сокращения программ финансовой и правовой поддержки. Как сообщалось в New York Times, феминистки «приравняли то, что они называют “политическим насилием” к актам физической расправы». Родителей, которые бьют ребенка, и родителей, которые лишают его питания, можно в равной степени обвинить в жестоком физическом обращении. Проводя параллель, феминистки заключают, что в отношении взрослых женщин «насилием» следует считать в равной степени и физическую расправу, и лишение материальных привилегий.
Как сущностью изнасилования, по мнению феминисток, является не акт физического принуждения женщины к занятию сексом, так и преступлением оно должно считаться не потому, что совершается физическое насилие, а потому, что оно относится к сфере коллективной «дискриминации» одного класса граждан другим.
Этот примитивный, трибалистский взгляд на проблему наиболее откровенно отстаивает Маккиннон, которая пишет:
«Сексуальное насилие — это одновременно практическое действие и показатель неравенства между полами, одновременно символ и проявление в действии подчиненного статуса женщин по отношению к мужчинам».
Маккиннон неспособна увидеть в женщине личность даже в качестве жертвы конкретного акта насилия и считает подобные преступления направленными против всего женского «племени». При изнасиловании главное зло заключается не в нападении конкретного мужчины на конкретную женщину, и даже не в применении физической силы вообще, а в том, что один «коллектив» унижен другим.
Маккиннон говорит, что за изнасилование должны судить как за дискриминацию. При слушании такого дела главный вопрос, который необходимо решить в отношении подсудимого: «Как этот мужчина обращается с женщинами, с которыми вступает в связь? Стремится ли он к доминирующей роли?» Если суды примут такой подход, заключает она,
«по крайней мере юридически изнасилование будет признано тем, чем оно является в реальной жизни, — сексуальной дискриминацией».
Но если сущность изнасилования — в дискриминации, то есть в неравенстве, то в чем разница между сексуальным актом и изнасилованием? Любой сексуальный акт так или иначе связан с неравенством, так как в его основе лежит различие полов. Так значит, это делает его по определению преступным?
Любое заключение, которое делают феминистки в связи с этим, — что «да» приравнивается к «нет» или что изнасилование приравнивается к «неравенству» — говорит о том, что для них секс — это архетипический акт агрессии мужчин по отношению к женщинам. Секс per se становится изнасилованием. И все мужчины в этом виновны.
Изнасилование, по словам одной дамы, занимающейся сексуальным просвещением,
«это не какая-то форма психического отклонения, свойственная очень небольшому количеству мужчин. На самом деле оно почти ничем не отличается от того, что мы привыкли считать социально приемлемым или даже одобряемым мужским поведением».
Изнасилование, утверждает известная писательница-феминистка, это «сознательный процесс унижения, при помощи которого все мужчины держат всех женщин в страхе».
В чем источник такой ненормальной ненависти к мужчинам, а в особенности к сексуальным отношениям между мужчинами и женщинами? Айн Рэнд рассматривает секс как акт метафизического утверждения:
«Для рационального человека секс — это выражение своей самооценки, чествование себя самого и бытия в целом… Это его реакция на то, что он более всего ценит в другом человеке».
Секс — утверждение сознания собственной значимости человека, его способности успешно существовать в реальном мире и радоваться этому успеху.
Тогда какая же оценка секса следует из противоположной метафизики? Если секс — добро, так как провозглашает способность личности контролировать реальность и достигать чего-либо, как должны воспринимать секс феминистки, которые считают, что женщины в принципе лишены такой способности?
Для них секс — это соединение не двух партнеров, разделяющих ценности друг друга, а двух противоборствующих сил: жестокого деспота, который незаслуженно лишает женщину того, что ей положено, требуя от нее, чтобы она сама завоевывала свое место в мире, и беспомощной вечной жертвы, которая отчаянно пытается за кого-нибудь удержаться, чтобы не потеряться в этом мире и просто выжить. С этой точки зрения секс для женщины — не радостное утверждение своего чувства самоценности, а невыносимое подтверждение чувства бессилия и обиды на мужчину за то, что он обладает тем, чего она лишена.
Согласно доктрине феминизма, секс — это абсолютное подавление. Мужчина доминирует над женщиной. Ее вечный враг «овладевает» ею. Секс — квинтэссенция женских «мучений» для тех женщин, которые не в состоянии даже выразить собственное отношение к происходящему в ответ на мужское «словесное принуждение».
