— Сегодня у нас испытание на прочность и работа на пределе возможностей, — объявил я, прохаживаясь перед строем. — Если кто-то травмирован или неважно себя чувствует, лучше сразу сказать. Нужно проверить, что мы можем. Техники сегодня минимум, физухи — максимум. Примерно так тренируется спецназ. — Я достал из кармана часы. — Интервальная тренировка. Сорок пять секунд выполняем упражнение на пределе возможностей, в максимальном ритме. пятнадцать — отдыхаем.
— Надо магнитофон принести для жесткача, — прогудел Чабанов. — Рок или металл врубить. Он дает сил.
— Миа кульпа. То есть моя вина, — сказал Илья. — В следующий раз его возьму. И «Металлику».
— Лучше Эй-си/ди-си, — предложил Чабанов.
— Отставить! — прикрикнул я. — С музыкой разберемся. Итак, разминка. Повторяем за мной.
Я встал в начало строя, и мы начали с бега медленно, затем — ускоряясь, потом — поднимая колени и с захлестом, выпрыгиваньями и ускорениями. После — гусиный шаг, выпады. Перемещения в упорах на руках. Когда все разогрелись, начался ад.
В принципе, то же, что и всегда, но выше темп и интервалы для отдыха короче. Я сам еле держался, на последнем круге отжиманий готов был упасть лицом на мат, как это сделали Кабанов, Алиса и Лихолетова, но меня мотивировали маленький и упорный Ян и Гаечка. Ее лицо было красным, на носу повисла капля пота, руки дрожали, но она не сдавалась: отжаться — хлопок, отжаться — хлопок.
Рядом со мной лежали электронные часы с секундомером. Время вышло, я свистнул в свисток и объявил следующее упражнение.
Закончили мы на десять минут раньше, чем обычно, чтобы мне успели сдать деньги на закупку товара. Но нагрузки хватило с головой. Все, даже Рамиль, еле тащились в раздевалку, но у всех горели глаза.
— Круто, — подбадривал я друзей. — Думаю, в школе только мы так можем. И не только так. Если кто дорвется, хана ему. Мы — сила!
— Воля и разум! — в некоем подобии религиозного экстаза воскликнул Рамиль, все грянули хором.
Я продолжил накачку:
— Вспомните, какими мы были. Шарахались от каждой тени. А в сентябре пришли и…
— Раком всех поставили! — крикнул Рамиль. — Что нам какие-то заводские, они далеко.
Когда все переоделись, Димоны и Кабанов сдали деньги мне под роспись, я пообещал выдать им товар завтра на базе из того, что остался от Игоря, воссоединившегося с отцом. Потом постучались Алиса с Гаечкой, тоже сдали деньги, и мы выдвинулись из школы, поблагодарив сторожиху, которая, бормоча под нос, начала все за нами закрывать.
Школьный двор освещался единственным фонарем над входной дверью. Было пустынно и гулко. Обернувшись, я смотрел, как в стеклах галереи отдаляются от школы наши отражения.
Осталось взять куски арматуры, спрятанные в кустах сирени, преодолеть узкую дорожку, выскользнуть мимо курилки на дорогу — и мы разойдемся по домам.
Каково же было наше удивление, когда из курилки нам наперерез метнулись темные силуэты и преградили дорогу. Их было семеро. Меньше, чем нас, но они старше и мощнее, а у нас хороших бойцов шестеро, включая Гаечку. Борис, Алиса и Ян сильно легкие. Лихолетова ленивая и мало чему научилась.
— Ян, Алиса, Боря — назад, — распорядился я, сжимая прут арматуры.
Бросило в жар. Первая моя уличная драка. Но как заводские осмелились ночью сунуться в чужой район⁈ Выходит, свои нас списали?
Глава 4Братья навек
От группы противника отделился двухметровый детина, шагнул вперед. Справлюсь ли с таким здоровяком? Если он подготовленный, то вряд ли, если обычный дворовый, шанс есть. Но главное, газовый пистолет против такой толпы неэффективен. Задвинув за спину Илью, я тоже сделал шаг навстречу, сгруппировался, приготовился отражать нападение. Позади полукругом выстроились наши.
И вдруг здоровяк примирительно поднял руки.
— Не кипешуй, пацан. Свои.
— Хрена се свои, — буркнул Рамиль, все стремящийся вырваться на передовую.
Здоровяк указал на него пальцем.
— Это твой косяк, черный, своих не знать.
В голосе здоровяка прозвучала обида. Я закрыл глаза, предвидя, что сейчас Меликов разорется, начнет оскорблять парламентера, и случится замес.
Но у Рамиля хватило ума не быковать. Здоровяк повернулся в профиль, и до меня дошло, кто это: Егор Алтанбаев. Самопровозглашенный смотрящий, кумир босоты нашего района.
— Егор, темно же ведь, и ты спиной к свету, откуда нам знать, что это ты.
Этого не было видно, но откуда-то я знал, что Алтанбаев улыбается. За спиной зашушукались, и я отдал арматуру Илье — в знак мирных намерений. Алтанбаев протянул граблю, я пожал ее, представился.
— Мартынов.
— Да знаю я, кто ты. Тот самый жирный, который Зяму нахлобучил. А я ему тогда не поверил.
Обернувшись, он дал подзатыльник самому мелкому, очевидно, Зяме. Я подумал, что раз ему с ментенышем ручкаться не западло, значит, братва признала, что менты отдельно, а наша команда отдельно. А может, на мой авторитет сработало, что отец ушел из семьи.
