Он не говорит о том, какие методы он собирался использовать в этом созерцании, если он отказывается от разума.
«Я обнаружил, что механика жизни не так интересна, как таинственные качества, которые она отражает. Придя к таким выводам, я начал изучать сверхчувственные феномены и в 1937 году полетел в Индию в надежде овладеть практиками йогов».
Через несколько лет он предпринял экспедиции в дикие районы Африки, Евразии и Американского континента, где нашел новые перспективы, «которые внушили моему телу и моему мозгу тот факт, что космический план жизни проявляется скорее в инстинктах, чем в интеллекте».
Присутствие при запуске «Аполлона-8» произвело на него огромное впечатление.
«Разговаривая с астронавтами и инженерами, я ощутил почти непреодолимое желание вновь оказаться в сфере астронавтики — с ее научными комиссиями, лабораториями, предприятиями и подземными бункерами управления — и, может быть, даже самому полететь в космос. Но я знал, что не вернусь, несмотря на бесконечные возможности для изобретений, исследований и приключений.
Почему же нет? Десятилетия, проведенные в контакте с наукой и созданными ею транспортными средствами подтолкнули мои мысли и чувства к областям, находящимся за пределами их досягаемости. Сейчас я воспринимаю научные достижения не как цель, а как путь — путь, ведущий к тайне и исчезающий в ней».
Зачем нужно выносить свои мотивы за пределы власти рассудка? Это позволяет считать удовлетворительными объяснения такого рода, а подобные эпистемологические доводы — не требующими дальнейшего подтверждения.
Из не имеющих отношения к делу абзацев, следующих далее, можно уяснить лишь то, что господин Линдберг винит науку в том, что она не дает нам всезнания и всесилия.
«Научное знание гласит, что космические аппараты никогда не смогут достичь скорости света, поэтому срок жизни человека позволит ему проникнуть в космос лишь на ничтожные расстояния; следовательно, масштабы Вселенной заставят нас ограничить наши физические исследования планетами, обращающимися вокруг Солнца… получается, что научно установленные принципы вынуждают [человека] оставаться в пределах территории системы незначительной звезды, вокруг которой он вращается. Мы ограничены недостатком времени, как когда-то были ограничены недостатком воздуха».
Но, размышляет он, возможно, мы сможем когда-нибудь найти и приоткрыть проход в следующую эру,
«ту, которая сменит эру науки, как в свое время эра науки сменила эру религиозных суеверий? Следуя путями науки, мы все время сталкиваемся с тайнами, которые не принадлежат к сфере научного познания. Я думаю, на этих пока смутно предвосхищаемых дорогах лежат великие приключения будущего: в путешествиях, представить которые не в состоянии рациональное мышление человека XX века, — за пределы Солнечной системы, через далекие галактики, может быть, через области, нетронутые пространством и временем».
Если все это кажется вам бессмысленным, проблема в вашем «рациональном мышлении человека XX века». Господин Линдберг ратует за другие методы познания.
«Нам известно, что десятки тысяч лет назад человек освободился как от опасностей, так и от защиты инстинктивного естественного отбора, и его интеллектуальная деятельность стала настолько мощной, что вернуться обратно стало совершенно невозможно… Мы должны искать способы дополнения нашего деспотичного разума бесчисленными, тончайшими и пока почти неизвестными для нас элементами, которые формируют как физическое тело человека, так и те неосязаемые качества, с помощью которых мы сможем идти дальше».
Далее ни к селу ни к городу автор разражается хвалебной песнью в адрес «дикости» — не «природы», а именно «дикости». В этой самой «дикости», которую господин Линдберг противопоставляет технологическому прогрессу и цивилизации, он обрел «направление… понимание ценностей… и пути к спасению человечества».
Чтобы помочь вам со всем этим разобраться, я могу лишь процитировать слова Эллсворта Тухи из «Источника»: «Не утруждайтесь изучением глупости, спросите у себя, лишь зачем она нужна». Господин Линдберг придумал все это ради следующего:
«Если бы мы смогли соединить наши научные знания с мудростью дикости, если бы мы могли питать цивилизацию через корни первобытности, человеческие возможности стали бы неограниченны… он смог бы слиться с чудесным, для которого не придумано лучшего имени, чем “Бог”. И в этом слиянии, — как мы давно ощущаем интуитивно, но пока лишь очень смутно можем воспринять рассудком, — опыт сможет путешествовать, выйдя за пределы земного существования.
Поймем ли мы тогда, что жизнь — это лишь одна из стадий (хотя и необходимая) космической эволюции, в ходе которой наше развивающееся сознание начинает сознавать? Обнаружим ли мы, что только без космических кораблей сможем достичь далеких галактик; что только без циклотронов сможем познать строение атомов? (Курсив автора.) Чтобы выйти за пределы фантастических достижений нашей эпохи, чувственное восприятие должно быть дополнено сверхчувственным, и, подозреваю, окажется, что эти два свойства — разные стороны одного и того же».
