Бросить все как есть и уносить ноги, в слабом расчете выбраться на поверхность и все же как-нибудь да позвать подмогу. Вариант во многих отношениях рискованный, неприличный и потому неприемлемый.
Либо делать то, зачем явился. Выполнять спасательные мероприятия, стиснув зубы, заткнув рот здравому смыслу и гоня прочь рефлексии о возможном фиаско.
Вначале Кратов освободил командора Элмера Э. Татора.
Это было рациональное решение: Татор, с его гипертрофированной ответственностью за благополучие экипажа и миссии, вначале станет действовать, а уж после задавать вопросы. При условии, что он будет способен на то и на другое.
К скафандру командора тянулись мириады разноцветных нитей, особенно много их собралось возле шлема. Да, в теории нити могли проникнуть в нервную систему, в важные органы, установив некое сосуществование паразитического свойства. Либо высасывать жизненную энергию, либо подпитывать ею. Да, в их скоплении был некий резон. Да, было опасно.
Кратову ничего не оставалось сделать иного, как в очередной раз мысленно укорить себя за то, что втянул парней в авантюру, и единым взмахом, подчистую смести паутину со скафандра.
Он вытащил Татора из камеры и придал ему сидячее положение. Индикаторы скафандра едва тлели, указывая на дефицит энергоресурсов, но биометрические показатели выглядели пристойно. Что вполне соотносилось с интенсивностью эмо-фона… Кратов постучал пальцем по прозрачному забралу шлема. Легонько встряхнул за плечо.
Татор разлепил тяжелые веки.
– Плохой сон, – сказал он ясным голосом.
– Неужели? – попытался возразить Кратов.
И поразился безобразному ультразвуковому писку, вырвавшемуся из глотки.
Татор таращился на него мутными непонимающими глазами.
ПОБОЧНЫЙ ЭФФЕКТ РАЦИОГЕНЕНЕЗА
БЫСТРО МЫСЛИШЬ, БЫСТРО ЖИВЕШЬ
ПОДОЗРЕВАЛ, ЧТО ЖИВУ В ИНОМ ТЕМПЕ
ЧТО УБЕРЕГЛО ОТ СЛОЖНОСТЕЙ НА ПУТИ
ЖАЛЬ, НО ПОРА ПРЕКРАТИТЬ
ПОДУМАЙ ДВАЖДЫ
ОДНОЙ ОШИБКОЙ БОЛЬШЕ, ОДНОЙ МЕНЬШЕ
ЕЩЕ ПРЕДСТОИТ ОБРАТНЫЙ ПУТЬ
МЕНЯ УЖЕ НИЧЕМ НЕ УДИВИТЬ
НЕ БУДЬ ТАКИМ САМОУВЕРЕННЫМ
Я УЖЕ РЕШИЛ
СТАНЕШЬ МЫСЛИТЬ, ДЕЙСТВОВАТЬ, РЕАГИРОВАТЬ, КАК ЧЕЛОВЕК
МЕНЯ УСТРОИТ
ЭТО СКУЧНО
Я ВООБЩЕ СКУЧНЫЙ ТИП
БОЛЬШЕ НЕ СМОГУ ТЕБЯ ПОДДЕРЖАТЬ
СТОП. КОНЕЦ. ФИНИШ.
НА ЭТОМ ВСЁ.
«Была без радостей любовь, – с неожиданным хладнодушием подумал Кратов. – Разлука будет без печали».[15] Это была его собственная, ни с кем сторонним не разделенная мысль. Как-то уж слишком легко и быстро он вернул цельность своей личности.
– Пора выбираться, командор, – сказал Кратов обычным, слегка перехваченным голосом.
«Если бы я верил в бога, – подумал он, ощущая себя в собственном сознании непривычно одиноким, – то знал бы, кого благодарить».
И отключился.
8
…Он стоял перед зеркалом. Ничем иным нельзя было объяснить присутствие прямо перед собой, на расстоянии протянутой руки, усталого двухметрового громилы с поникшими плечами, с затравленным взглядом запавших светлых глаз, с непримиримым выражением на тяжелой небритой физиономии. Примерно так он и должен был выглядеть сейчас, переживший все, что выпало на его долю, придавленный грузом ответственности за благополучие людей и за успех миссии. Впрочем, было и отличие. Здесь, в иллюзорной реальности сна, он все еще оставался в скафандре с поднятым забралом, а по ту сторону зеркала на нем были траченные временем джинсы и темная куртка из водоотталкивающего материала, излюбленный партикулярный комплект. Он едва сдержался, чтобы не проверить, реальна ли незримая преграда, что отделяет его от себя самого. «Мы одинаковые, – сказал Зазеркальный. – Но ты сейчас в настоящем, а я в нашем прошлом. И, если повезет, в будущем». – «Прошлое мне известно. А какие вести из будущего?» – «Не будь таким самоуверенным. Ты ничего не знаешь о прошлом, кроме собственных интерпретаций. Да и те не всегда основаны на точных сведениях». – «И все же с прошлым я как-нибудь разберусь. Найду время, уточню вводные данные и, возможно, кое-что переосмыслю». – «Разве не за этим тектоны вернули тебя на Землю?» – «Как обнаружилось, не за этим. Точнее, не только за этим». Зазеркальный усмехнулся. «Ты не использовал прекрасный шанс во всем разобраться, – сказал он. – Попусту потратил время. Шлялся по матушке-Земле, наслаждался красотами… и красотками. И не связал ни единой разорванной нити». – «Так уж ни единой! Кажется, вся Галактика сошлась во мнении, что я вырулил на финишную прямую, и, затаив дыхание, ждет, чем все закончится». – «Ну да, ты вернул себе рациоген». – «Еще нет. Не вернул». – «Ах, это вопрос самого короткого времени… Но ведь ты должен понимать: ничего еще не закончено. Ну, прочтешь ты „длинное сообщение“, склеишь