- Доброе вам утро, Николай Тимофеевич! - раздался за его спиной голос доктора. Как всегда, тот появился, словно почувствовав, что его ждут. Умывайтесь, одевайтесь и на завтрак! Мы находимся в гостинице Академии наук, с вами очень хотят поговорить наши ученые. Я знаю, у вас масса вопросов, и сегодня вам на все ответят. Это ваш костюм - как, нравится?
- А орден, медаль... откуда? - глухо спросил Николай Тимофеевич, рассматривая награды.
- А это за то, что вы храбро сражались под Москвой. И еще за спасенных детей - помните?
- Неужели спасли? Удалось, значит...
Невероятная эта история помнилась ему во всех подробностях. Сразу после прихода фашистских войск разведчики донесли, что немцы хватают детей в окрестных деревнях и куда-то увозят. Вскоре удалось установить, куда - в одном из подмосковных санаториев фашисты устроили госпиталь для своих раненых офицеров - а их было превеликое множество, поскольку каждый шаг к Москве оплачивали враги великой кровью. Вот эту-то кровь и вознамерились ученые душегубы в белых халатах брать у русских детей для спасения своих раненых. Поверить в подобное было невозможно, но разведчики поверили сразу - так плакала и заламывала руки рассказавшая об этом старуха, которую фашисты допустили убирать грязь в операционных.
Жуткое известие потрясло людей. Партизаны проявили чудеса изворотливости, чтобы все вызнать, - и вызнали. Наблюдатели с рассвета до заката недвижно лежали в сугробах, засекая смену караулов; неосторожный обер-лейтенант из легкораненых, спьяну отправившийся куда-то в одиночку, поплатился за это жизнью, но перед смертью рассказал все, что знал; партизаны осторожно опросили каждого из местных жителей, кто хоть раз побывал на территории госпиталя. Словом, они узнали все, но сделать ничего не могли: уж очень хорошо охраняли фашисты свое раненое воинство, и соваться с дюжиной винтовок против крупнокалиберных пулеметов было бы самоубийством. Партизаны и на это бы пошли, чтобы спасти детей, но предприятие представлялось настолько безнадежным, что властью командира Николай Тимофеевич запретил и думать об этом и очередные доклады разведки о том, сколько прозрачных детских трупиков было сброшено сегодня в овраг возле госпиталя, выслушивал в одиночестве. Ему не хотелось, чтобы видели партизаны, как молча, с неподвижным лицом плачет их бесстрашный Дед.
Среди партизан был парнишка, знавший территорию санатория как свои пять пальцев. Его-то и послал командир на восток с приказом добраться до Красной Армии и все рассказать - где держат детей, где казарма охраны, откуда проще подобраться к пулеметным вышкам... Парень ушел, и никто не знал, выполнил он приказ или нет. В отряде не было даже приемника, связь с соседями установить не удалось, а немцы брехали, что Москва давно взята и бои идут чуть ли не за Уралом...
Теперь Николай Тимофеевич узнал, что Ванюша все-таки дошел - идти ему пришлось не до Урала, а гораздо ближе. Подробностей Сергей Иванович не рассказал, потому что не знал их сам, но уже вечером Николаю Тимофеевичу стало известно все - как в непролазной глуши пересек фронт лыжный отряд комсомольцев, как пятьдесят километров бежали они по немецким тылам, как бесшумно были сняты часовые, как летели в окна казармы тяжелые противотанковые гранаты, как обезумевшие от страха перед возмездием враги выскакивали в нижнем белье на страшный мороз, бежали в темноту по сугробам и падали от пуль, с каким ужасом глядели раненые фашисты на русских бойцов, когда те вылавливали по палатам ученых палачей (был строжайший приказ раненых даже пальцем не трогать, а как хотелось их перестрелять ведь это им переливали кровь, высосанную из русских мальчишек и девчонок), как торопливо закутывали бойцы истощенных, обескровленных ребятишек, как несли их, дрожащих, невесомых, к саням, как мчались в них навстречу прорывающимся танкам Катукова...
Но все эти рассказы были потом, а сейчас ждали другие заботы. Николай Тимофеевич наспех умылся (удобства у академиков были в точности такие, как в больнице, ничуть не лучше, и он даже слегка возгордился этим), и после завтрака они пошли. Кабина лифта понесла их кудато вниз. В большом кабинете ожидали четверо мужчин. Они представились. Странные имена троих ничего не сказали Николаю Тимофеевичу (он только удивился, увидев здесь огромного негра, черного как сажа), а фамилия и лицо последнего показались ему знакомыми, и он вопросительно оглянулся на врача.
- Да, да, это тот самый Владимир Росин, спасая которого, вы попали в плен, - подтвердил старший из присутствующих, профессор Свет.
- Ну, здравствуй, летчик, - сказал Николай Тимофеевич, тряся сильную, загорелую руку. - Значит, выбрался ты к своим все-таки...
Ему припомнился необыкновенный аппарат, на котором прилетел к ним Росин, - ни на что не похожее сооружение, в открытый люк которого фашисты не могли войти, как ни пытались. Каждого, кто приближался к аппарату, останавливала и отбрасывала непонятная сила - словно невидимая резина, обладавшая прочностью стали. Партизаны в бинокль видели, как однажды фашисты подкатили к аппарату пушку и выстрелили почти в упор. Отлетевшими неожиданно далеко осколками ранило несколько солдат, а аппарату хоть бы что... Выручить пилота сверхсекретной машины из вражеского плена было просто необходимо.
