– Не тикают, понял? – сказал.
Федор выглянул и спросил:
– У тебя часы есть?
– Три часа, – ответила буфетчица.
– Нормально, – сказал Колька. – А кто там?
Федор ничего не ответил, а вышел.
Девочка тоже проснулась, но лежала без движения и моргала.
– Здравствуй, у, – сказал ей Колька. – У нас гости.
12. Когда они вышли в комнату, Федор уже разливал в стаканы по чуть-чуть, а на столе лежала какая-то еда. Буфетчица сидела, повернувшись к осколку зеркала на подоконнике, и поправляла волосы – они у нее были крашенные в белый цвет, но давно.
– Стакана-то всего три, – заметил Федор.
– Мы из одного, – сказал Колька.
– Я не буду, – сказала девочка.
Федор посмотрел на девочку. Поставил бутылку.
Девочка пошла в угол комнаты, к рукомойнику. Колька, взяв стакан и кусок хлеба с огурцом, сел на пол, поскольку стула было всего два.
– Ну давайте, – сказал Федор. Буфетчица отвернулась от зеркала. – С приездом, Кундра, – торжественно сказал Федор, поднимая стакан.
Они выпили, и Федор тотчас же налил снова.
– Вот мы и похмелились, – сказал Колька, – а ты говорил. – Он откусил хлеба и огурца, пожевал и проглотил, глядя на буфетчицу. – Мы с вами не могли где-нибудь видеться? – спросил он.
Буфетчица пожала плечами.
– Анюта, – сказал Федор. – Там беломор в шкапчике, дай его сюда.
Девочка повесила полотенце на гвоздь, подошла к маленькому белому шкафчику с красным крестом, висящему на стене, открыла его и достала одну пачку. – Бросай, – сказал Федор. И словил.
Буфетчица вынула из своей сумки пачку сигарет, положила на стол.
– Можно? – спросила Аня, подойдя. Буфетчица кивнула. Аня взяла сигарету и прикурила, и подошла к окну, и стала смотреть.
– Ну, давай, – сказал Федор, поднимая свой стакан.
– Аня, поешь, – сказал Колька.
– Я не хочу, – сказала Аня, не оборачиваясь.
Они выпили.
– Вспомнил! – воскликнул Колька. – Мы у вас ночевали, месяца три назад. Там такая девочка. Ее звали…
– Даша, – сказала буфетчица.
– Хорошая девочка, – сказал Колька. – Ваша дочь?
Буфетчица, подумав, сказала:
– Нет.
– Что еще за Даша? – спросил Федор.
Буфетчица промолчала.
– Ладно, – сказал Федор. – Надо выпить. Раз такое дело.
– Мне не наливай, – сказал Колька.
– Это почему? – спросил Федор.
– Я уже.
Федор посмотрел на него, потом пожал плечами: как знаешь.
Колька встал и прошелся по комнатке. Заглянул в зеркало.
– Плохо человеку, когда он без бритвы, – сказал он. – Мохнорылый он. Ушей не видать. Конечно, в этом есть своя правда… – Он повернулся к Ане. – Вот приедем куда-нибудь – придется тебе побрить мне башку.
– Ну что, Кундра, – сказал Федор. – Вот такие-то пироги. Так вот оно все, Кундра.
Колька умывался. Вытершись, он сказал:
– Мы пойдем бутылки сдадим. Сегодня какой день?
Кундра сказала: – Суббота.
– Ну и суббота, – сказал Колька, глянув в окно.
13. Колька вышел со станции с двумя сумками. Девочка уже стояла на краю мола и смотрела вниз.
Он пошел к ней по самому краю, расставив руки с сумками, в которых звенели бутылки.
Подошел, остановился.
Лед был не ровным и гладким, а наползал огромными глыбами. Одна глыба выдвигалась за край мола, неровный кусок льда торчал вверх.
– Слышишь? – тихо сказал Колька.
– Что это?
– Это сила, – сказал он очень тихо. Они молча постояли, слушая. – Это они там внизу… скрипят… от этой страшной силы.
Они еще постояли молча.
– Да. Хорошо было. Пора сваливать.
– Пора, – сказала Аня.
– Тебе тоже так кажется? – обрадовался он. – Это хорошо. А куда сваливать-то будем?
– Не знаю, – сказала Аня.
– Я знаю, – сказал он. – А ты угадай с двух раз.
– Не хочу.
– Понятно, – сказал он. – Можно, конечно, остаться. Я бы, скажем, остался. На всю жизнь. На весь остаток жизни. И старик, в гроб сходя, меня бы благословил. И нехуевая у меня была бы борода. И всем, кто меня ждет, пришлось бы подождать – до следующего раза. Ты меня будешь ждать, Анюта? – Девочка молчала. – Мы тебе тоже что-нибудь придумаем. Придумаем, где ты будешь меня ждать до следующего раза. Хоп, уже есть: мы тебя отправим к тем дубоебам в Москву. Ты там времени зря не теряй, войди с ними в долю, прибери ларьки к рукам, то-то будет радостная минута, когда мы…
– Остапа несло, – сказала девочка.
Колька расхохотался.
– Вот это подружка, – сказал он. – Настоящая подружка. Настоящая у. Я опять забыл, как ты называешь полотенце.
– Ай, отстань, – сказала девочка.
– Пошли. – Он взял две большущие сумки в одну руку, другой обнял ее, подтолкнул к краю. Девочка взвизгнула. – Ты… ты, дурак, ты хочешь… чтобы я утонула!
14. Федор вышел и, обойдя станцию, закричал в мегафон:
– ЭЙ!
Мальчик и девочка – уже почти у деревьев – остановились и обернулись.
– КУПИТЕ ТАМ ЧЕГО-НИБУДЬ! – продолжал Федор.
