13
– Вы должны знать, – продолжала госпожа инспектор, – что решением Президиума Академии Человека интеллектронный прибор, который вы называете рациогеном, известный также под названиями «полиспектральный интеллектуализатор», «церебральный нейрогенератор» и «гиперментар», признан опасным изобретением и должен быть разрушен незамедлительно по обнаружении. – Выпалив эту фразу единым духом, она деловито огляделась и спросила саркастически: – В конце концов, мне предложат сесть, или традиции гостеприимства в этом мире не действуют?
– Если честно, – сказал Кратов, слегка опешив под таким натиском, – я не здесь собирался вас принимать.
– И где же? Возле своей адской находки?
Прежде чем Кратов нашелся с ответом, дверь вновь растворилась и появился Феликс Грин, который с непроницаемым лицом нес на вытянутых руках бог весть где найденное кресло. Госпожа Терлецкая провела длинным сухим пальцем по сиденью, поморщилась и села, закинув ногу на ногу. В дверях тотчас же возник Брандт, транспортируя тем же способом, на весу перед собой, квадратный столик из прозрачного пластика, каковой со всевозможной деликатностью впихнул между Кратовым и Терлецкой. Оба навигатора замерли возле входа навытяжку, демонстрируя всецелую готовность исполнить любой каприз. Феликс Грин, кажется, и не дышал даже; впрочем, это было его обычное упражнение в минуты особенного эмоционального напряжения.
– Э-э… и прохладительного, – спохватилась госпожа инспектор.
В коридоре возникла некоторая суета, послышались невнятные возгласы: «Я!..» – «Нет, я!..» – «Отвали, ты не умеешь!..», затем шорохи и тени сконденсировались в красного от усердия Белоцветова с подносом на уровне выпяченного подбородка. Жгучие очи госпожи Терлецкой полезли из орбит. Стиснув зубы, дабы не ляпнуть что-нибудь легкомысленное, Белоцветов умело расположил на столике высокие бокалы, сосуд с зеленоватым содержимым, вазу с фруктами и узорчатые салфетки, после чего втиснулся между навигаторами и застыл в ожидании. Затянувшаяся пауза грозила взорваться чем-нибудь положительно неприличным. Кратов молчал и внутренне веселился. Навигаторы обреченно потупились. Белоцветов прикрыл глаза. Более сдерживаться он не мог.
– Еще чего изволите, барин? – выдохнул он, напыжась.
Из коридора донеслось сдавленное ругательство на французском. Госпожа Терлецкая открыла рот.
– Ступай, голубчик, – промолвил Кратов и совершил небрежный отсылающий жест. – И вы, братцы, ступайте. Надобно будет, призову сызнова.
Толкаясь и застревая в проеме, охальники сыпанули прочь. Дверь закрылась, отсекая переговорную зону от дружного ржания и прочих коридорных непотребств. «Стоит на мгновение отлучиться, и корабль превращается в растленный портовый бордель!» – говаривал в таких случаях командор Элмер Э. Татор.
– А это что за перформанс? – упавшим голосом спросила госпожа Терлецкая.
– Видите ли, инспектор… – начал было Кратов.
– Шарона, – прервала его госпожа Терлецкая. – Экономьте фонетические усилия, доктор Кратов. Но не требуйте того же от меня, вы не женщина цветущего возраста.
– Шарона, – охотно согласился Кратов. – Так вот: я рассчитывал принять вас на борту «Тавискарона», в более комфортных условиях. Но вы застигли меня врасплох…
– Я обычно так и поступаю с теми, кто пренебрегает указаниями Академии Человека.
– …отчего доблестный экипаж вынужден был импровизировать на ходу. Не упустив при этом обычных своих невинных шалостей.
Шарона пренебрежительно огляделась. Серые пыльные стены, овальное окно с потеками, подозрительно хрустящий под ногами пол.
– Условия не хуже других, – сказала она снисходительно. – Давайте же перейдем от невинных шалостей к опасным.
– Могу вас заверить, – сказал Кратов самым доверительным тоном. – Рациоген или, как вы его называете, адская находка, находится под полным моим контролем.
– Я называю его «гиперментаром», – сердито поправила Шарона. – И хотела бы уточнить, какую именно из своих навязчивых иллюзий вы полагаете полным контролем.
– Вы, верно, знаете, что это не первая моя встреча с рациогеном, – тщательно подбирая слова, начал Кратов.
Шарона молча кивнула.
– Когда-то давно Дитрих Гросс живо обрисовал мне все страхи научного сообщества, связанные с бесконтрольным применением стимуляции интеллектуальных ресурсов человека. Это звучало эмоционально и убедительно для неокрепшей юношеской натуры. Многое из высказанных опасений я неосознанно принял на веру. Хотя бы потому, что наша беседа происходила вскорости после того, как я сам пережил контакт с рациогеном. И… не был сильно напуган. Скорее, озадачен. Испытанные мной ощущения были ослепительны, но, когда все закончилось, воспоминания о них вызывали во мне чувство стыда. Мне не понравилось быть мыслящей машиной.
– И тем не менее, вы уничтожили рациоген на Церусе I, – со значением промолвила Шарона.
