После работы я подходил к главному входу на Петровку, предъявлял красную книжечку дежурному и проходил внутрь здания. Дел у меня там, естественно, никаких тогда не было, да и вызывать никто не вызывал — сам процесс прохода в столь знаменитое в Москве, да и во всём Советском Союзе учреждение доставлял мне необыкновенное удовольствие! Шёл длинными пустынными коридорами в тот сектор, где находилась дежурная часть города, предъявлял удостоверение дежурному и выходил в переулок, а потом на улицу. И казалось мне, что все смотрят на молодого человека, утомлённого опасным делом. Это мальчишество я вспоминаю сейчас с улыбкой…
Работа захватила, её было много, так что моё честолюбие начинающего было удовлетворено — без дела не шатался.
Служить начал в должности оперуполномоченного 42-го отделения милиции. Я ещё жил тогда на Большом Каретном, и до знаменитого здания — Петровки, 38 — было рукой подать. Через полгода мне выдали оружие (впервые в жизни!): собственный пистолет Макарова — чёрный, блестящий, тяжёлый, с двумя обоймами и кобурой. И, конечно же, я показал оружие Володе. Он, как и я, долго вертел его в руках, разглядывал, ощупывал, взвешивал на ладони. А потом была написана песня «Большой Каретный», и Володя сказал, что посвятил её мне. Об этом знали все наши друзья. Инна Кочарян вспоминает: «Толян тогда уже в МУРе работал, и у него был свой законный пистолет… Был пистолет и у Семёна Владимировича, его ствол был залит баббитом, и Володя с ним играл. Пистолет и у Гладкова был, и у Скорина, все они тогда работали в милиции, но эта песня была посвящена Утевскому. И только ему. Помните: «Нет-нет, да по Каретному пройдёшь…» Володя просто подарил ему эту песню. Песен тогда ещё было очень мало, поэтому каждая запоминалась»[3].
С этим посвящением впоследствии вышло досадное недоразумение. Когда появился первый двухтомник Владимира Высоцкого (Москва: «Художественная литература», 1991), я обнаружил, что стихотворение «Большой Каретный» предваряется строкой: Левону Кочаряну (с. 639). Отец Володи, Семён Владимирович Высоцкий, занимавшийся изданием двухтомника, потом говорил мне с сожалением, что вкралась ошибка (которая впоследствии стала кочевать и по другим изданиям). Пора прояснить ситуацию.
Про Большой Каретный Высоцким было написано две песни. Первая называлась (по рассказам и записям Володи) «Где твои семнадцать лет?», и была посвящена мне.
БОЛЬШОЙ КАРЕТНЫЙ
Где твои семнадцать лет?
На Большом Каретном.
Где твои семнадцать бед?
На Большом Каретном.
Где твой чёрный пистолет?
На Большом Каретном.
Где тебя сегодня нет?
На Большом Каретном.
Помнишь ли, товарищ, этот дом?
Нет, не забываешь ты о нём!
Я скажу, что тот полжизни потерял,
Кто в Большом Каретном не бывал.
Ещё бы, ведь
Где твои семнадцать лет?
На Большом Каретном.
Где твои семнадцать бед?
На Большом Каретном.
Где твой чёрный пистолет?
На Большом Каретном.
Где тебя сегодня нет?
На Большом Каретном.
Переименован он теперь,
Стало всё по новой там, верь, не верь!
И всё же, где б ты ни был, где ты ни бредешь,
Нет-нет, да по Каретному пройдешь.
Ещё бы, ведь
Где твои семнадцать лет?
На Большом Каретном.
Где твои семнадцать бед?
На Большом Каретном.
Где твой чёрный пистолет?
На Большом Каретном.
Где тебя сегодня нет?
На Большом Каретном.
Эту песню многие знают и в нашей стране, и за рубежом; она приобрела неслыханную, фантастическую популярность. Вторая песня, названная Володей «Второй Большой Каретный», действительно была посвящена Левону Кочаряну. А отнюдь не Жоре Епифанцеву (об этом большом человеке расскажу ниже) и его квартире — это ещё одно распространённое заблуждение. Слова этой песни ярко свидетельствуют о том, что речь идёт о доме Кочарянов на Большом Каретном.
ВТОРОЙ БОЛЬШОЙ КАРЕТНЫЙ
В этом доме большом раньше пьянка была
Много дней, много дней,
Ведь в Каретном ряду первый дом от угла
— Для друзей, для друзей.
мои чёрный пистолет
За пьянками, гулянками.
За банками, полбанками.
За спорами, за ссорами, раздорами
Ты стой на том, что этот дом.
Пусть ночью, днём, всегда — твой дом,
И здесь не смотрят на тебя с укорами.
И пускай иногда недовольна жена,
Но Бог с ней, но Бог с ней!
Есть у нас что-то больше, чем рюмка вина, —
У друзей, у друзей.
