– Лучше с сумочкой в левой руке, – сказала она и открыла дверь.
Семенов пришел на сквер Пушкинской площади без десяти час.
Он был в светлом костюме из тонкой летней ткани, в синей рубахе без галстука. Через руку переброшен коричневый плащ Воробьева-Блиндера, в карманах которого, в каждом по два, лежали тюбики с зубной пастой.
Он волновался. Он знал, что издали за ним наблюдают двое верных товарищей, которые скорее погибнут сами, чем дадут погибнуть ему, но от этого волновался еще больше. Во-первых, никакая опасность здесь, в центре
Москвы, в ясный летний день ему не угрожала. Во-вторых, он и сам может за себя постоять. И таким образом получалось, что невидимое присутствие товарищей его только смущало – он чувствовал себя неловко, словно новичок-любитель на сцене. Если бы своих не было, он бы не испытывал стеснения. Все иные, случайные свидетели того, что должно было здесь разыграться, не в счет, так как они не имели о происходящем никакого понятия.
Семенов прохаживался на площадке за памятником
Пушкину. В такую жару на самом солнцепеке это мог делать лишь человек, пришедший на свидание. Но, странная вещь, с ним вместе тут прохаживалось множество людей, мужчин и женщин. И вообще весь сквер, почти лишенный тени, был многолюден в этот час, на скамейках не видно свободных мест.
Линду Николаевну он знал по кадрам, снятым скрытой кинокамерой, и мог бы заметить ее издали, но Семенов умышленно не смотрел по сторонам, чтобы нечаянно себя не выдать неосторожным взглядом. Поэтому ее появление действительно было для него в какой-то мере неожиданным. Однако он отметил, что подошла она не ровно в час, а в пять минут второго. Он не знал, что перед тем она его внимательно разглядывала.
Подойдя, Линда Николаевна сказала:
– Извините, вы товарищ Воробьев?
Он сказал:
– Да.
Она сделала паузу и спросила:
– Давно меня ждете?
Он смущенно пожал плечами.
– Да как вам сказать?.. Минут десять-пятнадцать.
Линда Николаевна, до этого глядевшая ему в глаза, посмотрела как-то вбок.
– Извините, я, кажется, ошиблась.
И пошла своей величественной походкой в сторону
Моссовета.
Она не произнесла слов, предназначенных настоящему
Воробьеву: «Поедемте ко мне домой». Как сказал бы Павел
Синицын, тут и ежу было понятно, что Линда Николаевна без труда расшифровала подмену. Каким образом она это сделала, гадать было не время. На такой случай у Семенова имелся план действий, предоставлявший ему довольно широкую инициативу. Семенов пригладил волосы рукой –
это был знак тем, кто наблюдал за встречей: «Я раскрыт».
Линду Николаевну он догнал у Елисеевского магазина.
Увидев его рядом с собой, она замедлила шаг, как будто ожидая, что он ее обгонит и уйдет вперед, но Семенов сказал:
– Нам надо поторопиться, Линда Николаевна… Может, вернемся на площадь, попробуем взять такси?
Линда Николаевна, ничего не отвечая, остановилась, повернулась и так же величественно зашагала в обратную сторону.
Семенов, обретший было свою обычную уверенность, опять почувствовал некоторое стеснение, но уже иного рода. Спокойствие и высокомерие этой пожилой женщины были так подчеркнуты, что он начинал испытывать раздражение. Будь она помоложе, он бы сумел быстро сбить с нее спесь, но из почтения к возрасту приходилось соблюдать ритуал, выглядевший в сложившейся ситуации насилием над здравым смыслом.
Так рассуждал Семенов, пока они шли к стоянке такси, расположенной напротив кинотеатра «Россия». К сожалению, он не мог знать, что творилось в голове и душе Линды
Николаевны. Его вводила в заблуждение личина невозмутимости, а меж тем под нею вовсе не было спокойствия. И
не отвечала Линда Николаевна на его попытку начать разговор не из одного только высокомерия, скопированного ею с лучших берлинских образцов 1941-1942 годов.
Растерявшись неожиданно для себя, она старалась собраться с мыслями.
Хотя она сама, первая, при обсуждении с Брокманом этой поездки допускала именно такой, наихудший для нее вариант и рассматривала его последствия с неподдельным хладнокровием, но то было у нее дома, с глазу на глаз с ее боготворимым жильцом. Одно дело – представить себе собственные действия умозрительно и совсем другое –
действовать в реальной обстановке.
Словом, Линда Николаевна была выбита из колеи и старалась поскорее вернуть себе присутствие духа. Семенов искал верный тон, чтобы побыстрее снять собственную напряженность и взяться за самое существо дела, которое свело его с этой спесивой особой.
На улице в потоке людей не очень-то удобно вести конфиденциальный разговор, но кое-что все же сказать можно.
– Я знаю расписание ваших электричек, – миролюбиво сказал Семенов, когда они подошли к стоянке, где человек пять-шесть ожидали такси.
Линда Николаевна и на этот раз промолчала. Семенов иного и не ожидал.
– Нам нужно успеть на тринадцать пятьдесят восемь, –
сказал он уже вполне благодушно.
