Теплый, почти жаркий, октябрьский день перевалил за середину. Ярко светило солнце, на воздухе было просто замечательно. В саду «Маргарита» — одном из самых зеленых мест города — на деревянной пристани у небольшого пруда работал маленький бар, и почти все столики пустовали.
Яирам сидел в белом пластиковом кресле. Он был в свитере, из-под которого виднелись бинты на шее и запястье, а темные очки плохо скрывали огромный синяк возле правого глаза. Молодой человек с головой ушел в чтение книги.
Джакомо подошел к нему, и его тень накрыла страницу. Яирам поднял глаза:
— Отчего же вы стоите?
Джакомо снял шляпу, расстегнул пальто и сел за столик напротив Яирама. Тот закрыл книгу, и Джакомо взглянул на обложку: «Сражения, повернувшие ход истории».
— Я надеялся встретить вас рано или поздно, — сказал Яирам.
— Я тоже. Мне очень хотелось познакомиться с вами.
Яирам широко раскрыл глаза:
— Как, выходит, вы никогда прежде не видели меня?
— Никогда.
— Не могу поверить. Значит, это постарались ваши жалкие священники?
— Не называйте их так, пожалуйста, — спокойно сказал Джакомо. — Если познакомитесь с ними, поймете, что они гораздо лучше, чем вам кажется.
— О, сомневаюсь… Обиженные. Как боксерам им, безусловно, нет равных.
— Мне уже легче. Если не ошибаюсь, вам не понадобилось обращаться в больницу, — заметил Джакомо, внимательно осмотрев, как был забинтован Яирам, но не касаясь его руками. — Сколько же было нападавших, синьор Винчипане?
— Четверо или пятеро. Было темно, я не мог сосчитать.
— Так или иначе, не беспокойтесь. Все добровольно признали свою вину и были наказаны. И я первый.
Яирам нахмурился:
— Наказаны?
— Мы заставили других братьев хлестать нас.
На лице Яирама отразилось не столько недоверие, сколько растерянность.
— Наказание может быть справедливым, насилие — никогда, ни в коем случае. — Джакомо не дал собеседнику прервать себя. — Если тут есть противоречие, то в идеале лучше всего сражаться, придерживаясь высших правил. Тех, что порождаются образом жизни, вы меня поняли? Я допускаю соревнование качеств, выработанных человеком в себе, но не инстинктов.
Яирам был растерян, хотя и начал улавливать смысл и чувства, вложенные в эти слова, показавшиеся ему искренними и сильными. Но самое главное — он чувствовал, что безо всякого внутреннего протеста поддается духовному влиянию собеседника. Яирам жил в Болонье уже четыре года. Но лишь теперь предубеждение, которое он питал к окружавшим его здесь сверстникам, внезапно пропало.
— Если я правильно понял, соревнование могло бы разрешиться победой того, кто сочинит лучшее стихотворение.
— Да. Или же можно устроить физическое состязание. Победит тот, кто сумеет выбить противника из седла в честном конном турнире.
Яирам взглянул поверх невысокой зеленой изгороди, отделявшей пруд, и c удивлением обнаружил, что на другом берегу, ближе к холмам, окружавшим город, находится конный манеж. Несколько амазонок, прекрасно экипированных — сапоги, жакеты, береты, — сидели на великолепных лошадях. «Породистые», — с удивлением определил он про себя, думая о юноше, сидевшем напротив.
— Что я мог бы предложить вам? — спросил Яирам.
— Чай, благодарю вас.
Яирам громко рассмеялся:
— Чай? Не может быть! Все началось именно с чашки чая, которую я предложил одной девушке в баре на виа Д'Адзельо. — Заметив невозмутимость Джакомо, он добавил: — Хорошенькая девушка и к тому же очень славная.
— Анна Монфорти.
Яирам покачал головой:
— Вот уж никак не ожидал получить такие побои из-за подобного пустяка. Не знал, что оказался на северной окраине самого что ни на есть замшелого Юга.
— Давайте по порядку, синьор Винчипане, — спокойно ответил Джакомо. — Отбросим ханжество, иначе только понапрасну потратим время. Чай был лишь предлогом для знакомства с Анной, чтобы уложить ее потом в постель.
Яирам не ответил. Джакомо продолжил наступление:
— Я не осуждаю ваши намерения, впрочем, совершенно нормальные. У вас такая привычка — угощать чаем каждую девушку, которую встречаете впервые?
— Не вижу в этом ничего плохого. Во всяком случае, я не думал, что ревность…
Джакомо сделал жест отрицания:
— При чем тут ревность? Только после потасовки я узнал… Кое-кто из братьев находился тогда в том баре, и они решили действовать, не спросив меня.
Яирам опять изумился:
— Вы, синьор Риччи, действительно ничего не знали?
Джакомо утвердительно кивнул:
— И ни о какой ревности тут речи нет. Это чувство здесь совершенно ни при чем. Попробуйте взглянуть на все с другой стороны. Представим себе, что мы живем в Средние века. Представим, будто я отправился в Крестовый поход. Мужчины, которые не уехали, — почти мальчики, в основном это конюхи, — сторожат оставшихся женщин и при необходимости вмешиваются, чтобы защитить их. Ясно?
