ое для него время! Человек, который становится частью пейзажа, частью природы, перестает быть источником дохода. Я буквально видел боль на лице Мустафы, с тревогой наблюдавшим за отдыхом группы на пляже. Само собой, он смотрел из окна автобуса, потому что Капуташ его не интересовал. Это же не деньги! Я видел его лицо страдальца, когда плыл от островка к пляжу, начиная лишь постепенно осознавать всю игру Средиземноморья с человеком. Непростое море. Оно с сюрпризом. Если северное море выглядит мрачным и внушительным с самого начала, Средиземноморье обманывает игрой. Света, расстояния, глубины. Прозрачная вода покрывает дно, и тебе кажется, что до него рукой подать. Но, только опустившись на глубину двадцати с лишним метров и все еще не достигнув дна, ты понимаешь, что тебя обманули, и гибнешь, разрывая легкие при бессмысленном подъеме наверх. Поздно, слишком поздно. Островки сияют поблизости от побережья, но плыть до них — десятки километров. Благодаря Солнцу и теплу все кажется игрушечным, маленьким. А все — грандиозно. Гигантский храм, украшенный светом, Колосс, представляющийся игрушкой, вот что такое Средиземноморье. Я по достоинству оценил его, когда возвращался к Капуташу, и течение удивительным образом уже пропало, — впрочем, для меня в том ничего удивительно не было, я знал, что это само море пожелало доставить меня на остров, и притих, как ребенок при виде первой смерти в семье, — и мне пришлось постараться, чтобы вернуться. Само собой, до Капуташа от острова оказалось куда как дольше, чем я представлял. Так что подплывал я к берегу очень уставшим, но удивительным образом, это лишь придало мне сил. Я понял, что не думаю о доме, и тех, кого оставил там. Даже если я хотел об этом подумать, волна бросалась мне в голову и словно отгоняла мысли, а я отплевывался горькой водой, вмиг все забывал, и чувствовал себя человеком без прошлого. Вышел, пошатываясь, на песок Капуташа. Вблизи пляж напомнил мне античный амфитеатр с песком вместо сидений и скалой вместо стены, а еще — собор, природный собор. Я улегся на плоский камень, как жертва на алтарь, чувствуя легкое возбуждение, и закрыл глаза. В правой руке я все сжимал флейту. Вдалеке звучали голоса, которыми ветер играл, словно на арфе, волны стройными рядами гоплитов атаковали персидское золото песка. Перед тем, как уснуть, я сожалением подумал о том, что в группе нет ни одной красивой женщины. Сон был кратким и без сновидений. Некоторое время после него я даже не понимал, кто я, где нахожусь и вообще не мог припомнить своего имени. Голоса звучали уже на лестнице, часть группы поднималась к автобусу, у которого озабоченной куропаткой подскакивал и притоптывал Мустафа. Кто‑то еще собирался у моря. В воде я различил светлое пятно, которое приблизилось, и вышло из моря, заслонив мне Солнце. Женщина. Явно не из нашей группы, уж больно хороша. Наверное, прибыли автобусы с другими группами, решил я. Фигура, заслонявшая Солнце, стала темной. Я оценил пропорции, грациозность, с которой она несла голову — мало кто из женщин понимает, что голова это изысканный плод, и его надо нести, как африканки несут горы тропических фруктов на подносах на головах, — полноту ляжек, крепость бедра, и изящество голени. Фигура медленно приближалась ко мне, оставшемуся на пляже последним. Я с нетерпением ожидал развязки. Сегодня мне даровано было видеть Посейдона и фавна, Зевса и наяд. Не за проявленные ли мной такт, и покорность, одна из них выйдет теперь из моря, чтобы подарить чуть‑чуть себя, чуть — чуть забвения и любви? А может быть, это и не наяда вовсе, а сама Пенорожденная? Я с волнением вспомнил, что фигура выходила из кусков грязноватой пены. Колоссальные ноги ее уже были у моего лица, я смотрел между них на игру Солнца на поверхности моря, я чувствовал себя у женских подошв, словно корабль, вплывающий в Родосскую гавань. Встал, — едва не взявшись за чужие колени, чтобы помочь себе, — и обошел фигуру. Заглянул в лицо богини. Ей оказалась Анастасия.