Теоретик феминизма Андреа Дворкин, изображающая секс как «военное вторжение и оккупацию», абсолютно откровенно озвучивает эту точку зрения:
«Физически женщина в момент полового акта представляет собой населенную территорию, территорию в буквальном смысле, которую также в буквальном смысле занимает враг; это оккупация даже в том случае, если он не встречает сопротивления и не применяет силу, даже тогда, когда противник умоляет его: “Да, пожалуйста, да, быстрее, да, еще!”»
Дворкин утверждает, что, если женщина считает секс приятным, это делает его еще большим злом.
Эти «захваченные врагом женщины опускаются в своем предательстве ниже любого другого предателя: они находят наслаждение в своем падении и называют сотрудничество с врагом свободой».
Взгляды Дворкин — вовсе не бред сумасшедшей. Ее одиозное восприятие секса логически вытекает из феминистской метафизики. Если женщина сама по себе — беспомощное, безвольное, лишенное подлинной человеческой личности нечто, то секс действительно представляется грубым вторжением и недостойной уступкой врагу. Дворкин просто более последовательна в своих умозаключениях и относится к идеям феминизма более серьезно, чем большинство ее единомышленниц.
Доктрина феминизма все глубже проникает в современную культуру. Подвергать сомнению и опровергать ее «политкорректные» постулаты, особенно в научных кругах, может решиться только независимый ум. Иными словами, для этого требуется обладать именно той способностью, существование которой не признают феминистки и которой они не в силах противостоять.
Отвергать феминизм должен каждый, мужчина или женщина, кто понимает абсолютную необходимость самостоятельного мышления и действий. Если вы понимаете, что человек сам должен закладывать фундамент своей личности, независимо от пола, если вы можете раскрыть в себе способность достигать поставленных целей собственными силами, если вы решительно отвергаете требование жить за счет руководства и силы коллектива, значит, вы не должны позволять идеям феминизма распространяться свободно, не встречая сопротивления. Разоблачайте и открыто опровергайте покорную зависимость, которую взращивает это «освободительное» движение. И прежде всего дайте людям увидеть, что идеологическая битва за идеи феминизма ведется не между женщинами и мужчинами, а между племенным сознанием и независимостью.
Часть IV.АНТИИНДУСТРИАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
13. Философия нужды
Первым этическим кодексом, который намеренно и однозначно разделил действия человека и его интересы, был кодекс, введенный Иммануилом Кантом. Именно Кант объявил: если человек хочет быть уверен, что его поступки нравственны, он должен не просто игнорировать собственные интересы — материальные или духовные, но и по собственной воле идти наперекор им. Именно Кант создал формальную дихотомию между добром и требованиями человеческого существования.
Философия Канта постепенно проникала в западную культуру. Сейчас, спустя примерно 200 лет, возникло политическое движение, откровенно пропагандирующее эту доктрину убийц. Движение, желающее запретить стремление к человеческим ценностям — ради нравственной «обязанности» перед нечеловеческим. Это движение защитников окружающей среды.
Многие люди относятся к этому движению благосклонно. Они считают его полезным, чем-то вроде мировой санитарной службы. Критикуя некоторые «перегибы», люди верят, что главная цель «зеленых» — улучшение человеческой жизни путем очищения воды и воздуха.
Но это опасное и поверхностное мнение. Если изучить конфликт между интересами человека и «интересами» природы, становится совершенно ясно, что защитники окружающей среды всегда приносят первые в жертву вторым. Если требуется построить плотину гидроэлектростанции, оказывается, что ни в коем случае нельзя пожертвовать благополучием какой-нибудь улитки или лосося, зато благополучие людей в расчет не берется. Если встает выбор между вырубкой лесов для нужд человека и сохранением их ради гнездования пятнистой неясыти, зеленые спасают совиный дом, а дома для людей остаются непостроенными.
Огромные пространства Арктики находятся под запретом для производителей ради того, чтобы не потревожить северных оленей и плавучие льды. Населенные москитами и аллигаторами трясины объявлены неприкосновенными и не должны подвергаться осушению человеком. (Даже земли, уже занятые сельским хозяйством, могут быть объявлены заповедными, если какой-нибудь бюрократ решит, что растительность, обычно встречающаяся на болотах, могла бы расти здесь, если бы местность не была занята сельскохозяйственными культурами.) Самые полезные проекты — от жилой застройки до научных объектов — замораживают, если существует опасность — или кто-то заявляет о том, что она существует, — для каких-то ничтожных видов животных.
Не поддающийся подсчету ущерб, который наносится такими запретами человечеству, для защитников окружающей среды никакого значения не имеет. Они даже не пытаются заявлять о том, что их цель — человеческое счастье. Вместо этого они в открытую говорят о том, что общество не в состоянии принимать всерьез: о том, что природа должна оставаться нетронутой