В самом начале главной улицы Новой Ладоги (конец у церкви), проложенной вдоль Волхова, чуть поодаль от берега — проспекта Карла Маркса — несколько баб сажают в клумбы — бетонные вазы — цветы. Исполать вам, бабоньки! Здесь же в начале проспекта тепло-приютно пахнет свежеиспеченным хлебушком: тут хлебозавод, с пылу-жару продают хлебы, булки, ромовые бабы, пончики; стоит очередь — к теплому хлебушку и постоять утешно.
Далее почта, суровая барышня скажет тебе: «Монет не размениваем». — «А заказать Питер можно?» Барышня: «Слишком дорого». — «А сколько?» — «Сто двадцать пять рублей три минуты». Сообразишь, что можно и не звонить, не ахти в какую даль и уехал.
Живу в гостинице районной, каналом старым окаймленной. Невдалеке кричит петух. День до рассвета не потух. Цветут раскидистые липы. На небе чаячие всхлипы. Темна канальная вода. Неизрекаема беда. Может быть другая концовка: «А где насущная еда?» По словарю Брокгауза в 1896 году в Новой Ладоге было 12 питейных, 86 торговых заведений, при населении 5087 человек. Ежегодная Успенская ярмарка — на Успенье — собирала чуть не всю торговую Россию. Нынче в Новой Ладоге единственная точка, где можно заморить червя, заложить за воротник, в помещении бывшего ресторана «Волхов», теперь безо всякой вывески: и так все знают.
Справедливости ради: напротив оной точки общепита есть вывеска — «ресторан» по-иностранному. «Бриг» по-русски. Из окна гостиницы мне видно: у входа в ресторан «Бриг» весь вечер простоял «вольво» его хозяина, ни один посетитель в «Бриг» не вошел. Ну ладно, полно злорадствовать, еще не вечер, господа.
Гостиница «Радуга», в коей я проживаю, куплена неким господином из «новых русских»; в гостинице удобства общие, стены такие, что слышен мышиный писк в соседнем номере; шаги дежурной на первом этаже как шаги командора. По счастью, мышей нет, я единственный постоялец в отеле. В последний раз, года четыре назад, я платил за номер 1 р. 30 к., нынче тысячу. Посчитайте, во сколько раз... ну, и так далее, это скучно. И... снова замерло все до рассвета, дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь... Только не бродит одинокая гармонь в нашей притихшей провинции.
В последний раз я был в Новой Ладоге как государственная фигура: баллотировался в депутаты Верховного Совета СССР. А?! Не фунт изюму?! Как кандидат я тогда выступал перед избирателями в библиотеке, в обстановке наиболее мне благоприятной, в окружении знакомых книг. На встречу пришли книгочеи, и разговор получился больше литературный. Теперь мало кто помнит о тех давних выборах в некогда бывшем государстве. В нашем округе победа досталась темной личности. Вскоре после выборов все убедились, увидели на экранах телевизоров: темная личность. А среди кандидатов (нас было 12 душ) предлагали себя приличные, обладающие разумом, волей люди. За меня отдали голоса 4 процента избирателей в нашем округе. После мне докладывал Иван Текляшев: «Мы-то с Марьей за тебя голосовали, я и другим говорил: «Этот хоть ошивается в наших местах, везде ходит, знает, что и как».
В тот мой приезд в Новую Ладогу в ранге кандидата в народные депутаты заместитель председателя рыболовецкого колхоза имени Калинина Суханов выписал всей нашей команде: мне, моему доверенному лицу Кутузову, возившему нас на своем «Жигуле» Ларину — по толике рыбы по госцене. То есть, он выписал на имя рыбаков, которым причитается от улова, а мы получили по судаку. Казалось, чего бы проще: пришли в колхозный магазин и купили, но колхозу торговать рыбой возбранялось, даже в колхозной столовой уху не варивали. И в Питере ладожские сиг с судаком невесть кому доставались, и окунь с плотицей не доходили до нашего брата. С ладожской рыбой всегда была какая-то иррациональность: колхоз ежегодно сдавал государству 5000 тонн рыбы, а мы ее и в глаза не видали. (Для примера: в Токио на рыбный рынок-аукцион каждое утро доставляется 3000 тонн рыбы; к вечеру все съедается). Теперь и подавно концы в воду, да и цены на рыбу стали тысячные.
Алексей Николаевич Суханов председательствовал в новоладожском рыболовецком колхозе с 1960 по 1986 год; перестройка пошатнула вполне еще крепкого председателя... Некоторое время он помаялся в должности заместителя... Подробно о Суханове чуть дальше.
Иду в Новой Ладоге по проспекту Карла Маркса... Раньше ходил и хоть бы что, а сегодня идти по карлу-марлу все же как-то погано. Свернул за угол: ул. Урицкого — тьфу, пропасть! Далее Володарского, Советская. А это что такое? табличка на набережной старого канала: «Пролетарский к-д». Канал-то Петровский, сам Петр Великий первую землицу из ложа канала вынул, на тачке вывез — документально зафиксировано, дело было 22 мая 1719 года. А руководил прорытием канала, сооружением шлюзов не кто иной, как Ибрагим Петрович Ганнибал, прадед Пушкина. И это надо же было додуматься обозвать петровский канал пролетарским. Как боялись нашего прошлого те, кто отвечал за идеологию, и сколько дурости, обалдуйства, старания расшибиться в лепешку перед теми, кто еще выше в номенклатуре. Партократы подгоняли под себя русскую историю. Тем же озабочены и демократы. Ни в одну идеологическую систему не укладывается Петр Первый; левые радикалы клеймят преобразователя России: он предтеча большевизма; почвенники-русофилы им вторят: он занес на русскую почву западную скверну. Крайности сходятся.