За пьянками, гулянками,
За банками, полбанками,
За спорами, за ссорами, раздорами
Ты стой на том, что этот дом,
Пусть ночью, днём всегда — твой дом,
И здесь не смотрят на тебя с укорами.
…А свой чёрный пистолет я так ни разу и не применил, несмотря на то, что участвовал во многих операциях по поиску и задержанию преступников, неоднократно сидел в засадах. Но время было такое, что за каждый выстрел надо было отвечать головой.
Пистолет был скорее символом моей профессии, неким намеком на опасность, на экстремальную ситуацию, в которой я мог очутиться. А что касается «семнадцати бед»… Беды были наши общие и, по сути, сводились к каким-то переживаниям юношеской любви, спорам с домашними, к каким-то милым сердцу пустякам, казавшимся тогда проблемами глобального значения. Но настоящие, с большой буквы, поджидали впереди.
ПЕВЕЦ БЛАТНОГО МИРА
Учась в университете на четвёртом курсе, я проходил практику на Петровке, 38, в Московском уголовном розыске. Володя попросил меня показать ему, что и как делается. Он любил рыться в моих учебниках, читать конспекты — так сказать, проявлял интерес. Когда появилась возможность брать его с собой на обыски, допросы, «выемки», Володя впервые увидел настоящий уголовный мир, стал понимать неоднозначную психологию этих людей. И многие его песни, по-моему, навеяны именно этими впечатлениями. На мой взгляд, песни Высоцкого с непременной атрибутикой блатного мира — лишь форма, способ высказаться, но никак не суть. Как легко ложилось на гитару:
…Ты не радуйся, змея,
Скоро выпишут меня.
Отомщу тебе тогда без всяких схем.
Я ж те точно говорю,
Остру бритву навострю
И обрею тебя наголо, совсем!..
Официоз пугал народ тлетворным воздействием «блатной романтики», хотя ничего страшного в ней нет.
Ведь в её основе всегда лежит нечто неординарное: приключения, сражения, тайны. А доблесть, геройство и риск во все времена привлекали внимание читателей и зрителей.
Ещё Ф. Ларошфуко говорил: «Высшая доблесть состоит в том, чтобы совершать в одиночестве то, на что люди обычно отваживаются лишь в присутствии многих свидетелей». При этом в центре необыкновенных событий, естественно, часто оказываются люди далеко не законопослушные: пираты, беглые каторжники, лихие авантюристы. Их приключения придают интерес к жизни, поэтому авантюрными романами зачитываются в любом возрасте.
Судя по опубликованным воспоминаниям, идет активный поиск тех, кто просветил Высоцкого в области нравов, фольклора и быта блатного мира. Одним из таких людей был генерал-майор милиции Илларионов Владимир Петрович, заслуженный юрист России, доктор юридических наук, профессор. Как и моя жизнь, жизнь Владимира Петровича срослась с милицией. Его отличает огромная эрудиция, интеллигентность, писательский талант.
Наше знакомство с Илларионовым состоялось, когда он пришёл в юридический институт МВД РФ, где я преподавал, на должность начальника института, и впоследствии мы много лет проработали вместе на кафедре оперативно-розыскной деятельности в должности профессоров. Общие друзья, наука и взаимопонимание — вот основа, стержень нашей дружбы. К тому же он хорошо знал моего отца, бывал на Большом Каретном.
Много лет назад я показал Владимиру Петровичу папку с мемуарами моего отца, которые ему в силу различных обстоятельств не удалось издать при жизни. Илларионов прочитал их и сказал: «Надо срочно публиковать!» Вместе со мной он ездил к руководящим работникам, академикам, юристам, издателям, и предложил назвать книгу «Записки юриста». Книга так и вышла под этим названием и имела большой успех.
Многие годы Илларионов проработал первым заместителем начальника Главного следственного управления МВД СССР — именно на рабочем месте он и встречался с Высоцким и, как оказалось, во многом помог ему вжиться в образ капитана Жеглова.
Илларионову часто приходилось быть главным консультантом на съёмках художественных фильмов, рецензентом пьес, сценариев, литературных произведений на «милицейские темы», поступивших на конкурсы, готовящихся к изданию или постановке; в разные годы ему довелось быть главным консультантом фильмов «Ларец Марии Медичи», «Двойной обгон», «Страх высоты» и других.
По свидетельству Илларионова, Высоцкий обладал довольно широкими познаниями в так называемой «блатной» сфере. Этому способствовали как личные наблюдения за поведением блатных и приблатненных, обитавших в московских дворах, так и профессиональные юристы, которых дотошно «допрашивал» Высоцкий («частности, ваш покорный слуга. — Л.У.).
Высоцкому были известны большинство песен, поэм и других произведений тюремной лирики, содержащихся в альбомах и тетрадях заключенных. Он знал их варианты, разночтения в текстах, давал им свою интерпретацию, порой убедительную и интересную.
Илларионов рассказал, как уморительно смешно читал Высоцкий стихотворение о том, как наш соотечественник-карманник оказался в Турции и стал показывать там своё искусство: