Гравиплатформа беспрепятственно достигла внешнего защитного контура «Тавискарона», ткнулась тупым носом в едва заметное радужное трепетание изолирующего поля и, дождавшись, когда оно расступится, оказалась внутри. Медленно и красиво падал снег, но видимость была прекрасная, до самого горизонта, где строгой чередой вставали черно-белые покатые холмы. От оцепления Всадников Апокалипсиса не осталось даже малейшего следа. Серая туша корабля казалась деталью лишенного красок пейзажа, такой же холодной и безжизненной. В полной тишине «архелон» вплыл в темное жерло ангара, совершил парковочный маневр и мягко опустился на броневые плиты.
Единственным, кто их встречал, был Феликс Грин, это все еще была его прерогатива, от которой он при виде Татора с облегчением поспешил избавиться.
– Корабль ваш, мастер.
– Благодарю, Феликс. Вы прекрасно справились.
– Как вы? – с нарочитой сдержанностью спросил Феликс, отчаянно борясь с желанием обнять всех и сразу.
– Еще одно… нет, два дельца, и будем считать, что все позади, – ответил Кратов устало.
– Странно, – сказал Феликс Грин, поглядывая на сумрачного Мадона, потерянно застывшего подле платформы. – Тот… второй… не проявляет и тени беспокойства.
– И все же присматривайте за ним, – сказал Кратов. – Нам предстоит нескучное времяпрепровождение.
– Да, – веско промолвил Татор. – Надеюсь, никто не имеет намерений раствориться в воздухе прежде, чем мы избавимся от скафандров и сообщим себе хотя бы видимость человеческого облика.
– Наши славные големы не спускают с него глаз, – заверил Грин.
– Может быть, не стоит откладывать? – спросил Белоцветов без особого, впрочем, энтузиазма.
– Много чести, – сказал Кратов сквозь зубы.
Приведение себя в порядок, однако же, заняло времени меньше обычного. На скорую руку окатив себя водяным, а затем и волновым душем, Кратов натянул на еще влажное тело темно-синюю летную форму, которая показалась ему свежее обычных его одежд, пригладил отросшие и теперь торчавшие на манер ежовых игл волосы, перед зеркалом состроил себе свирепую физиономию, сменил ее на индифферентную…
И вдруг понял, что не может относиться к сложившейся ситуацией с подобающей серьезностью.
Все эти игры, интриги, мозаики и кроссворды чертовски затянулись. На Амрите была трагедия с условно счастливым концом. Безумное умножение сущностей в Пакгаузе уже выглядело абсурдистской комедией. То, с чем предстояло разобраться в ближайшие часы, не могло добавить ни единого яркого мазка на и без того уже аляповатое полотно событий.
Следовательно, надлежало покончить с этой нелепостью как можно скорее. И заняться важными делами.
В коридоре Кратова дожидался Мадон, такой же волглый, взъерошенный и тоже в синей летной форме.
– Консул, – проговорил он почему-то шепотом. – Я не хочу туда идти.
– Стоило бы сказать вам: будьте мужчиной, – фыркнул Кратов. – Но я и сам не уверен, как повел бы себя в вашем положении. – Он положил руку Мадону на плечо и сообщил заговорщицким тоном: – Если что, я вас прикрою.
Мадон зажмурился и помотал головой.
– Но почему, почему это происходит именно со мной? – спросил он трагическим тоном. – Почему не с этим долдоном Санти? Не с вами, наконец?!
– Зато будет о чем вспомнить, – утешил его Кратов.
– Хорошо, – упавшим голосом сказал Мадон и глубоко вздохнул. – Хорошо… Помните, вы обещали прикрыть.
Рука об руку они вошли в кают-компанию, где в сборе были уже все. И фальшивый Мадон, Мадон-дубль, подменыш неизвестного генезиса тоже был здесь. Сидел в уголке, спокойно развалясь в кресле, не обращая внимания на пространство отчуждения вокруг себя и с пристальным вниманием изучая ногти. Обряжен он был в один из тонких кашемировых джемперов из гардероба Мадона-прим, с белыми рыбками на лиловом фоне, в выходные серые брюки со стрелкой и белые сандалии на босу ногу. При виде вошедших он прервал свое занятие и вопросил с некоторым даже негодованием:
– Что происходит, Консул? К чему этот балаган? – Его взгляд упал на помертвевшего от дурных предчувствий Мадона. – Merde! Где вы подцепили моего двойника?!
2
Вот уже довольно продолжительное время в кают-компании творилось сущее непотребство.
Два Мадона, неотличимые, как гомозиготные близнецы, бешено орали друг на друга, брызжа слюной и потрясая конечностями в опасной близости от багровых физиономий, в выражениях себя не стесняли, словом – вели себя предосудительно. Относительно безобидные «Merdeux!» быстро тускнели на фоне испепеляющих «Je t'emerde!.. Baise-toi!.. Ferme labouche!..»[24]
Феликс Грин, не до конца еще изживший рефлексы главного по кораблю, с озабоченным лицом убирал подальше от скандалистов тяжелые предметы и зорко следил, чтобы в ход не пошла мебель.
Брандт по своему обычаю подпирал стену и нервически зевал.