- Рассаживайтесь, товарищи, - сказал Нгоро - верзила негр, сияя ослепительно белыми зубами. - Пора рассказать нашему гостю все, что с ним случилось.
После некоторой паузы, переглянувшись с остальными, профессор Свет вздохнул, словно собрался прыгать в холодную воду, и заговорил:
- Дорогой Николай Тимофеевич! Ваш лечащий врач, Сергей Иванович, сообщил нам, что здоровье ваше восстановлено полностью. В полном порядке и ваша память. Вы знаете, что попали в плен, были тяжело ранены И что благодаря контрнаступлению советских войск под Москвой вас удалось спасти. Остальное вам неизвестно, и у вас естественно накопилось огромное количество вопросов, на которые почему-то никто не хотел вам отвечать - даже на самые простейшие. Сейчас мы ответим на все. Как дела на фронте, где теперь воюют ваши партизаны и многое другое. Начну с самого простого.
Для начала расскажу, как вам удалось уцелеть. Вас спас Владимир Росин - он вывез вас на своем аппарате из немецкого тыла, и это помогло врачам сохранить вашу жизнь. Так что вы с ним квиты.
Беда случилась с вами в декабре, а теперь лето, Вы, естественно, поняли, что очень долго были без сознания. Это так, но теперь вы здоровы, совершенно здоровы, и вам непонятно, почему мы держим вас здесь взаперти, когда идет война. Сергей Иванович сказал, что вы рветесь в действующую армию. Вы вполне здоровый, обученный боец призывного возраста, и теперь, когда территория, где вы партизанили, освобождена, вы, конечно, будете проситься на фронт. Я не ошибся?
- Буду, - ответил Николай Тимофеевич. - У меня с фашистами свои счеты. Мне бы еще того фрица найти, что допрашивал меня...
Сидевший в углу Росин заворочался в кресле.
- Извини меня, Дед, - сказал он, подходя к столу. - Вот, возьми на память.
Он со стуком поставил на зеркальную столешницу сверкающую никелированную зажигалку с готической надписью "XX" и подогнувшим лапки черным пауком - свастикой в красном кружочке. Все с недоумением смотрели на незнакомую вещь. Сердце у Николая Тимофеевича заколотилось. Он поднялся, взял зажигалку, крутанул колесико - вспыхнул желтый язычок пламени, словно высветив темные углы крестьянской избы и засученные рукава на руках обер-лейтенанта, подносящих эту зажигалку к его лицу... Он поднял глаза на Росина.
- Извини меня, Дед, - повторил тот. - Пристрелил я его как собаку... Он ведь и меня допрашивал...
- Владимир... - укоризненно прогудел четвертый собеседник, которого звали Ким. - Мы же договорились...
- Да, как собаку! - в запальчивости крикнул Росин. - И еще встречу снова пристрелю! И не только его - любого! Их всех до единого надо перестрелять!
Тут он словно осекся, пробормотал: "Извините" - и снова сел в кресло. В комнате воцарилось молчание.
Партизанский командир удивленно оглядел присутствующих. Вспышка Росина была ему понятна: так говорил и думал каждый, но здесь его слова были восприняты как-то странно, и ученые смотрели на Росина явно осуждающе.
- Мы несколько отвлеклись, - произнес наконец Свет, когда молчание стало тягостным. - Продолжим. Итак, Николай Тимофеевич, вы хотели бы попасть на фронт. Проблема эта непростая...
Он сделал паузу, и Николай Тимофеевич, которого зажигалка вывела из равновесия, бурно запротестовал:
- Вы же сами сказали, что я совершенно здоров. Поэтому, извините, не понимаю, в чем проблема.
Профессор переглянулся с остальными.
- Проблема в том... что война уже кончилась!
- Кончи...лась? Совсем кончилась? - пробормотал ошеломленный партизан. - Так быстро?
Между учеными словно искра пробежала, но они молчали, только врач подошел вплотную и потихоньку опустил руку на плечо своего пациента.
- И чем же она кончилась? - напряженно спросил Николай Тимофеевич. Мысли его метались. Самые невероятные предположения теснились в его голове - одно нелепей другого. Сергей Иванович провел ладонями у его висков, словно успокаивая. Сразу стало легче, напряжение спало, да и ученые вдруг заулыбались.
- Война окончилась нашей полной и окончательной победой, - ясным голосом сказал Свет. - Гитлер во время штурма Берлина отравился, его подручные были схвачены и по приговору международного трибунала повешены. Сегодня фашизм уничтожен на всей планете - полностью и навсегда!
- Сколько же война продолжалась? - В мыслях у Николая Тимофеевича был полный сумбур, но одно он понимал - такие дела быстро не делаются.
- война была долгой и кровавой. Она унесла двадцать миллионов жизней только у нас и длилась четыре года.
- Четыре года... Так, значит, сейчас сорок пятый год?
Свет отрицательно покачал головой.
- Нет, не сорок пятый. После войны прошло много времени... Очень много...