И начался праздник!
Им еще не успели раздать оружие. Но все равно было интересно. Крики «Киай!» заглушались размашистым «Эй, ухнем!». Каннибалы покусывали дерущихся, на ходу ловко присыпая место укуса солью и перцем. Сквозь разноголосый мат доносились командные девизы: «Аве, Цезарь!», «За родину, за Сталина!», «За царя-батюшку, за Россию-матушку!», «Чтоб ты издох, скотина!» и прочие. Казалось, остановить их нет никакой возможности. Со всех сторон вовсю мелькали огромные кулаки, мозолистые пятки, разбитые носы и прочие характерные приметы великого противостояния.
На волне беспорядков снова появился лысый регистратор-администратор самозванец, которого безуспешно искали все это время. Посреди всей этой сумятицы, драки, криков он выехал на броневике, вылез, сел, свесив ноги, и закурил.
Изуверы, как по команде, остановились.
Ничего хорошего от лысого не ждали. Но самозванец всего лишь почесал босые пятки, что-то крикнул в люк броневика, и оттуда ему подали горсть семечек.
— Угощайтесь, мужики, — обратился лысый к народу. Никто угощения не принял. — Не хотите — как хотите, — вздохнул самозванец и отдал семечки обратно в люк. Неторопливо докурил, потом встал, стряхнул пепел с брюк, тихо произнес «Inter bella at pericula non est Locus otio»[1] — и взялся за гашетку пулемета.
Изуверы стояли стеной. Лысый, брызгая слюной, громко закричал «Тра-та-та-та-та!» и принялся описывать стволом пулемета большие круги. Но пулемет не стрелял. Изуверы начали переглядываться. Лысый вытер пот со лба, что-то крикнул в люк, откуда ему тотчас подали стакан воды. Он выпил воду, прокашлялся, схватил пулемет и вновь закричал: «Тра-та-та-та-та!» Потом, видимо, решив, что достаточно, послал всем воздушный поцелуй, кокетливо подмигнул, и броневик умчался вдаль. Изуверы немножко постояли и вернулись к своим занятиям.
Праздник продолжался.
Тем временем Олег и поп Гапон выбежали из зала. Когда Олег уже настигал попа, когда он уже отвел руку для удара, а поп в свою очередь успел крикнуть «Христианской веры не принявший, язычник хренов!», их скрутили, связали руки за спиной и повели обратно в зал. Изуверов уже разлили водой, и теперь они стояли в углах по своим командам побитые, но счастливые. На световом табло горела надпись:
«ФАЛЬСТАРТ».
На помосте рядом с Женой стоял связанный Спартак. Олега с Гапоном подвели к нему. Сердитая Жена выговаривала изуверам, показывая пальцем на Олега, Спартака и Гапона:
— Из-за этих безответственных хулиганов произошел фальстарт. Комиссия принимает решение о дисквалификации: нарушители лишаются права участия в командном зачете, однако с сохранением права участия в личном зачете.
И тут же Олег увидел, что перед ним никакая не Ольга, а чужая, совершенно незнакомая и, пожалуй, неприятная женщина.
— Увести! — сказала женщина. — На выходе можно развязать.
По дороге поп заискивал перед Спартаком.
— Гапон, — представился поп и гнусно улыбнулся.
— От гапона слышу! — осерчал борец за свободу и звезданул попа в ухо. Правда, в ухо он не попал. Попал в Олега, который, к счастью, этого не заметил, будучи погруженным в свою невеселую думу. А невеселая дума была такая: «Что-то там впереди…»
Бой был страшным!
В облаке пыли, соплей и нецензурной брани два парикмахера пытались постричь Олега.
— Не пойду в лысые! — кричал князь.
— Да не в лысые, а в полубокс!
— Я покончу с собой! — заорал князь. — И с тобой! — он показал пальцем на одного из парикмахеров.
Тот подумал и сказал: — А, леший с ним. Помыли — и то слава богу. Вон с попа настригли, за двоих отчитаемся.
Они пшикнули в Олега пахучей жидкостью, повернулись и ушли, оставив князя в зале ожиданий. Через несколько минут к нему присоединился коротко подстриженный Спартак.
— Сидишь? — спросил Спартак.
— Сижу, — честно ответил Олег.
— Хватит сидеть, пойдем посмотрим, что на ринге делается.
Олег не знал, что такое ринг, но выбирать не приходилось.
Когда друзья подошли к Большому Рингу, здесь уже шло объявление пар.
— Это тебе не командные соревнования, — озабоченно сказал Спартак, Личный зачет, чтоб его… Сам за себя, лицом к лицу! Зато все честно, никаких подвохов. Справедливость! Люблю…
— Следующая пара, — объявил дикторский голос. — В красном углу ринга мастер спорта по айкидо, основатель школ Страуса, Зеленого пингвина и Спящей обезьяны в Пекине, Шанхае, Сеуле и Фергане, великий боец своего времени. В синем углу ринга мастер спорта по пулевой стрельбе.
В красному углу обреченно и вяло медитировал айкидист.
