.
— На гауптвахте и так набито — а тюрьма еще не полная.
Все засмеялись — почему-то показалось смешным, что тюрьма еще не полная.
Так, толпой, не слушая возражений, слившихся в общий беспомощный гул, к которому Андрей не стал присоединять своего голоса, задержанных погнали через зал к выходу из вокзала.
Андрей вытягивал голову, чтобы рассмотреть Лидочку и дать ей знак, но он смотрел туда, где оставил Лидочку сторожить чемодан, тогда как она ожидала его у дверей к коменданту и оказалась на какие-то секунды сзади. Пока она пробивалась сквозь толпу, чтобы догнать задержанных, Андрей отчаялся ее увидеть и потому решился на необдуманный и роковой для себя шаг: он сообразил, что только сейчас, пока они идут по вокзалу, у него есть возможность нырнуть в поток времени хотя бы на день и исчезнуть — его даже никто не хватится.
Но действовать надо было быстро, и потому Андрей, сочтя, что никто на него не смотрит, полез в карман и извлек портсигар. Но в тот момент за ним следили два человека: Лида, которая бежала близко, почти рядом, мысленно уговаривая Андрея посмотреть на нее, но не решаясь его окликнуть, чтобы не сделать хуже, и матрос, который вел задержанных и, оказавшись всего в двух шагах сзади Андрея, увидел, что студент, одетый по-летнему, в одной тужурке, лезет во внутренний ее карман и вытаскивает пистолет — угол серебряного портсигара, зажатого в руке Андрея, показался ему рукояткой пистолета.
Матрос не стал рассуждать. Испугавшись, что студент начнет стрельбу, он прыгнул вперед и, схватив Андрея за руку, рванул на себя так, что не ожидавший нападения Андрей чуть не упал и выпустил портсигар из руки.
Лидочка ахнула — ей показалось, что портсигар сейчас разобьется. Она ринулась вперед, чтобы подобрать его, но матрос оказался куда проворнее — он оттолкнул Лидочку, не поглядев на нее, схватил портсигар и только тут сообразил, в чем дело. Он туповато улыбнулся и доверчиво сказал Андрею:
— А я думал — пушка.
— Пошли, пошли, не отставай! — крикнул другой матрос, который замыкал процессию.
Толпа цыган неожиданно вклинилась между Лидочкой и Андреем.
И тут Андрей увидел Лиду.
— Все в порядке! — крикнул он. — Это недоразумение!
Он мысленно заготовил эти слова для Лидочки и произнес их, хотя, конечно же, в тот момент страх потерять портсигар — палочку-выручалочку — охватил его остро и больно.
Лидочка кивала, слушая, но смотрела на матроса.
— Отдайте, пожалуйста, — сказал Андрей матросу.
— Что с возу упало — слыхал такое? — осклабился матрос.
Андрей навсегда запомнил его улыбку и золотые коронки во весь сверкающий рот, лица не запомнил, а запомнил улыбку.
— Пошел, пошел, чего разговорился! — Андрея толкнули в спину дулом карабина, и он, чтобы не потерять равновесия, вынужден был пойти вперед. Он оглядывался — теперь уже не из-за портсигара, а чтобы увидеть Лидочку, потому что вдруг понял, что, потеряв портсигар, стал самым обыкновенным человеком, которого могут убить и, вернее всего, скоро убьют, и он больше никогда не увидит Лидочку.
На площади перед вокзалом, заранее подогнанная туда, стояла длинная черная тюремная фура. Арестованных быстро, с криками, чтобы не задерживались, толкая и ругаясь, погнали через площадь.
Лидочка бежала за арестантами.
Андрей помахал ей и крикнул:
— Не бойся! Я вернусь!
В тюремной фуре было тесно — туда набилось человек двадцать.
Стояли, держась друг за друга и за стены. В фуре пахло блевотиной и мочой. Было душно.
Фура дернулась и нехотя покатилась по мостовой. Внутри было темно, и люди молчали, они старались сохранить равновесие.
Путешествие было недолгим, но Андрей очень устал.
Потом фура остановилась, задняя дверь раскрылась. Андрей сразу догадался, что они находятся в тюремном дворе.
Снаружи стояли несколько матросов и тюремные стражники в серых, плохо сшитых мундирах.
— Руки назад! Выходи по одному! — закричал матрос. Матросы и тюремные надзиратели, не скрывавшие недовольства прибытием арестованных, выстроились в два ряда, пропуская задержанных. В стороне какой-то чин, видно, начальник тюрьмы, собачился с молодым телеграфистом в шинели. Он отказывался принять заключенных, а человек в шинели угрожал ему именем революции.