– Потому что своими глазами увидел его другую сторону, темную, разрушительную. В том, что творилось на Церусе, не было ничьей вины. И сам прибор был не виноват, он лишь выполнял свою функцию. Это была чужая версия рациогена, мы до сих пор не знаем, как он оказался на планете и кто привел его в действие. Рациоген стал источником гуманитарной катастрофы, но создан был не для этого. Злой воли, как у всякого прибора, у него не было. Со сложными системами такое случается сплошь и рядом, порой они ведут себя, как обалдевшие джинны, вырвавшиеся на волю.
Кратов подумал, стоит ли рассказывать инспекторше о генетической чуме на Сарагонде, решил, что она и без него знает об этом трагическом эпизоде, а упоминать о своем участии счел излишним.
– Итак, о той версии рациогена, что мирно дожидается своей судьбы в местном ангаре, – сказал он спокойно. – Наш рациоген совершенно управляем и подконтролен. Думаю, его интеллектронная составляющая слишком ленива, чтобы пытаться захватить власть над миром.
Шарона коротко усмехнулась.
– Меня настораживает, что вы одушевляете прибор, – заметила она. – Личное отношение к упорядоченному набору наносхем всегда было неприятным симптомом. Вы, кажется, имели удовольствие беседовать с доктором Теренсом Морлоком?
– О да, – сказал Кратов. – И рассчитывал, что он найдет возможность участвовать в нашем эксперименте. Да, он весьма немолод, но я знавал и более зрелых галактических туристов…
– Немолод и нездоров, – отчеканила Шарона. – Академия Человека никому не вправе запрещать рискованные выходки, но наши рекомендации обычно весьма убедительны. Доктор Морлок выслушал наши аргументы. Он поворчал, покапризничал, но пришел к заключению, что перспектива долгой и активной научной деятельности предпочтительнее сомнительных пространственных перемещений, и счел за благо остаться дома. Так вот, доктор Морлок говорит о рациогене исключительно как о живом существе. Не о домашнем питомце, которого можно баловать и лелеять, а о равном себе, признавая за рациогеном свободу воли и наличие альтернативной этики. Вас это не смущает?
– Как вы прицепились к безобидной метафоре! – хмыкнул Кратов. – Вам никто не говорил, что иногда я бываю склонен к образным выражениям? Я ксенолог, мне по штату причитается богатое воображение, я какой-никакой, а литератор и, говорят, неплохой рассказчик.
– Нынче не самый подходящий момент для профессиональных баек, доктор Кратов, – неприступно сказала Шарона.
– Тогда факты, – согласился тот. – Несколько дней назад я вынужденно вошел во второй свой контакт с рациогеном.
– Продолжайте, – сказала Шарона пасмурным голосом.
– Не убежден, чтобы в том была чрезвычайная необходимость. Ситуация располагала к непростым решениям, и о средствах задумываться не приходилось. Скажу лишь, что это было скорее забавно, нежели полезно. И когда я достиг цели и совершенно убедился в никчемности моей гипертрофированной интеллектуальности, то мирно, без сожаления прекратил нашу с прибором связь.
– И он просто взял и отпустил вас, – заметила Шарона с сомнением.
– Как всякая сложная интеллектронная система, рациоген наделен избыточным сервильным функционалом. Он предложил мне подумать дважды. Обрисовал штрихами возможные угрозы и преимущества. Предупредил, что мне станет без него скучно. И отступил.
– И никаких остаточных явлений?
– Ни малейших.
– Впрочем, вы бы и не сознались, – сказала госпожа инспектор не без злорадства.
– Оставьте, Шарона, – с неудовольствием проговорил Кратов. – Вы видите в рациогене запрещенное знание и темную угрозу благополучию человечества. А я вижу большой голубой ящик, нафаршированный наносхемами, который просканирует мою память и освободит ее от информационной посылки, угодившей не по адресу. То же относится и к остальным участникам эксперимента. Все, о чем я мечтаю, это перестать быть почтовым ящиком. И, если нам удастся собрать посылку из осколков и заполнить лакуны, я ужасно хотел бы знать, что в ней находилось. Уж очень много разных событий происходило вокруг меня и в связи со мной все эти двадцать лет. Очень большие силы пытались мне помешать. Я хочу, чтобы все закончилось здесь и сейчас. И вы меня не остановите.
– Неужели? – холодно усмехнулась Шарона. – Кажется, вы не до конца представляете возможности мои и Академии Человека, которую я имею честь здесь представлять.
– У меня нет намерений противопоставлять себя административным сообществам Федерации. Я готов потратить на доказательство своей правоты и чистых намерений столько времени, сколько потребуется. Но в итоге непременно добьюсь своего. Не забывайте, я специалист по переговорам с непонятливыми.
– Будьте покойны, я здесь не с декоративными полномочиями.
– В этом качестве вы мне и необходимы.
Шарона неспешно налила себе из сосуда зеленого напитка, принюхалась, подергивая длинным носом, и сделала маленький осторожный глоток.
– Итак, – сказала она, отставляя бокал. – Зачем же я здесь?
– Чтобы положить конец авантюрной вольнице и вернуть события в формальный контекст. Когда «длинное сообщение» переместится в память рациогена, я передам его вместе с прибором Академии Человека. Кто-то должен его прочесть, и это уж точно не я. Моя миссия будет завершена, принимать главные решения – не мой уровень компетенции.