разбитую тарелку. Что ты станешь делать с прочтенным?» – «Мне бы твою уверенность! Впрочем, ты из будущего, ты уже и так все знаешь… Да только часть осколков от тарелки пропала безвозвратно». – «Глупости, – отмахнулся Зазеркальный. Для отражения он выглядел чересчур заносчивым. – Все осколки на месте. Их даже больше, чем нужно, Фокус в том, что они разбросаны дальше, чем ты думаешь». – «Куда уж дальше-то… Я и без того забрался туда, где меня быть не должно». – «Все потому, что ты живешь одним лишь настоящим временем. За будущее не поручусь, оно скрыто в тумане вариативности. Но прошлое – прошлое! – беспрестанно шлет тебе весточки в надежде, что ты раскроешь глаза пошире и прочтешь хотя бы одну. У тебя на руках все ключи. Тебе талдычат, долдонят и тешут кол на голове, как нерадивому ученику. А ты уперся, заладил: рациоген, „длинное сообщение“… Это лишь инструмент. Новый ключ к новой двери. Но что за дверью? Ты догадываешься?» – «Нет. И никто не догадывается. Даже тектоны». – «Оставь тектонов в покое. Они догадываются. Но не готовы к этому. Потому и выдумали сказочку про Хаос, который отметил тебя и весь экипаж „гиппогрифа“ своим взглядом в экзометрии. Они так и не рассказали тебе всей правды». – «Может быть, я и не захотел бы ее знать, всю правду. Может быть, мне и той ее части, что я уже знаю, хватит на всю жизнь…» – «Нет таких событий, которые способны заполнить целую человеческую жизнь. В особенности твою». – «И твою, кстати». – «Ну да, – усмехнулся Зазеркальный. – Я же и есть ты. Но видишь ли, в чем дело… Помнишь Амриту?» – «Долго не забуду». – «Это был дубликат одной из тех весточек, что шлет тебе собственное прошлое. И ты по своему обыкновению не прочел ее. Когда уже ты научишься читать? Когда наловчишься связывать разорванные нити?» – «Когда уже ты перестанешь темнить? – передразнил он. – Можешь сколько угодно прикидываться мной, но я никогда не питал наклонностей к неконтролируему нагнетанию тумана!» – «Любитель простых решений для сложных проблем, – хохотнул Зазеркальный. – Но ты прав: я не ты. Я остался на „гиппогрифе“ в 125 году. Внутри мертвой металлокерамической коробки, обреченной до скончания времен падать сквозь экзометрию». – «Но мы вернулись! – выкрикнул он с отчаянием в лицо самому себе. – Вернулись!» – «Нужно было, чтобы мы вернулись, – печально покивал Зазеркальный. – Чтобы не повторить предыдущей ошибки. Вселенная не обязательно гетерогенна. Поэтому ты сейчас там, где ты есть и где тебя, как справедливо замечено, быть не должно. А я остался там, откуда не должен был вернуться». – «Значит, ты – не я? – спросил он с отчаянием. – Ты – не я?!»
…Чей-то знакомый голос пробивался к нему сквозь пелену вещего сна:
– Не валяй дурака, Кон-стан-тин, тоже нашел время спать. И не притворяйся, будто ты без чувств, я прекрасно слышу твой ровный здоровый храп. Что за место такое заколдованное: все норовят уклониться от исполнения служебного долга и уснуть!..
9
Едва открыв глаза, Белоцветов попытался рассказать, что именно ему приснилось. По его словам, сон был серый, сюжетный и довольно унылый, картинка шумела и прыгала, как на старой кинопленке.
– Самое противное, – сипел он пересохшей гортанью, часто прикладываясь к трубочке с питательной жидкостью от щедрот системы жизнеобеспечения скафандра и морщась, – что я в происходившем практически не участвовал. Стоял в сторонке бревно бревном и тупо таращился, хотя руки жутко чесались все разобрать, собрать заново и хоть как-то наладить…
– Потом, потом, – отмахивался Татор. – Что вы помните последнее перед тем, как уснуть?
– Решительно все! – воскликнул Белоцветов и поперхнулся. – Черная дыра, которая жует без разбору…
В это же время Кратов приводил в чувство Мадона, хотя и сам все еще чувствовал себя опустошенным, как будто из него вынули половину того, что идеалистически настроенные персоны обычно называют душой.
– Монраше, – сказал он. – Белый монраше.
– Кто вам донес? – вяло насторожился Мадон. – Имею я право на личные пристрастия?.. Ну да, литровая емкость, я специально припрятал ее в охлаждаемой секции каюты на случай, если понадобится отметить какое-нибудь важное событие. Вы что, выпили его в мое отсутствие?!
О том, кто же сейчас находился на корабле под личиной Мадона, страдавшего секторными провалами в памяти, утратившего навыки обхождения с «архелоном», что за человек, вернее – что за существо, неотличимое от человека ни внешне, ни на ментальном уровне, с какой целью и какие это могло повлечь последствия, Кратов старался не думать. Сейчас важно было добраться до корабля. И уже тогда задавать неприятные вопросы.