В ожидании конца спора заключенные остановились, стараясь не дотрагиваться друг до друга, как будто каждый подозревал соседа в заразной болезни и надеялся, что начальник тюрьмы окажется победителем, а матросы будут вынуждены отпустить их по домам. Но человек в студенческой шинели нашел неотразимый аргумент, который подействовал даже на привыкшего ко всему начальника тюрьмы:
— Тогда мы их прямо тут расстреляем!
— Почему?
— Не везти же их назад?
Этот революционер и подчиненные ему матросы были настолько серьезны, что начальник тюрьмы махнул рукой и велел старшему надзирателю:
— Принимай партию.
Андрея провели в низкое, с серыми захватанными стенами и решетками на окне помещение, где за столом сидел писарь крысиного облика, а посреди комнаты стояли три надзирателя, которым было скучно и которые спешили оформить новую партию заключенных. Они быстро и равнодушно обыскивали людей. Когда очередь дошла до Андрея, надзиратель провел руками по бокам, по бедрам и между ног, вытащил из карманов все мелочи, высыпал их на стол и, не найдя ничего подозрительного, ссыпал в мешочек.
— Когда будете покидать тюрьму, — сказал писарь крысиного вида, — получите назад все по описи. Если что, то отдадим родственникам. Так что не волнуйтесь.
— Я не волнуюсь, — сказал Андрей. И успокоился. Он понял, что если бы пришел сюда с портсигаром, его бы все равно отобрали.
Камера, в которой очутился Андрей, была переполнена. Судя по нарам в два этажа, она предназначалась для восьми заключенных, а в нее набили человек двадцать или более того. Многие остались на полу, особенно вновь прибывшие.
День за окном был тусклый, в камеру попадало совсем мало света. Прошло несколько минут, прежде чем глаза Андрея настолько привыкли к полутьме, что он смог отыскать себе место у стены, рядом с грустным лохматым человеком, который сидел на корточках, прижавшись спиной к стене, и, казалось, дремал.
— И где вас взяли? — спросил сосед, не раскрывая глаз.
— На вокзале, — сказал Андрей.
— И сейчас вы скажете, что совершенно случайно.
— Случайно, — сказал Андрей.
— Я так и думал.
Лицо лохматого человека казалось надменным — нижняя губа презрительно оттопырена. Разговаривая с Андреем, он смотрел мимо него.
— Офицер? — спросил лохматый.
— Нет, я студент. Мы с женой приехали из Батума и пошли на вокзал за билетами.
— Ой, только не говорите мне, что вы студент!
Андрей не стал отвечать — в конце концов, он никому не навязывался в собеседники.
Андрей почувствовал голод и удивился себе. Вот ты сидишь в тюрьме и ждешь разрешения своей судьбы, а так как ею правят сейчас чужие люди, они могут решить, что тебе больше не следует жить на свете. И они выведут тебя к кирпичной стене, уже забрызганной кровью других людей, таких же, как ты, случайных и ни в чем не повинных.
— А вы не правы, — сказал лохматый человек. — Категорически не согласен с вами. Невиноватых не бывает. Особенно когда в России революция. Революция должна карать, и если вы покажетесь невиноватым, то она в вашем лице накажет вашего отца или деда, которые были угнетателями народа.
— Я не угнетал, — сказал Андрей.
— Мне и это все равно, — сказал лохматый. — Индивидуально мне вас жалко. Но исторически я оправдываю вашу смерть.
— А вы большевик?
— Не сходите с ума! Неужели я похож на Гавена и компанию? Будем считать, что я — случайный обыватель, схваченный, как и вы, потоком времени и насилия.
— Потоком времени? — Андрей насторожился, уловив в этих словах возможный намек на обстоятельства, известные лишь ему.
— Назовите иначе, — не стал настаивать лохматый человек. — Назовите наш век шабашем, назовите, если хотите, прологом к светлому будущему.
— А вам самому как кажется?
Лохматый не ответил, он резко обернулся, потому что со скрипом отворилась дверь. В дверях стоял надзиратель. За его спиной виден был еще один.
— Зачем спешить? — спросил лохматый. — Гильотина ждет на рассвете.
— Обед! — объявил надзиратель. — А ну давай от дверей!
Из лохматого словно выпустили воздух. Он сполз по стене и лежал, подогнув ноги, словно чудом избегнул гибели.
— У меня живое воображение, — сказал он. — При всем моем равнодушии к смерти, которая мне, кстати, не грозит, — последовал острый взгляд, словно лохматый проверял, поверили ли ему, — при всем моем стоицизме я не могу не воображать. И знаете, что я вижу? Мрачный зал в тюрьме Консьержери, аристократы, красавицы света, герцоги, архиепископы, генералы, матери семейств — все смотрят на якобинского капрала со списком в руке. Сейчас его губы назовут твое имя…