Фазелис
Автобус тронулся, роняя внутри себя туристов, скачущих на одной ноге в тщетной надежде переодеться, и просушить купальные костюмы, гид радостно развернулся к нам — наконец‑то неверные перестали терять время на совершенно бесполезные солнце, песок и воду, говорило его лицо, — и предпринял исторический экскурс. По его словам, мы находились в святом для каждого грека месте. Именно здесь, в Капуташе, а вовсе не на Кипре, явилась смертным богиня любви, — тут он почмокал, явственно себе ее представляя, — с пышными бедрами, небольшой грудью и выпуклым животом, ляжками, трущимися друг о друга, с волосами, пахшими морем, с губами, словно сливки, глазами, полными меда, пшеничными снопами в карманах, и… В том, что касалось женщин, он был поэт. Своеобразный, конечно, но ведь и литература не стоит на месте. Он болтал про Афродиту и так и этак, а я все смотрел на затылок Анастасии, разглядывая родинки на ее белоснежной шее и дивясь: что они такого делают с собой, эти женщины с севера, чтобы прикрыть и, по возможности, уничтожить свою природную красоту? Оставалась надежда, что все дальнейшее путешествие она проходит в нормальной женской одежде, по меньшей мере, в платьях. Так думал я, поглаживая ласково взглядом ее белые лопатки, ее крепкую шею. Тут Анастасия, словно мраморная до тех пор, отлипла от стекла, и ожила. Голос у нее оказался неприятный, резкий, чересчур низкий, такой же мужиковатый, как и все ее повадки. Разве Афродита появилась из моря не на Кипре, сказала она, и достала из кармана шорт блокнотик. Приготовилась записывать. Я с горечью понял, что она — из категории зануд, которые достают гида в группе, пытаясь «извлечь как можно больше полезной и интересной информации, которая обогатит ваши знания и даст почувствовать, что поездка была предпринята не зря». Самое отвратительное, что я сам призывал туристов проявлять интерес к такого рода информации, расписывая в буклетах богатейшие знания гидов, их интерес к истории, их всеобъемлющие и энциклопедические знания. Ложь, ложь, конечно же, ложь! Гид Мустафа понятия не имел о том, что в персидской империи существовали сатрапы. Для него «царь» было то же самое, что и «князь», а оба они равны «падишаху». Известие о пятом крестовом походе стало бы для него шокирующей новостью. О падении Тченотчитлана он узнал в 2012 году, во время просмотра развлекательной передачи «Угадай мелодию». Все, что он знал об истории, он почерпнул в буклетах. Причем даже не тех, которые писал я, а в старых их вариантах, от 1992 года, когда единственной достопримечательностью Турции, за которой ехали туристы из России, был склад матрацев и курток в городе Измире. Вот про матрацы и куртки он бы рассказал с удовольствием! Мустафа всю мировую историю — кое‑что, слышанное о ней, — воспринимал через призму сточенной до полупрозрачности монеты. Он был сущий марксист! Александр Македонский покорил мир из‑за денег, Цезарь и Помпей не поделили фабрику по производству сахарного сиропа и обуви, Клеопатра рассчитала влюбленных в нее полководцев из‑за того, что они не поделили отель, статуи посреди античных городов — изображения уважаемых людей, которые финансировали все на свете. Деньги, капитал, бизнес. Даже собрание богов на Олимпе выглядело, в изображении Мустафы, каким‑то заседанием акционеров общества с ограниченной ответственностью. Они обсуждали сделки, слияния, капитализацию, банкротства, все эти Зевсы, Посейдоны, Геры, Аполлоны. И всем им разносил — нет, не амброзию, а вкусный, ароматный и аутентичный турецкий чай, — быстроногий Ганимед. Разумеется, за чаевые! Кстати, о богах, напомнила Анастасия. Наверняка среди них заседала и Афродита. Которая, — напомнила