Доктор Мурашов взирал на происходящее с громадным познавательным интересом и даже что-то помечал в блокнотике.
Белоцветов, не скрывая, веселился и временами бесстыдно ржал.
Татор же болезненно морщился при особенно резких звуках, от вмешательства благоразумно воздерживался и лишь изредка бросал в сторону Кратова укоризненные взгляды в том смысле, что-де не пора ли прекратить это постыдное зрелище, которое менее всего служит укреплению психологического климата на борту когда-то славного, а ныне черт знает во что превращенного десантно-исследовательского транспорта «Тавискарон», да и просто не красит всякое сколько-нибудь представительное человеческое сообщество.
Когда цвет физиономий обоих Мадонов сделался неотличим от джемпера с рыбками, Кратов звучно приложил ладонью по столешнице.
– Достаточно, – сказал он звучно.
– Он украл мои вещи! – по инерции продолжал Мадон в синем. – Мой любимый джемпер! Теперь мне придется его сжечь!..
– Это ничто в сравнении с попытками какого-то проходимца украсть мою жизнь! – парировал Мадон в лиловом.
– Canaille!
– Enfant de pute!
– Достаточно, nique votre mére![25]
Установившаяся в кают-компании тишина показалась благословением небес. Мадоны, тяжко дыша, разбрелись по дальним углам, откуда обменивались ненавидящими взглядами. Тот, что был в летной форме, оказался поблизости от пищеблока и воспользовался случаем, чтобы нацедить себе до краев высокий стакан минералки. «Я тоже хочу», – буркнул Мадон в джемпере. Бормоча под нос, что, мол, если переводить бортовые ресурсы на всякую нежить, то можно и ноги протянуть, Мадон в синем наполнил другой стакан и с отвращением толкнул его через весь стол в направлении недруга.
– Господа, – звучно возгласил Татор. – Теперь, когда мы вдоволь насладились детским утренником с непристойностями, предлагаю принять некое конструктивное решение.
Белоцветов, не сдержавшись, прыснул в кулак.
– Простите, командор, – сказал он, порозовев. – Но что тут решать? Сделаем анализ крови, биопсию… что там у вас обычно принято, док?
– Еще можно аутопсию, – кротко подсказал Мурашов.
– Но ведь это, кажется… – неуверенно начал Татор.
– Вскрытие, – кивнул Мурашов.
– Вот-вот, – с воодушевлением подхватил Белоцветов. – И сразу выясним, кто есть кто. Иными словами, «вскоре пришло мне на ум, что то, может статься, адские духи, кои, приняв сию личину, таким бездельническим скаканием и обезьянством глумятся надо всем родом человеческим».[26]
– Спасибо, – сказал Мадон дрожащим от обиды голосом.
– «Я молодой человек без всяких средств, – не запозднился Белоцветов, – ничего не могу предложить вам, кроме сердца».[27]
– Санти, – сказал Татор укоризненно. – Прошу вас, не зарывайтесь.
– Честное слово, мастер, – сказал Белоцветов, оправдываясь. – Давно я не видывал такой развлекухи! Так и подмывает спросить: можно я оставлю себе обоих?!
– Можно, – ответил Татор, сохраняя каменное выражение лица. – Если они готовы поделить вознаграждение.
– Черта с два! – немедленно вскричал Мадон в синем. – Я трудился, не покладая рук, рисковал жизнью, уворачивался от обстрела взбесившегося тектона, и вдруг из снежной тундры выползает какой-то прохвост и пытается отнять мои энекты!..
– А ничего, что это мои энекты? – взвился Мадон в лиловом. – Что это я подставлял свою задницу на Тетре, удирал от афтершоков на Амрите, отбивался от вражеской техники здесь, на Таргете?!
– Генетический тест! – заорал синий Мадон. – Любой сложности, вплоть до вскрытия… если, конечно, потом вы умело меня залатаете, док…
– Хотел бы охладить ваш пыл, друзья, – пасмурным голосом сказал Мурашов. – Ведь я уже делал кое-какие тесты. И у меня плохие новости.
– Для кого? – встрепенулся лиловый Мадон.
– Для обоих, – сказал Мурашов. – На том уровне чувствительности, что имеется у аппаратуры на борту «Тавискарона», провести между вами различия на молекулярном уровне не представляется возможным.
– Merde! – рявкнул синий Мадон. – Но ведь есть же еще эмо-фон! Не хотите же вы сказать, что у меня с этим жалким дубликатом одинаковый эмо-фон…
– У меня новости хуже прежних, – проронил Мурашов, пряча взгляд. – Видите ли, коллеги… вы, верно, путаете эмо-фон с психоэмом. Ведь что такое индивидуальный эмоциональный фон? Всего лишь сочетание слабых электромагнитных колебаний, условно отражающее переживаемый неким субъектом спектр сложно организованных эмоций. Что дает счастливую возможность людям со специальной подготовкой, вроде нас с вами, интерпретировать означенный спектр с известной долей достоверности. Никаких маркеров уникальности там нет. Это как клавиши рояля: два разных виртуоза способны сыграть на них один и тот же этюд, не исказив ни ноты и внушив стороннему уху иллюзию тождества. Dispeream,[28]