Колька, приложив руки ко рту, заорал:
– Йе-е, кэп!
15. В вагоне электрички они сидят у окна, напротив друг друга. За окном сумерки. Электричка то мчится с грохотом мимо синего снега и черных сосен, то останавливается на станциях, где фонари светят на снег, и двери вагона выпускают кучку людей, а после того, как эта кучка рассеивается по платформе, а другая, наоборот, втягивается в двери, электричка медленно отъезжает, постепенно набирая скорость.
– У него есть комната в коммуналке, – рассказывает Колька. – Там живут какие-то, ему платят. А он на это живет на станции.
– Ты знал, что он там? – спрашивает Аня.
– Мы, конечно, рисковали, – соглашается Колька. – Но, с другой стороны – какой риск? Не он – так кто-нибудь другой. Я к нему так и попал, той зимой. А потом, весной, я у него жил полтора месяца. Помогал работать. – Колька смеется. – Мужик пьет один, нельзя же так.
– А эта… тетенька?
Колька пожимает плечами.
– Не знаю. Про тетенек не рассказывал. Мы просто пили. Хорошо, кстати, жили. Он другие истории рассказывал! – Колька думает. – Он, конечно, съехавший мужик, – замечает он, – но я тоже съехавший был: сама подумай, полтора месяца каждый день. И каждый вечер.
– Тебе это нравилось?
– А?.. Нравилось? Да, конечно. Очень. В этот раз он не слишком-то разговорчивый был… я так думаю, он обиделся, что я с тобой. А тогда он меня просто обрабатывал, как… плотник чурку. Я-то это почти сразу просек, но мне было интересно смотреть, что он со мной делает. А он, кажется, этого и сам не знал. Но ему было в кайф, это ясно. …Вот послушай, вспомнил. Раньше у спасателей, как и у всех, были планы. Планы по спасению утопающих. Не спасешь столько людей, сколько положено – тебе премию не дают. А если они не тонут?.. Спасатели выезжают в лодках, тихонько подплывают к какому-нибудь крутому пловцу… Тюк! – веслом по голове. Вытащили, откачали, квитанцию составили, все как положено. Потом премию обмывают.
– Ужас, – говорит девочка без тени улыбки.
– Нет, это фольклор. Да нет, ты врубись: это жизнь! Всё так и есть. …Вообще, тогда интересно было. Я всё забыл – вообще всё – каждое утро выходишь, никого, и только смотришь, как море оттаивает. А потом и вообще никуда уже не смотришь, и только Федор со своими историями. …Я когда в Ленинград после этого вернулся, со мной знаешь что сделалось? Когда я в метро попал, и на эскалаторе увидел эту людскую вереницу? Я стал хохотать, как сумасшедший. Люди такие смешные… гладкие.
Электричка едет, колеса стучат.
– Почему ты уехал? – спрашивает Аня.
– А, – Колька морщится.
– Я чуть не сдох, – говорит он. – Что-то с животом случилось. Термометра там не было, а интересно было бы посмотреть, сколько у меня натикало. Да! это тоже очень интересно было, наблюдать за этим делом. Я не сопротивлялся, я лежал и думал: вот, сколько меня уже мало во мне осталось. Паршиво, конечно, есть не можешь, всё насквозь пролетает, и день за днем. И болит. – Колька замолкает. – А Федор, – говорит он, – очень испугался. Я и очухаться не успел, он чуть ли не в шею меня выпер.
– В принципе, он прав, – говорит он чуть погодя. – Не тянешь – не лезь. Вот мужик – сколько ему лет, я не знаю. – Колька смотрит на девочку, и вдруг толкает коленом ее колено.
– Не ссы, Анька! – говорит он. – Наш поезд мчится к славе.
Девочка молчит.
Электричка едет.
16. День.
Возле главпочтамта – ряд междугородних автоматов. Возле одного стоит Юрьич и курит.
В автомате – Даша. Даша орет так, что здесь все слышно, голос у нее раздраженный и обиженный. «Слушай, у меня последняя пятнашка! Скажи маме, что я деньги получу, тогда еще позвоню! Ну пока. Что?!! Не знаю!!! Всё! Я говорю: пока!!! Всё». Дашка вешает трубку и вываливается из автомата. Она в шубе, но без шапки, выглядит она так, будто только что из парикмахерской.
– Дай! – говорит Дашка, забирает у Юрьича окурок и несколько раз затягивается.
– Ну что? – говорит Юрьич.
– А что? – говорит Дашка.
– Ну не знаю, – говорит Юрьич. – Куда теперь?
– Без понятия. – Дашка бросила окурок и растоптала его.
– Ну пошли к Неве, – сказал Юрьич.
– Зачем?
– Ну я не знаю, – сказал Юрьич. – Ну пошли еще куда-нибудь.
– Вот ёлки! – сказала Дашка.
Они вышли на Невский и пошли-таки к Неве.
– Слушай, – сказал Юрьич. – Они же не знают, что тебя выгнали, да?
– Нет, – сказала Дашка.
– А если б тебя не выгнали, ты бы была потом учительницей, да?
– Да, – сказала Дашка.
– Слушай, – сказал Юрьич. – А если они узнают?
– Слушай! – сказала Дашка. – Ты чего хочешь от меня?!
– Ты чего орешь? – обиделся Юрьич.
Некоторое время они прошли молча.
– Стрельни лучше сигарету, – сказала Дашка.
Юрьич стрельнул два раза, но промахнулся.
– Не дают, суки, – сказал Юрьич с досадой, вернувшись.
– Ты просто стрелять не умеешь, – объяснила Дашка и, шагнув к мужчине, идущему навстречу, спросила у него сигарету. Рассыпавшись в извинениях, тот оказался некурящим.