Чувствую, что ей очень хочется рассказать не только о войне, но и еще о чем-то, для нее дорогом и неповторимом. И она рассказывает.
…Приехала она в Перемышль летом 1940 года. По вербовке, как вольнонаемная, в одну из военно-строительных организаций. Почему именно в Перемышль, она сейчас не помнит. Да и тогда, наверное, не знала точно. Просто тянуло по молодости в дальние края. А тут еще говорили, что в Западной Украине, которую недавно, год назад, освободили от панов, жизнь какая-то особенная, чудная, вот и поехала посмотреть.
И правда, попала она словно в другой мир. Городок старинный, чистенький, улицы узенькие, вымощенные каменными плитками, а дома высокие, под черепицей и темные, как в сказке. Почти на каждой улице церковь или монастырь. Начнут в колокола звонить, хоть уши затыкай. И попов в городе было много. А еще больше военных…
— Ну, обвыкла, поосмотрелась. Город пограничный: большая его часть — называлась она Присанье — наша, советская, а меньшая — Засанье — принадлежала немцам. Граница проходила по реке Сан, небольшой реке, шагов в сто шириной. Через реку мост — высокий, чугунный, на две железнодорожные колеи, у каждой арки, с той и другой стороны, пограничные будки. Наша — зеленая, с красной звездой, у немцев — полосатая, черная с белым. По набережной гражданским ходить запрещалось: там была «зона» и шло строительство дотов.
Вот в том самом управлении, которое их строило, я и работала машинисткой. Работали мы, вольнонаемные девчата, дружно, весело, — говорит женщина. — Иной раз до поздней ночи стучали на машинке, а усталости не чувствовали. Потому что молодость. Да и обращение хорошее, человеческое, это главное. И все начальники были приветливые, уважительные. Особенно нравился нам самый старший по званию — Александр Дорофеевич… — Женщина задумывается, вспоминает. — Комиссар он был, а вот как фамилия — забыла. — Она с досадой стучит себя по лбу. — Ну, как его… Такой веселый, бойкий и уж очень уважительный к людям. Ну, да ладно.
Она машет рукой и вдруг вопросительно смотрит на меня.
— Может, вам это неинтересно?
— Рассказывайте, Варвара Артемовна, все рассказывайте.
— Так уж и все?
В ее глазах мелькает озорной огонек.
— Глупая я тогда была. А хитрая! Пошли мы как-то в кино с подружкой — тоже вольнонаемная, ее Марией звали. А там к нам перед сеансом два лейтенанта привязались. Откуда, мол, вы, девушки, такие красивые, как вас звать и где вы работаете. Ну, я Марию толкнула в бок и говорю им, что мы грузчицы со станции. Они вроде поверили. Один лейтенант, высокий, красивый, стал к Марии приставать, чтобы она с ним вместе села. Мария согласилась и пошла с ним. А со мной пошел другой лейтенант, который посерьезнее. И росточком поменьше, так, невидненький. Я тогда на него даже внимания не обратила. Ну, сели мы, картину смотрим. Он молчит, и я молчу. Он мне только сказал, что его Василием зовут. Так и просидели весь сеанс молча.
Вышли из кино все вместе, лейтенанты нас до дому проводили. Мария их на чай пригласила. А дома у нас холодно было. Я, как пришла, села на кровать, закрыла ноги одеялом и сижу, книжку читаю. Мария со своим лейтенантом стали грубу, печку то есть, растапливать и чайник поставили. А этот Василий ко мне подсел и смотрит на меня, смотрит и руку мне гладит. А рука у меня тогда была не такая, как сейчас, помягче. Вот и говорит: «Зачем же вы меня, Варя, обманываете? Вы же не грузчица». Так он это жалостливо сказал, что я не нашлась даже, что ответить. Но когда, уходя, он попросил разрешения завтра прийти, я разрешила…
Стали мы встречаться. А весной сорок первого расписались, и я перешла жить в его квартиру.
Многие нашей жизни завидовали. Василий, он водки не пил, гулянками не увлекался. Но мне с ним не было скучно. Как у нас вечер свободный, так он предлагает: «Пойдем, Варенька, побродим немного». Мы шли обычно на Замковую гору — это в Перемышле так называется гора, где стоит старинный замок какого-то короля или графа. А вокруг замка большой парк. Вот и бродим мы по дорожкам и говорим, говорим. А то залезем на башню и смотрим на ту сторону Сана. Там немцы. Ходят их офицеры, важные, как гусаки, в лаковых сапогах и с тросточками. Или дамы — нарядные, в широких шляпах. А иногда проедет карета с кожаным верхом. Я еще мечтала: «Вот бы в такой карете покататься!» А Вася смеялся: «Подожди, Варя, когда мы с тобой до золотой свадьбы доживем, я тебе еще лучше карету подарю, тоже из золота!»