упрямая Анастасия, сверяясь с распечатками из «Википедии», вклеенными в блокнотик, — родилась все‑таки на Кипре. Ну, согласно легенде. Капуташ, Капуташ, а вовсе не Кипр, взвизгнул гид, отвечая на вопрос, и, кстати, после всего пережитого на островке и в море я был совершенно с ним согласен. Это во‑первых. А во‑вторых, проклятая пропаганда греческой части Кипра постоянно лжет, фальсифицируя точные исторические данные. Согласно им, Афродита родилась если и не у Капуташа, то уж в турецкой части Кипра точно! Греки тут не при чем! Дегенераты, вырожденцы. Только и знают, что покушаться на святое и чужое: Афродита, острова, фирменная виноградная водка ракия, настоящая пахлава, и многое другое, все это было придумано в Турции, даже если Турция возникла две тысячи лет спустя. Плевать! Древний турок Гомер мудро предвидел будущее, родившись в замечательном центре текстильной промышленности Турции, Измире. Кстати, не желаем ли мы заскочить в Измир, на фабрику распашонок? Ее владелец — давний друг Мустафы, он все продаст с гигантской, невероятной скидкой. Это недалеко. Примерно восемьсот‑девятьсот километров. Ну, если честно, полторы тысячи. Но время пролетит незаметно. Он, Мустафа, расскажет нам истории, много удивительных и забавных анекдотов, и мы и не заметим, как… Я поднял над головой — за спинами всех, — карту с маршрутом тура и грозно постучал по красной линии маршрута. Мустафа умолк. Бедняга точно решил, что я представляю тайную инспекцию, что я приставлен к нему, словно орел к Прометею. Даже за печень схватился! Ай, проклятый гяур (неверный — прим. автора), говорило его лицо. Оно вообще говорило не менее красноречиво, чем рот Мустафы — вальяжный, чувственный, полный. Очень солидный рот. Уверен, жители квартала, где живет уважаемый гражданин Мустафа, поставили памятник его рту. Из мрамора, не меньше! Кстати, по обеим сторонам дороги появились мраморные кубы, на которых время от времени возникали, словно хотели нас поприветствовать, статуи без голов и без лиц. Местность, в которой мы проезжали, находится под покровительством богини по имени Афродита, сказал Мустафа. Это территория любви. Недаром поэтому финальной точкой нашего путешествия станет невероятный, легендарный, удивительнейший город Афродисиас. Все томно вздохнули. Автобус припарковался у римского акведука, на пыльной площадке, прямо в густом кустарнике. Откуда‑то из редкой тени соснового леса навстречу нам уже неслись продавцы сувениров. Фазелис, торжественно объявил гид. Мы поплелись за ним на выход, поддерживая друг друга, и смущенно извиняясь, когда сталкивались. Нас выгрузили прямо у гавани, на которую ступил сам Александр Македонский, приехавший покорять Иран с его Ахмениджадом, сказал гид. Дальнейшие его объяснения я не слышал, потому что уходил к морю. Гавань, не длиннее пятидесяти метров, пожинала морские волны идеальным полумесяцем серпа. Сердце мое билось в такт морю. Не было ни души, я пошел прямо в воду, я шел решительно, как мать Одиссея, решившая встретить смерть в волнах, и остановился, лишь когда вода дошла мне до рта. Здесь она оказалась не такой соленой, как в Капуташе, все дело в маленькой речушке, стекавшей в залив с горы, где горел священный огонь Химеры. Я знал, что гид не поведет туристов туда. Плюс два часа истории? Минус час сувениров! Такая математика не для Мустафы. Зачем терять время? Я фыркнул, окунул лицо в воду, постарался рассмотреть камни, на которых стоял. Увидел большую тень, упавшую на меня. Поднял голову. На меня заходил сбоку небольшой корабль, на палубе нетерпеливо приплясывал полный, белокожий мужчина со склоненной набок головой и лицом, неуловимо смахивающи