Директрису она не застала, зато повстречала Марту у киоска с елочными игрушками. Марта покупала разноцветные стеклянные шары, гирлянды и вату, которая должна была изображать снег.
— Как поживаешь? Ты отлично выглядишь! Честное слово, отлично! Вот что значит деревенский воздух! — И тут же, не дожидаясь ответа: — Ну, пока! Привезли яблоки, нужно занять место в очереди, и мяса еще нет дома, — сама понимаешь, рождество. До свидания, Таня.
— До свидания, Мартушка, передавай привет своим. Может, забегу к вам на праздники.
У нее действительно не было дома мяса. Она несла его в авоське между зеленью и какими-то пакетами — отличного, откормленного гуся, купленного, наверно, на рынке, где крестьянки продают птицу без карточек.
Когда Таня увидела Томаша, тот покупал карпа. Ему как раз вылавливали рыбину из бочки с водой, в которой поблескивали скользкие чешуйки.
— Очень хотелось бы с тобой поговорить, — сказал Томаш сердечно, но рассеянно.
И Тане хотелось бы с ним поговорить, но разве пойдешь в «Люксорку» с карпом?
Она повстречала массу знакомых. Все радовались встрече: «Привет деревенским жителям! Как поживаешь, как работается?» — и тут же убегали в погоне за мясом, карпами, капустой, елочками.
«Копченое мясо привезли, апельсины продают, лимоны, лавровый лист…» — слышала Таня со всех сторон. Люди спешили, задевая друг друга полными сумками и авоськами. Можно было подумать, что рождество продлится по крайней мере месяц.
Она зашла в магазин поглядеть на шевиот. Материал был в самом деле красивый и недорогой.
— Сколько вам? — крикнула Тане нервная продавщица.
— Два с половиной метра.
— Семьсот пятьдесят крон и сорок талонов, — выпалила продавщица. — Будете брать?
— Я подумаю, — пробормотала Таня и стала протискиваться между тетками с узлами к секции, где продавались свитера.
Она купила маме свитер, Гривковой — на блузку, а маленькой Еве белые колготки — в деревне таких не достать.
Деньги и талоны таяли на глазах. Как ни выкручивайся, а на шевиот уже не хватит.
Не сердись, мама, шевиот купим после Нового года, на новые талоны, да и зачем мне костюм зимой?
Милану она купила книжку в букинистическом, «Капитана Коркорана», Эрнесту — сигареты, а Силе — не оставить же его без подарка! — ножик со множеством лезвий. Когда она все их пооткрывала, ножик стал похож на маленькое морское чудище.
«Приеду как Дед Мороз», — усмехнулась она. Но это было приятное ощущение.
— Какой у нас первый урок? — спросила Таня, и класс загудел.
Танечка спрашивает, какой первый урок! Что с ней? Что-то случилось, недаром она такая странная. Как только она вошла в класс, все сразу заметили, что она не в своей тарелке.
— История, — отозвались первые парты.
— Иди к доске! Ну, иди же к доске! — повторила она раздраженно, хотя сердиться было не на кого. Откуда им знать, кому идти к доске, если она не назвала имени?
— Седмакова, ты что, не слышишь?
Юлиша закатила глаза, умоляюще сложила руки, повернувшись к классу: ради бога, подсказывайте, я ни бум-бум.
На дом задавали первую Пуническую войну, сражение с Дрепанума, Гамилькара Барку, Эгатские острова, у которых римляне разбили карфагенский флот.
Юлиша пошла шпарить как по книге, «зубрила» несчастная, небось долбала до ночи, а еще притворяется, будто ничего не знает.
Таня как будто и не слушала ее. Ходила по классу нахмурившись и глядела не на учеников, а куда-то мимо них.
— Дальше нам не задавали, — сказала Юлиша.
Учительница вздрогнула, виновато улыбнулась и вызвала Мишо Моснара, и это было уж слишком, потому что Мишо уже отвечал по Карфагену на прошлом уроке.
Что с ней? Что с вами творится, пани учительница?
Только Мишо начал, как она прервала его:
— Достаточно, садись. Гривка, присмотри за порядком, я сейчас…
Она выбежала из класса. Сидевшие у окна видели, что она пересекла двор, спеша к своей квартире.
Милан нахмурился. Ушла и даже не сказала, что им делать.
«Не знает, видно, как это делается, она ведь до сих пор ни разу не уходила с урока», — подумал он и принял решение:
— Репикова, читай вторую Пуническую войну!
Они прочли один раз, другой; школьная сторожиха отзвонила конец урока. Милан выпустил класс на перемену, но учительница не показывалась.
Перемена давно уже кончилась, когда Таня вернулась и ни с того ни с сего заявила, что вместо сочинения и математики будет рисование — целых два урока.
— Нарисуйте катание на санках, — нетерпеливо сказала она, — или зимний пейзаж, кто что сможет.
Снова велела Милану смотреть за порядком и умчалась, как будто у нее земля под ногами горела.
Все рисовали снеговиков и санки.
Конечно, что еще они умеют? Скажи им: «Нарисуйте зиму!» — и они тут же малюют снеговиков и санки.
Сила рисовал ели с толстыми голубоватыми пластами снега на ветвях, под елями оленя с оленихой, кормушку и кусты.