Чего стоят жалкие мелкие компромиссы, которые стараются найти сегодняшние политики, по сравнению с поиском компромисса такого рода?!
Я говорила в «Атланте» о том, что мистицизм — это античеловечная, антиразумная, антижизненная установка. Я получала яростные протесты от мистиков, которые пытались убедить меня в том, что это не так. Обратите внимание, что господин Линдберг рассматривает жизнь, космические корабли и циклотроны как в равной мере необязательные средства, что он говорит об «опыте», который путешествует, «за пределами реального существования», и что его интуиция обещает ему достижения высшие, чем те, которые доступны адвокатам жизни, разума и цивилизации.
Что ж, реальность оказала ему услугу. Ему не пришлось десятки тысяч лет дожидаться эволюции, объединения с дикостью, интергалактических путешествий. Цель, идеал, спасение и экстаз были достигнуты 300 000 людей, валявшихся в грязи на загаженном склоне холма поблизости от Вудстока. Их название для опыта путешествий, не сопровождающихся телесной жизнью, в края, нетронутые временем и пространством, — это «ЛСДтрип».
«Вудстокский фестиваль музыки и искусства» проходил не в Вудстоке; его название было фальшивкой, попыткой сыграть на артистической репутации вудстокской общины. Фестиваль проходил на пустом пастбище в тысячу акров, которое промоутеры арендовали у местного фермера. Откликнувшись на рекламу и анонсы прессы, на которые было потрачено $200 000, 300 000 хиппи съехались сюда. (Цифры даны по публикациям The New York Times, другие источники оценивали количество зрителей еще выше.)
Согласно журналу Newsweek (25 августа ):
«Трехдневный Вудстокский фестиваль с самого начала не был похож на обычные поп-фестивали. Это был не просто концерт, а племенной сход, выражающий все идеи нового поколения: жизнь общиной вдали от городов, наркотический кайф, землеройное искусство, выставки одежды и ремесел и прослушивание революционных песен».
В статье приводятся слова одного из организаторов, который заявлял:
«Все люди приедут за чем-то своим. Это не просто музыка, а собрание всего, что имеет отношение к новой культуре».
Так оно и было.
Организаторы не обеспечили гостей ни проживанием, ни питанием, ни удобствами; они заявляли, что не ожидали такой огромной толпы. Newsweek описывает существовавшие там условия так:
«Запасы продуктов практически мгновенно были уничтожены, а вода, которую брали в колодцах, вырытых в окрестностях, иссякла или стала грязной. Сильный ливень, прошедший в ночь на пятницу, превратил амфитеатр в болото, а торговые и выставочные ряды — в сточные канавы… Орды мокрых, больных и получивших травмы хиппи потянулись к импровизированным больничным палаткам, страдая от простуды, больного горла, переломов, ран от колючей проволоки и гвоздей. Фестивальные врачи назвали это “чрезвычайной медицинской ситуацией”, и, чтобы справиться с кризисом, из Нью-Йорка вылетели еще 50 докторов».
Согласно The New York Times (18 августа), когда начался ливень,
«по меньшей мере 80 000 молодых людей, сидевших и стоявших перед сценой, начали выкрикивать проклятья в потемневшее небо, а по склону холма, смываемый дождевыми потоками, лавиной катился мусор. Другие укрылись в протекающих палатках, шалашах, машинах и фургонах… Многие юноши и девушки бродили под дождем голыми, облепленные красной глиной».
Наркотики на фестивале повсеместно употреблялись, продавались, отдавались бесплатно. По свидетельствам очевидцев, 99% толпы курили марихуану; но и героин, гашиш, ЛСД и другие более сильные наркотики также предлагались в открытую. Кошмарные судороги так называемых «бэд-трипов» были обычным зрелищем. Один молодой человек скончался, очевидно, от передозировки героина.
В завершение репортажа Newsweek пишет:
«Организаторы наняли членов Hog Farm, коммуны хиппи из НьюМексико, для охраны порядка на фестивале. К концу недели рядом с лагерем Hog Farm можно было наблюдать сборище безумцев, лающих по-собачьи и трясущихся в причудливом хороводе в мелькающем свете стробоскопов. В текстах песен суммировалось то, чему, по убеждению всей этой молодежи, был посвящен весь фестиваль, невзирая на неприятности: “Сейчас, сейчас, сейчас — это все, что есть. Любовь — это все, что есть. Любовь есть. Любовь”».
Кто заплатил за этот фестиваль любви? Очевидно, те, кто не любим.
Граждане Бетеля, ближайшего населенного пункта, оказались жертвами, покинутыми правоохранительными службами. Эти жертвы не были ни нищими, ни миллионерами; это были фермеры и мелкие бизнесмены, тяжким трудом зарабатывающие себе на жизнь. Их рассказы, помещенные в The New York Times (20 августа), звучат как свидетельства людей, переживших иноземное вторжение.