Но за эту «никчемную», как сказала сторожиха, кровать Таня сражалась как львица.
— Да возьмите же порядочную кровать, вот эта хороша… или эта кушетка, — уговаривала ее Юрашкова.
Пришлось Тане вымерять комнату шпагатом, чтобы убедить Юрашкову, что здесь нет места ни для резной кровати с высоким изголовьем, ни для кушетки, длинной как корабль.
— Помилуйте, тетушка, мне ведь еще нужен письменный стол, чтобы работать с тетрадями!
Старомодный письменный стол был похож на фисгармонию в какой-нибудь часовне. И вообще комната теперь напоминала часовню: секретер вполне мог сойти за алтарь, а шкаф — за исповедальню.
Таню раздражали когти на медвежьих лапах секретера.
«Вот возьму и покрою их лаком, — говорила она себе. — Куплю красный лак и сделаю им педикюр».
Так бы она и сделала, если б не боялась Юрашковой.
Она слонялась по своей комнатке и кухоньке — «для одного здесь места хватит» — и думала, кого бы привлечь на свою сторону.
Милана Гривку, племянника секретаря? С Миланом можно было бы сойтись поближе, ведь в четверг она пойдет к ним на собрание.
Но чего она этим добьется?
Дети могут сказать, что он заступается за нее потому, что она ходит к ним на собрания.
Нет, Милан не подходит, скорее уж Яно Гурчик или Сила Шкалак…
А что? Шкалак — это идея. Вечно насупленный, замкнутый, по мнению директора — отпетый висельник, но в глазах одноклассников (это она уже поняла) — сильная и привлекательная личность.
Директор дает ему затрещины, за ухо вытаскивает из-за парты и ставит на колени, хотя Сила, честное слово, не хуже и не лучше остальных.
Она представила себе это красное, просвечивающее ухо, побывавшее в пухлой руке директора, представила синие пятна на веснушчатых щеках мальчика, оставленные карающей десницей праведного начальства, и решила взяться именно за него, за висельника, который в один прекрасный день наверняка подожжет деревню.
Сила Шкалак — безотцовщина. Таня знала от Юрашковой, что его мать работает свинаркой в капитульской усадьбе [1] у хозяина Грофика.
— Так уж оно ведется, — рассказывала ей Юрашкова. — Она, бедолага, с утра до ночи около свиней, а мальчишка растет без присмотра, как дерево в лесу. Шастает по лесам, по полям, по чужим гумнам.
«Попробую начать с него, — решила Таня. — Получится — хорошо, а не получится, так мне терять нечего».
Она затопила плиту, чтобы сварить себе что-нибудь на ужин. Но только что? Ведь у нее ничего нет, даже паек еще не успела получить в магазине. Всю неделю, что она жила в Лабудовой, она питалась лишь молоком да яйцами, которые приносила ей Юрашкова.
Она пошарила в секретере, который собиралась использовать в качестве кладовки. Вдруг случится чудо, и она обнаружит что-нибудь съедобное…
Она нашла баночку со шкварками и коробку сухой лапши — и то, и другое предусмотрительная мама сунула ей в чемодан перед отъездом.
— Сварю себе лапшу, — обрадовалась она. — Молочная лапша — это, наверное, не так уж плохо. Когда-то ведь даже знатные дамы не брезговали молочной лапшой, я сама читала об этом в одном из романов Кукучина.
Лапшу полагается варить пятнадцать минут. Однако уже через пять минут в кастрюльке у Тани была какая-то скользкая серая размазня с запахом подгоревшего молока.
— Ну уж если графини лакомились такой пищей… — она покачала головой.
Неужели Кукучин, классик словацкой литературы, заблуждался? Хотя, если подумать… Ведь героини его романа не имели дела с нашей военной лапшой, сухой как стружка. Они-то ели только самую свежую и небось не жалели яиц для теста.
Нет, Таня, графская еда не про тебя, вернись-ка ты лучше к своей неизменной яичнице.
Она зажарила яичницу на маминых шкварках. Хлеб весь вышел, и Таня ела ее с засохшим печеньем.
— Ну что ж, бывает и хуже… — вздохнула она, наевшись. — А со Шкалаком я все-таки попробую. Завтра же.
Шкалак стоял у доски на коленях и чертыхался про себя. После перемены, когда директор снова пришел наводить порядок, Сила как раз зашивал штанину. Лопнула по дороге в школу, сволочь, и на самом видном месте — на коленке! Только он начал зашивать ее большими, неуклюжими стежками, как появился директор, за ухо вытащил его из-за парты и поставил на колени.
Силе стыдно было, что видна голая коленка, а при мысли, что Танечка тоже это видит и наверняка жалеет его, он готов был зареветь от злости.
Директор постоял посреди класса, повздыхал и ушел. Учительнице он не сказал ни слова — видно, ему уже надоело поучать ее.
Таня поглядела на Силу и вдруг упрямо мотнула головой.
— Ты сейчас пересядешь, — сказала она. — Вы оба, — она показала на Милана и на Силу, — пересядете на пятую парту.
Милан лениво поднялся, начал запихивать книги в портфель. Сила остался на коленях.