Она молчала. Тогда он спросил строго:
– Нас ждут к определенному часу? Или как придется?
– Это все равно, – изрекла наконец Линда Николаевна, и Семенов тотчас понял, что она врет, и сразу ей об этом сказал:
– Неправда.
– Если вы все знаете, зачем спрашивать?
– Я знаю много, но не все. И вам и мне будет лучше, если вы станете говорить правду.
Со стороны они, наверно, были похожи на тетку с племянником, обсуждающих какую-то семейную неприятность.
– Я даже не знаю, с кем имею честь… – Она сказала это слишком громко, так, что могли слышать стоявшие рядом.
Семенов наклонился к ней.
– Говорите, пожалуйста, тише. Я покажу вам документы, только чуть позже.
Ему вдруг пришла в голову мысль, что Линда Николаевна, если пожелает, может устроить вот тут, на стоянке, истерику, выйдет публичный скандал, и тогда все задуманное полетит к чертям. Но, к счастью, она органически не была способна на истерику, даже деланную.
Подошла их очередь. Оба поместились на заднее сиденье.
– Курский вокзал, – сказал Семенов шоферу.
Потом он показал Линде Николаевне свое служебное удостоверение. До вокзала, куда приехали без десяти два, они молчали.
Семенов купил себе билет (Линда Николаевна сказала, что у нее билет есть, но забыла сказать, что она ради экономии времени купила, отправляясь в Москву, билет и для
Воробьева).
Едва вошли в электричку – она тронулась. Вагоны были полупустые, и они сели в третьем от хвоста, у окна на теневой стороне, друг против друга.
– Мы пойдем к вам домой? – спросил Семенов, возобновляя прерванный разговор.
– Дома у меня делать нечего, там никого нет.
– Я ведь серьезно, Линда Николаевна. Мы же с вами вроде договорились.
Вот теперь Линда Николаевна была спокойна уже по-настоящему. Словно что-то для себя окончательно решила и не испытывала колебаний. Но и Семенов обрел то ровное настроение, которое сам он называл рабочим.
– Я тоже не шучу, – сказала она.
– Где должна произойти встреча?
– У рынка. На автобусной станции.
– Во сколько?
– От четырех до пяти.
Линда Николаевна говорила чистую правду, и ей было хорошо и спокойно.
– Чтобы не задавать лишних вопросов, может, вы сами объясните, как все это должно произойти? – сказал Семенов.
– Ничего особенного. Я вас приведу к станции и уйду. А
он вас сам увидит и подойдет.
– И больше никаких паролей?
– Нет, представьте.
Про сумочку она говорить не собиралась.
– С вокзала мы на чем поедем? – поинтересовался он.
– Там рядом.
Она откровенно его разглядывала, а это всякому неприятно.
– На мне что-нибудь написано? – спросил Семенов.
– Да нет, – отвернувшись к окну, сказала она. – Рядовой труженик.
– Кстати, как это вы определили, что я не тот, кого вы ждали?
– Не так отвечали.
– А как нужно?
– Многого хотите.
– Но это не имеет значения, раз уж мы едем вместе.
– Как знать…
Она смотрела в окно, и Семенов тоже позволил себе разглядеть ее хорошенько. Моложавость облика все же не могла обмануть – перед ним сидела старая женщина. Но держалась и выглядела она великолепно. Светло-лиловый костюм из плотного крученого шелка, дымчатая кружевная кофта со стоячим воротничком, скрывающим шею. На голове серая шляпа из рисовой соломки с пучком лиловых цветков… Серая кожаная сумочка лежала у Линды Николаевны на коленях, поддерживаемая обеими руками…
Рассматривал он Линду Николаевну не из пустого любопытства. Детали одежды, как известно даже школьникам, тоже могут служить условными знаками для посвященного. Простейшее рассуждение: если она ведет на –
свидание к Брокману его, контрразведчика, то у них должен быть какой-то знак, которым она даст Брокману сигнал об опасности. Но какой? Может, у нее есть миниатюрный передатчик для работы на близком расстоянии?
– Разрешите, я посмотрю вашу сумочку, – сказал Семенов.
Не меняя позы, она отдала сумочку.
Ничего похожего на радиоаппаратуру он не обнаружил.
Говорить больше было не о чем. Оставшиеся полтора часа в жарком вагоне показались бы в другое время невыносимо скучными. Но у каждого из них было о чем подумать, и два десятка станций мелькнули быстро, словно электричка шла без остановок.
В 15.53 они приехали. От вокзала Линда Николаевна повела Семенова по прямой тихой улице, обсаженной по бокам старыми липами и застроенной невысокими, в большинстве двухэтажными домами дореволюционной архитектуры. Потом повернули на улицу с оживленным автомобильным движением, и еще метров за сто Семенов увидел деревянную арку с выцветшими красными буквами:
«Колхозный рынок». Слева от арки – полукруглая площадь, заставленная автобусами, и в глубине ее – белый павильон автостанции.
– Где он будет? – спросил Семенов.
– Не знаю. Я вам уже объяснила.
Семенов все еще безуспешно ломал голову над вопросом: каким образом Линда Николаевна сообщит Брокману, что ведет чужого? Платочек, что ли, достанет из сумочки?