У оленя были огромные ветвистые рога, похожие на те рога с надписью «Трибеч, 1913», и мохнатая грудь, он занимал половину рисунка. Олениха была поменьше, стройная, она робко тянулась к кормушке.
Оленьи уши у Силы никак не получались. Десять раз он их перерисовывал заново, то добавлял, то убирал краску, и всё неправильно, уши были похожи на собачьи. Хоть ты лопни, а у кормушки получалась собака, точь-в-точь священников Полкан, того и гляди залает. Не будь Силе жалко оленя, который выглядел как живой, он бы разорвал рисунок и нарисовал катание на санках, как все остальные.
Учительница все не возвращалась. В классе стоял шум. Милан орал:
— Тихо! Тихо! Всех запишу!
Дурак ты, Милан! Тоже мне, нашли на кого оставлять класс. Если б это дело поручили мне, я бы живо навел порядок, но теперь это меня не касается, я рисую. Меня Танечка не попросила, хотя знает, что без нее с классом может справиться только Сила.
До сих пор она ни разу не уходила с уроков, не заменяла математику рисованием. По мне, пусть ее век не будет, математики, можно и порисовать, но мы должны были отвечать про трехчлен, и я хотел вызваться, потому что контрольную за прошлый месяц я запорол. И вот она сбегает как раз, когда я собрался отвечать!
На этом суку я нарисую ворону, черную, нахохленную, с разинутым клювом. А в классе шум, рисунки летят с парт, девчонки верещат, ссорятся из-за ластиков. Милан надрывается: «Тихо, да успокойтесь же!» Не вопи, дурак, трахни кулаком по столу, и увидишь, как они притихнут.
Вы Милана выбрали, пани учительница. Милан вам милее, вы ходите к ним на собрания, столуетесь у них; у нас вы не можете, потому что мы бедняки. Только Милан вам порядок не наведет. Даром что написал на доске: «Весь класс ведет себя плохо». Тут скоро будет такое, что директор опять прибежит, как когда-то: «Где пани учительница?» — «Ушла». — «Ну-ка позовите ее».
Вы придете, а он: «Что это за порядки, коллега? Это вам деревня, а не город, ваши методы неудовлетворительны».
Бабы снова будут кричать: «Мы ждали учительницу, а нам прислали Танечку» — и никто за вас не заступится, даже я не смогу, и всё потому, что вы не подумали обо мне и назначили Милана.
Уши наконец-то подчинились ему и не были больше похожи на собачьи. Еще несколько мазков, и олениха тоже будет в порядке.
Сила облизнул кисточку и с удовольствием поглядел на рисунок: пожалуйста, вот так нужно рисовать зимний пейзаж, за этот рисунок я отхвачу пятерочку, это уж как пить дать.
Он уже хотел было подписаться под рисунком, и тут ему пришло в голову: господи боже, ведь олени на зиму скидывают рога!
Он рассвирепел, разорвал рисунок пополам, потом еще раз пополам и выбросил в корзину: туда тебе и дорога, как же я мог дать такого маху?
Он окинул презрительным взглядом галдящий класс и, не говоря ни слова — у Милана, что ли, отпрашиваться? — вышел во двор, поглядеть, чего там Таня так долго торчит в своей квартире.
Был февраль, холодно, двор промерз насквозь, в воздухе носились снежинки и белые крупинки града, но форточка в учительском окне была открыта. В комнате играло радио: собственно, даже не играло, слышны были какие-то скрипучие звуки. Кто-то там говорил речь, а множество людей прерывало его аплодисментами и выкриками.
Кто там говорил, что говорил — этого Сила не понял. Он попрыгал, помахал руками на холодном ветру и вернулся в класс.
— Радио слушает, — сообщил он безразлично. — Какой-то праздник.
Она пришла лишь на последний урок. В классе был жуткий беспорядок, пол усыпан обрывками рисунков.
Но Танечка даже не заметила, что в классе всё вверх дном. На доску, на которой Милан вывел корявыми буквами: «Весь класс ведет себя плохо», она и не взглянула.
Она сказала:
— Дети, у нас новое правительство, так и скажите дома…
На ней была старенькая шубка с оборванной оторочкой, на голове шапочка из белоснежного бараньего меха.
— Скажите, что сегодня днем президент объявил состав нового правительства.
Она говорила, словно пела. Она очень довольна. Странно, чего тут радоваться, что в Праге сменили каких-то министров.
— Последнего урока не будет. Завтра наверстаем, согласны?
Все закричали: «Ладно, наверстаем!» — и выбежали во двор.
Снежило, улица была белая, белехонькая, как накрахмаленная скатерть, как новый рисунок.
Таня подозвала Милана:
— Не уходи, нам нужно в национальный комитет. Будем созывать людей.
Милан повел плечом, словно ему не очень-то хотелось идти с Таней в национальный комитет.
Силе противно было смотреть, как он ломается. Если бы она сказала ему, Силе: «Не уходи», он бы ждал ее с радостью, сколько угодно, на любом морозе, и созвал бы людей хоть со всей округи.
Только ему она не скажет.
Они договорились, что наверстают упущенное на следующий день, но на другой день Таня вообще не пришла в школу. Вместо нее пришел директор.