— Шкалак, ты что, не слышишь? — неожиданно охрипшим голосом сказала Таня и нахмурилась. — Марш на место и перебирайся!
И тут Сила все понял. Он догадался, почему его пересаживают. Учительница хочет защитить его от директора и его пощечин! Эта мелюзга, этот заморыш хочет защитить его, Силу Шкалака, самого сильного парня в классе!
Сначала он хотел засмеяться, надерзить ей. Но тут что-то — он и сам не знал, что — обожгло его сердце, стиснуло горло, перехватило дыхание.
Он посмотрел на учительницу и словно увидел ее другими глазами Она словно вдруг выросла и удивительно похорошела.
«Ведь она же добрая, — подумал он. — Милая и добрая, такая добрая!»
Он встал, побрел к парте, трясущимися руками собрал в стопку книги и тетрадки и пересел.
Когда Сила немного пришел в себя, он услышал, как ревет и буйствует класс. Парни дерутся пеналами, девчонки верещат и отнимают друг у друга карандаши. Почему они так? Зачем?
Что она нам сделала плохого, эта учительница? И мне, и всем остальным.
Звонок. С гамом и топотом класс вывалился во двор. Вышел и Сила, какой-то растерянный, в голове у него все перепуталось. Его позвали играть в футбол, но он отмахнулся, забился в угол и задумался.
Она добрая. Мы решили, что она глупая и смешная, но это неправда. Директор говорит, что у нее неудовлетворительные методы — может быть, но зато она добрая. А то, что мы с ней вытворяем, это настоящее свинство!
Его охватила злость.
— Ну погодите! — пробурчал он. С орехового куста в углу двора он срезал упругий прут и положил его в классе на стол.
Таня взглянула на прут и удивилась:
— Что это?
Класс взвыл от восторга. Учительница — и не знает, что такое розга?
Сила нахмурился.
— Это вам.
— Мне? А зачем?
— Чтобы было чем бить, когда мы валяем дурака, — процедил Сила сквозь зубы.
И снова случилось что-то неслыханное.
— Бить? — воскликнула учительница. — Вас? Я, такая маленькая, — вас, таких больших?
Она сказала это как бы в шутку, но Сила уловил в ее голосе печальную, беспомощную нотку, и в нем вдруг проснулось желание защитить ее. Такую маленькую от таких больших.
— Тихо! — заорал он и трахнул розгой по столу.
Класс на мгновение притих и тут же разразился смехом. Все решили, что Сила задумал какую-то новую шутку.
— Тихо! — снова заорал Сила. — А то как врежу…
И он угрожающе поднял кулак.
«Такая маленькая — таких больших?» Именно так она и сказала, и старшеклассники это оценили.
Она признаёт свой недостаток, а это не так уж плохо, значит, она ведет с нами честную игру. Прелесть буйства, визга и крика, рассчитанных на то, чтобы привести ее в отчаяние, как-то сразу вдруг выцвела, потеряла привлекательность, пожалуй, и смысл. Мальчикам льстило, что она признаёт их превосходство, видит в них не детей, а как бы ровню себе.
Собственно говоря, так оно и есть. Она — учительница — умнее нас, зато мы сильнее. Не такая уж она плохая учительница, и зачем нам выживать ее отсюда? Кто-то же должен нас учить, а если она уйдет, инспектор может прислать какого-нибудь жандарма, который будет глядеть на нас свысока и молотить нас, как зерно на току.
И мальчикам даже начало нравиться, что Таня такая маленькая, слабая, что она нуждается в защите. Не прошло и двух недель, как все они перешли на ее сторону. Девчонки упрямились подольше, но с этими справился Сила: стоило показать им кулак, и они притихли.
Сила Шкалак…
Таня была осторожна, она держала себя с ним так же, как с остальными, и не показывала, как она ему благодарна. В душе она даже устыдилась, поняв, как мало нужно было, чтобы привлечь его на свою сторону. Маленькая, прозрачная хитрость из учебника для педагогических институтов. Правда, в учебнике это называется не хитростью, а педагогическим приемом — или ходом? — какая разница, главное, что это ей удалось. Сила стоит за нее горой, благодаря ему Таня каждый день спокойно дает свои шесть уроков, и директору уже не приходится наводить в ее классе порядок.
Иногда он заглядывает на урок, но больше не рассуждает о неудовлетворительных методах; наоборот, недавно он даже похвалил Таню.
— География, коллега, прошла хорошо, именно так я и представляю себе настоящий урок. А вот на грамматике следовало бы подольше заниматься повторением. Повторение, коллега, — это мать всех премудростей.
— Я рада, что вы довольны, — сказала Таня, хотя ее и огорчило, что он не похвалил урок географии перед всем классом.
«Срамить меня перед всеми он мог, а вот сказать доброе слово — ни за что», — попрекала она директора в душе, но потом махнула рукой.
В конце концов, за что ее хвалить, да еще перед учениками? За один удачный урок после стольких неудачных, даже ужасных? Все-таки он оценил ее успех и старался подбодрить ее — спасибо и на этом. Если присмотреться к нему повнимательнее, не такой уж он противный, как ей казалось вначале. Немного педант, но, скажите на милость, кто же не станет педантом после тридцати пяти лет учительской работы?