В средние века на месте Новой Ладоги, при впадении Волхова в Ладожское озеро, был Никольско-Медведовский монастырь. Петр Первый в 1704 году заложил Новую Ладогу как центр округи, то есть повелел заложить: побывал в устье Волхова, постоял на берегу пустынных волн, и далее все как у Пушкина, только город поменьше, чем Санкт-Петербург, и совсем без немцев, без двунадесяти языков, ну до того русский (в низовьях Волхова сохранились следы обитания славян VII—IX веков), даже без вепсов.
В середине XVIII века Суздальским полком, расквартированным в Новой Ладоге, командовал Александр Васильевич Суворов; построенная им полковая церковь сгорела в 1988 году, сам видел; в ней помещалось лако-красочное производство.
Ну как тут не схватиться за волосы, которых уже и нет, как не завопить благим матом: кто мы такие? откуда мы? куда зашли? куда нас завели урицкие с володарскими, а нынче эти — как их?
Однако еще «немного истории». Проспект Карла Маркса назывался Николаевской улицей; Карл Маркс — маленький, совершенно черный бюстик — стоит на постаменте под молодым, но широкоплечим, осанистым кедром. Сначала карлу-марлу привинтили на постамент, сооруженный под памятник Александру II — царю. В брошюре о Новой Ладоге сказано, что памятник царю-освободителю возвели на народные деньги. Чем угодил новоладожским рыбакам и купцам именно этот царь, не знаю, но памятник был величав, благолепен; стой он сегодня на своем месте, в Новой Ладоге, было бы чему поклониться как символу истории нашего Отечества и произведению искусства. В 18-м году явились братишки-матросы из Питера, царя Александра II утопили в Волхове, благо близко, на его место привинтили карлу-марлу... Затем почему-то маленький черный бюст с бородой перенесли в другое место; на царский пьедестал воздрузили Кирова с поднятой дланью. За годы стояния не на своем месте у Мироныча выкрошился один алебастровый палец, так и стоит беспалый. (Почему-то приходит на ум, что президент у нас тоже беспалый). Так ему и стоять, а срок стояния не исчислен.
Из новшеств последнего времени: рядом с вывеской «Совет народных депутатов» такой же величины вывеска: «Мэрия». Совершенно дикое, несовместное с Новой Ладогой и любым другим русским городом словечко, ровно как и мэр.
В Гостином дворе добротной купеческой постройки, простирающемся чуть не на четверть главной улицы, продаются предметы неходовые, остаточные. В былые времена новоладожский универмаг был забит всевозможным импортом; нынешние коммерсанты сюда носу не кажут, здесь им делать нечего: денежные мешки в столицах, в провинции голь перекатная. Опять-таки для примера: в развитых странах, взятых нами за образец строительства капитализма, ну, скажем, в Англии, в любом городке можно купить все нужное, как в Лондоне; существуют службы спроса, предложения; цены образуются по закону рынка. Ежели в какую-нибудь английскую глубинку чего-нибудь не завезут, граждане Великобритании подымут такой шум, что на Даунинг-стрит станет тошно. Бизнес бизнесом, при всем его зверином оскале, а продукты питания вынь да положь на стол потребителя, и при достаточном рационе, иначе все станет. Однажды я наблюдал лондонского бомжа, он ночевал на садовой скамейке на Блумсберри-сквер: велосипед приставит к скамейке и ночует, утром на спиртовой горелке вскипятит в большом котле изрядную дозу сосисок, умнет и крутит педали — до вечера.
А у нас... на одно солнце глядим, да неравно едим. Наши демократические дамочки типа Салье все уши нам прожужжали: «Раньше подкармливали Москву, Ленинград, а вся страна голодала. Наконец-то на прилавках полное изобилие. Не на что купить? Это — неизбежные трудности перехода от тоталитарной системы к демократической».
Мне вспоминается режиссер Тартуского эстонского театра Каарел Ирд — мыслитель, светлая голова. На гастролях в Ленинграде он выходил перед началом спектакля к рампе, объяснялся с залом примерно в таком духе: «Вы видите пьесу из тех времен, когда Эстония была буржуазной. Их проблемы могут быть непонятны для вас. Нынче мы жалуемся: в магазинах нет того, нет этого. В тридцатые годы в буржуазной Эстонии было все, но у одних были деньги, а у других не было, и это приводило к человеческой драме. У каждого времени свои проблемы, но люди всегда хотят быть счастливыми. Мы, наш театр, помогаем людям разобраться в себе, понять, кто мы такие, обратиться душой к общечеловеческим вечным истинам...»
Некогда богатый рынок в Новой Ладоге — ну да, колхозный, какой же еще? — нынче не существует; несколько тетенек торгуют пионами, укропом, сигаретами «Луч». «Что с нами будет?» — этот вопрос в выражениях лиц местных провинциалов, равно и приезжих. На лицах можно прочесть и ответ: лица выражают привычную ко всему покорность с чуть заметной гримасой недоумения: за что?