— Гляди, гляди… — Спартак толкнул Олега и тот увидел, как по ковровой дорожке к синему углу ринга ковыляет седой, но еще крепкий дедок в черном блестящем смокинге и со старинной берданкой на плече. — Ветеран соревнований! — шепнул Спартак Олегу. — Старый уже, руки трясутся, а скольких матерых волков уложил…
— Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять… — мурлыкал дед под нос детскую песенку, не спеша приближаясь к синему углу. Из кармана у него выглядывал конец очень толстой золотой цепи. Под ее немалым весом штаны у деда одним боком сползали.
— Что это у него? — удивился Олег.
— Цепь. Золотая, — с расстановкой и уважением произнес Спартак.
— А чего с собой таскает?
Спартак развел руками:
— Богатый…
— Ага! — Олег сдвинул брови и со значением добавил: — Патриций.
Забравшись в угол, дед снял берданку, посмотрел через ствол на айкидиста и любовно подышал на затвор.
— Слышь, дед, — забормотал айкидист, — ты мне в ногу стрельни, а я тебе потом ящик шампанского выставлю.
Старик сочувственно улыбнулся. — У мене, сынок, твое шампанское в писсуаре в сливном бачке содержится. И в аквариуме. Для рыбок. Только дохнут они. Каждый день меняю. Вот ведь рыба безмозглая — а жаль божью тварь, — дед заметно погрустнел. — Как глаза повылупливают — так у мене на душе и засвербит.
Тут же на ринге суетился фоторепортер. Он сфотографировал айкидиста и уже готовую фотографию подарил деду на память.
— Спасибо, — поблагодарил дед. — Подскочи, сынок, сегодня вечерком ко мне домой. С ведерком. Я тебе за труды маненько рыбки из аквариума отгружу.
Фотограф исчез. Прозвучал артиллерийский залп трехсекундной готовности, дед вскинул берданку, прицелился и с ударом гонга нажал на спусковой крючок. Айкидист упал. А дед, широко раскрыв рот и выпучив глаза, разглядывал свое ружье. Оно не выстрелило. Впервые за двадцать лет испытанная берданка дала осечку. В это время неубитый айкидист пришел в себя. С демоническим смехом он принялся скакать в своем углу, временами от радости теряя сознание. Вдруг он замер в неестественной позе и пристально посмотрел на деда.
— Шампанское в бачке, говоришь? На память, говоришь? — Он жестом подозвал фоторепортера. — Вот этого пня старого в анфас, профиль и со спины. — Он направился к деду. — И побыстрее!
Народ вокруг обрадовался, зашумел.
— Гаси, гаси его, старого!
— Убей изверга!
— Экспроприация экспроприаторов! — крикнул Спартак.
— Это ты чего? — спросил Олег.
— А это он его сейчас убьет, а цепь себе заберет.
Зал находился в предвкушении справедливости.
Но что-то было явно не так. Изуверы-зрители начали переглядываться, постепенно замолкать, и в наступившей тишине вдруг раздался жалобный стон. Дед сидел в своем углу ринга, раскачивался из стороны в сторону и заводил какую-то невероятно грустную, прощальную мелодию. Еле слышная вначале, она набирала силу.
Ой ты гой-еси, мухобой-трава,
Разрослася ты, нету моченьки,
А срубить тебя нету молодца,
Нету молодца в чистом полюшке,
Увела его тяжкая долюшка.
Дева плачет по нему, убивается,
Дева писаная раскрасавица,
Третья ночь уже как не спит она.
Ой ты гой-еси, мухобой-трава.
Что не спится тебе, красна девица?
Аль забота изъела душеньку?
Али думаешь думу черную?
Али стон из-за моря слышится?
Али съела чего-нибудь не то?
Говорит она таковы слова:
«Оттого я сижу и кручинюся,
Что нашло на меня горе-горюшко.
Извела я того добра молодца,
Нету больше его в чистом полюшке.
Я его, змея подколодная,
Продала на чужие игрища,
И пришли за ним чуды-юдища,
Чуды-юдища очень страшные,
И забрали его от меня совсем.
Где же я теперь, горемычная,
Отыщу еще добра молодца,
Чтоб послать его вновь на игрища,
Как о том мне заявка прислана
На двенадцать штук добрых молодцов?»
Ой ты гой-еси, мухобой-трава,
Разрослася ты, нету моченьки,
Не гуляет никто в чистом полюшке,
Увела их всех тяжкая долюшка…
Последние звуки древней былины потонули в слезах. Слезы были горькие, соленые и искренние.
— Хороша былина, — крякнул Олег, вытирая глаза.
— Хороша, — подхватил Спартак. — Вот в который раз ее слышу, а все плачу. И ведь не я один — все плачут.
— А… а где дед? — открыв рот от удивления, спросил Олег и показал на ринг. Там сидел только мокрый от слез айкидист и лежала ржавая берданка. — Неужто убег?
— А как же, убег, само собой. На то он и ветеран, а не айкидист зеленый. Но как пел, как пел…
Однако дед не совсем убег. Он тихонько уполз за запасным ружьем, но теперь уже возвращался, держа в руках новенький, блестящий винчестер. Айкидист понял свою ошибку, но было уже поздно. Тогда он прибегнул к последнему шансу: повернулся к зрителям, воздел руки к небу и высоким голосом завопил:
Ой, попала заноза в пятку мне,