Так мы и прожили три с половиной месяца. 21 июня, в субботу, помню, наше городское начальство решило в Замковом парке праздник устроить, почему — не знаю. Только народу там собралось масса: и военные и гражданские. В ларьках чего только нет — и шоколад, и апельсины, и вина разные, одного птичьего молока не хватало. Ну, танцы, конечно. Музыка играла, фейерверки пускали. Одним словом, чтобы все видели, что мы за мир… Мы с Василием тоже там были, но только часов до десяти. Его товарищи нас в ресторан звали, но он не пошел. «Мы, — говорит, — лучше с Варюхой по-семейному, дома поужинаем». Пришли, поели, потом долго в карты, в дурачка, резались. А потом легли спать…
И вдруг взрыв. Я глаза открыла, вижу рассвет, красное солнце в лицо бьет, ничего не разберу. Только грохочет вокруг и дом ходуном ходит. А Василий уже собирается: «Это, Варя, война!» Так и сказал, уверенно, будто знал. Быстро натянул гимнастерку, схватил сумку и к двери. Но вернулся, поцеловал меня и приказал немедленно бежать за ним, в его часть. Я тоже оделась кое-как, все, помню, кофту вместо юбки на ноги натянуть пыталась. Выбежала из дому, а по улице бегут такие же, как и я, — кто полуодетый, кто просто в нижнем белье. Кругом снаряды рвутся, паника, дети плачут…
Ну, добежала я до его части, а там нас, женщин, сразу же погрузили в санитарные автобусы и повезли за город. А оттуда еще дальше. Так мы ехали почти три недели, до самого Проскурова. Там нас уже поездами направили кого куда. Я поехала в Днепропетровск, к родителям…
Варвара Артемовна сидит, опустив глаза, старательно разглаживает складку на платье.
— А что же дальше было с вашим мужем?
— Убили его, — просто и как-то очень спокойно говорит она. — Уже за Проскуровом встретила я случайно его ординарца. Сначала не узнала, был мальчик, а здесь ко мне подошел, ну, прямо как старик — обросший весь, черный и худой-худой. Он меня сам узнал, подбежал с шинелью в руках, говорит: «Вот, возьмите, это Василь Никитича шинель». И убежал обратно в колонну. А я посмотрела — вешалка, что я ему перед войной пришивала, порвана, воротник в крови, и так мне дурно стало, еле до вагона добралась…. А уже в Днепропетровске, месяца через два, мне похоронную прислали: убит, мол, а где — не указано. «Погиб смертью храбрых». И все.
…Мы выходим на улицу. Женщина идет крепкая, осанистая, серьезная, и уже кажется, что не было у нас сейчас ни этого уединения в уголке, ни откровенного разговора. О чем она думает? Теперь об этом не спросишь…
— Да, вспомнила, как бывшего нашего начальника фамилия, — Притула, Александр Дорофеевич Притула.
В ее карих, золотистых от солнца глазах снова светится радость.
— А я уж думала, у меня склероз! Между прочим, говорят, он жив, где-то сейчас генералом служит. Ну, прощайте, через десять минут у нас заседание.
Тряхнув мне руку, она бежит к переполненному автобусу, прыгает на подножку, расталкивая стоящих впереди мужчин.
Я смотрю ей вслед. Но вот захлопывается дверца, автобус ныряет в поток других машин и скрывается в нем.
Спасибо, Варвара Артемовна!
Теперь во мне еще сильнее заговорил дух искателя. Он подсказывал: стоит ухватиться за кончик нитки, и клубок начнет разматываться. Но в мечтах все проще и, я бы сказал, прекраснее. Сколько раз — и тогда и сейчас, когда первый этап поисков уже давно позади, — я, споткнувшись, вдруг начинал проклинать себя за мое пристрастие ходить по узким горным тропинкам, зачастую по краю пропасти.
И все-таки это чертовски интересно: возвратиться к легенде и попытаться сверить ее с правдой жизни. Только так, шаг за шагом, восстанавливается великая карта войны. Исчезают «белые пятна», становятся резче штрихи…
Хороший мой друг, тоже писатель-искатель, познакомил меня с «помощником следопытов» из Министерства обороны, полковником Валентином Николаевичем Соловьевым. Тот понял меня с полуслова. «Генерал не иголка!» — с улыбкой в голосе ответил он и в тот же день сообщил мне служебный телефон Притулы.
…Набираю номер, воображая себе внешность генерала: седой бобрик, живые, веселые глаза… Впрочем, что гадать, если мы скоро увидимся?.. Я почему-то не сомневаюсь в этом.
— Притула слушает.
Я представляюсь, коротко, может быть, сбивчиво говорю о цели моего предстоящего визита, ссылаюсь на Варвару Артемовну Грисенко.
— Грисенко? — слышу в ответ. — Что-то не припоминаю такую… А в Перемышле я был. И в обороне участвовал. Но принять вас сейчас не могу, некогда. Позвоните через несколько дней.
В трубке щелкает, затем тишина. Разговор окончен.
Я понимаю, что генерал занят. Но на душе остается какой-то осадок, вроде легкого облачка. Почему мой собеседник не обрадовался, когда я сказал о моем желании заняться этой забытой ныне обороной? Впрочем, писатель как ребенок, ему вынь да положь заветную игрушку. А у генерала дела. Придется подождать.
Неделю спустя повторяю звонок.
Но генерал опять занят. И встретиться нам вряд ли удастся.
— И вообще, — говорит он, — с тех пор прошло так много лет, в памяти почти ничего не сохранилось, какие-то крохи. Да и стоит ли этим заниматься, ворошить прошлое?..
Александр Дорофеевич снова вешает трубку.
Теперь я, признаться, обижен. Что я, бездельник, пытающийся украсть чужое время ради собственной прихоти? Или мной руководит нечто большее, чем простое любопытство?.. Но почему генерал не советует мне «ворошить прошлое»? Может быть, здесь есть какая-то тайна?
Попробую позвонить еще раз — последний. Я уже не сомневаюсь, что встреча с генералом не состоится. Страшно другое: неужели ниточка оборвется?