— Но если это не вы приказали избить меня, то почему же тогда вы захотели наказать и себя, как других?
— Потому что, хоть и косвенно, ответственность лежит и на мне.
Джакомо медленно потягивал чай. Его длинные пальцы с природным изяществом держали чашку. На некоторое время разговор прервался, но потом Джакомо произнес, тщательно подбирая слова:
— Мне, конечно, хотелось познакомиться с вами, синьор Винчипане, но я пришел сюда по другой причине. Вы имеете право на сатисфакцию, как всякий мужчина, пострадавший от мужчины. Пятеро против одного — это несправедливо. Выбирайте, если хотите, способ поединка.
— Будем сражаться до последней капли крови, — попытался пошутить Яирам. — Откровенно говоря, синьор Риччи, почему бы нам не спустить все это на тормозах?
Джакомо опустил глаза и повертел чашку на блюдце.
— Вы говорите «спустить на тормозах»… Если интуиция не обманывает меня, я вижу в вас человека, который, как и я, недоволен окружающим нас миром. И я лично убежден, что главный вред идет от этих слов — «спустить на тормозах». Этот спасательный круг избавляет от проблем, и применяют его слишком часто.
— Согласен, но при вашей строгости вы представляетесь мне… несколько запоздалым моралистом.
— Моралистом? — Джакомо слегка улыбнулся. — Бросьте. Молодые люди чувствуют себя совершенно покинутыми, предоставленными самим себе, они понимают, что для властей и для общества они просто не существуют. Конечно, от них следует ждать ответных действий.
— Каких молодых людей вы имеете в виду?
Джакомо допил чай и поставил чашку.
— Есть некое изначальное равенство между теми, кто носит шляпу, и теми, кто носит джинсы. Улавливаете, синьор Винчипане? Стратеги потребительского рынка хотели бы разделить нас на тех, кто может позволить себе фирменную одежду, и тех, кто вынужден довольствоваться дешевыми магазинами. Однако все мы испытываем одинаковое неудобство, ибо ощущаем, как нами управляют. Некоторые вкалывают себе наркотики, кое-кто впадает в отчаяние. К счастью, есть и те, кто ищет иные пути.
Очарованный словами Джакомо, Яирам согласился:
— Это верно. Я тоже ищу внутренней строгости, высших ценностей и…
— …Настоящего равенства, духовного равенства, — заключил Джакомо, поднимаясь. Он пожал Яираму руку и надел шляпу. — В любом случае вы знаете, где меня искать. До встречи.
Поединок — «состязание», согласно определению Джакомо — состоялся несколько дней спустя, и для него не понадобилось ни секундантов, ни свидетелей.
Молодые люди, надев спортивную одежду и кроссовки, соревновались в своего рода марафоне. Победу одержит тот, кто пробежит больше.
Они выбрали холмистую дорогу, что вела из города в сельскую местность. И побежали рядом.
— Может, перейдем на «ты»? — предложил Яирам.
— Согласен, если тебе так больше нравится.
Казалось, они целиком сосредоточились на соревновании, но в то же время им определенно хотелось поговорить.
— А почему же нет твоих друзей?
— Я даже не предупредил их.
— Но у тебя, очевидно, их много? — заметил Яирам. — Как это тебе удается?
— Я знал, что спросишь об этом. Хочешь, сделаем передышку. Устал?
— Нисколько. А ты?
Джакомо покачал головой. Потом сказал:
— Это не друзья, а нечто меньшее и в то же время нечто большее. — Он напрасно ожидал вопроса Яирама. — Дружба — дело трудное, и она встречается редко. Ею можно удостоить лишь немногих, очень немногих людей.
— Знаю. Даже слишком хорошо.
— Но замечательно иметь еще и братьев. Не родных, а приобретенных. Это дает великолепное чувство уверенности.
— Думаю, я понял. У вас что-то вроде секты.
— Ты ничего не понял, Яирам. Да, кстати, у тебя очень странное имя.
— А знаешь, что оно означает?
— Конечно. Если прочитать с конца, получится «Мария».
— Тебя не устраивает?
— Мне очень нравится, если дело только в этом. Но разве ты не говорил, что у тебя итальянское гражданство?
Яирам утвердительно кивнул:
— Но у меня есть и ливанский паспорт. Расскажи про твою секту.
— Расскажу. Когда пойму, что ты лишен предрассудков.
— Риччи, не хочешь сделать небольшую передышку?
— И не подумаю. Если не можешь больше бежать, признавайся, что проиграл.
— Я очень вынослив. И упрям.
— Я тоже. Вот увидишь.
Но бежать, запыхавшись, и разговаривать было все труднее. Джакомо снова заговорил:
— Наша организация — это лига обиженных. Мы хотим совершенствовать самих себя и стать примером.
— Примером? Но кому и для чего он нужен?
— У нас есть духовный отец для тех, кто в нем нуждается. Это предсказатель, монах-гузманианин. Уверен, что в скверном двухтысячном году его сделают святым.
Яирам оценил двусмысленность шутки. Он подумал: «А если двухтысячный год будет хорошим, то отправят в ад?» — но ограничился вопросом:
— Это он — ваш предводитель?
— Нет. У него даже нет права голоса. Но его это устраивает, и нас тоже.
— Странное братство…
— Наша цель — поиск. — Помолчав немн