— По какому вопросу? — спросил я, хотя сам уже догадывался.
— На тебя был наезд, — предъявил Алтанбаев. — С хера ли на такого — наезд?
По идее, я должен был обидеться на его слова. Но мысли были о другом. Если знает он, то знают все, в том числе менты и мой отец, но — тишина. Почему? Может, они и причина наезда им известна?
— Я сам пытаюсь это выяснить. Как выясню — скажу.
Алтанбаев не ожидал такого ответа, и в башке у него заискрило, он почесал в затылке.
— Тебе ниче не предъявили? — удивился он.
— Предъявили беспредел.
Запрокинув голову, Алтанбаев заржал, указал на меня пальцем. Его прихлебатели поняли: можно, и грянули хохотом.
— В натуре? — Алтанбаев хлопнул себя по ляжкам.
— В натуре. Металлисты попытались выяснить, кто предъявил и почему. Огребли.
— Херово, блин, — констатировал он, обернулся к своей банде. — Не по понятиям на нашего наехали, так?
Все согласились. Алтанбаев подошел и положил руку мне на плечо, проговорил, дохнув застоявшимся сигаретным дымом:
— Вижу, пацан ты нормальный. Вижу, наезд гнилой. А мы своих в обиду не даем. Че за дела, когда гниды какие-то заводские будут почем зря наших, николаевских, щемить!
Прихлебатели согласно загудели, как пчелы на цветущей сирени. Ну, или мухи на… росянке. Прищурившись, я спросил:
— Не понял, ты за меня подписываешься?
В стволе мозга Алтанбаева заворочался первозданный территориальный инстинкт, овладел парнем, отключил инстинкт самосохранения, размножения и прочие менее важные. Наших бьют! А-ля, у-лю! На вилы интервентов! Погнали городских!
Никакой логики, ни грамма осмысленности. Бессмысленный стихийный порыв, и остановить одержимого может только удар «КАМАЗа».
На душе стало легко и радостно: мы не одни! Все николаевские с нами! И сразу пришло беспокойство: а как это отразится на времени грядущей катастрофы?
— Ну а как? Смотреть, когда такое творится? — возмутился кто-то за спиной Алтанбаева.
Все закивали, и наши, и гопники. Алтанбаев хлопнул меня по спине.
— Ты поступил бы так же! Вы ж типа боксеры, да? С тренировки идете?
— С тренировки, — ответил я, повторив его же слова. — Идем.
— И че, прям толковые боксеры? — спросили из-за спины Егора.
— Да, блин! — узнал я голос Зямы. — Отвечаю!
— А ты главный? — Алтанбаев толкнул меня в грудь, но я устоял.
Тогда он стал прыгать вокруг меня и наносить воображаемые удары.
— Ну че ты? Дерись!
Я смотрел на его обезьяньи скачки, прижав руки к груди — на всякий случай, вдруг и правда решится ударить по приколу, а сам задал риторический вопрос:
— Самая лучшая драка какая?
Алтанбаев остановился, разинув рот.
— Ну-у… э-э-э…
— Та, которую удалось избежать, — холодно ответил я. — Если хочешь меня проверить, давай отойдем туда, где свет. Ну, или завтра забьемся, обговорим правила и будем рубиться.
В моем голосе было столько уверенности, что он спасовал. Чтобы не агрить будущего союзника, я обратился к Меликову:
— Рам, давай покажем пацанам кузькину мать.
— Пусть извинится за черного, — проворчал Рамиль.
К моему удивлению, Алтанбаев бычить не стал.
— Да ладно, проехали. Нормальный ты пацан. Я и сам — Ал-тан-ба-ев, хоть рожа рязанская. — Он чиркнул зажигалкой, освещая свое лицо.
Он отдаленно напоминал Бреда Питт, только нос не вздернутый, а прямой и тонкий. Абсолютное несоответствие внешности и поведения.
— Нормальная рожа, — оценила Лихолетова кокетливо. — Симпатичная даже.
Егор заулыбался, провел пятерней по бритой макушке.
— Так че там кузькина мать-то?
— Темно. Давай к остановке, там фонарь есть, — предложил Рамиль, потирая руки.
Компания гопников потянулась к остановке, как стайка молей — на свет, мы — за ними. По голосу я узнал среди свиты Алтанбаева нашего Заславского.
На остановке стояла кудрявая женщина лет сорока. Увидев нас, она испуганно распахнула глаза, попятилась. Алтанбаеву было все равно, а мне стало жаль ее, и я крикнул:
— Не бойтесь, мы вас не тронем. И никого не тронем.
— Спортсмен гражданку не обидит! — поддержал меня Кабанов.
Но тетка предпочла отойти подальше, освобождая нам асфальтированный пятачок. Я отдал сумку Боре, Рам — Чабанову, и мы встали друг напротив друга в боксерской стойке. Рам сделал ложный выпад, я тоже шагнул навстречу и обозначил «двойку». Рам успел закрыться, отпрыгнул, попытался ударить ногой мое бедро, я выставил блок, подняв колено, схватил его за икру, чуть дернул на себя. Говоря:
— Ронять его не буду. Представьте, что дальше бой перешел в партер.
— Это ж в театре, — ляпнул кто-то и получил затрещину.
Мы с Рамом немного показательно побоксировали, сопровождая бой «вертушками» и блоками, непрактичными, но эффектными ударами ногами.
Гопники наблюдали, разинув рты. Затесавшийся среди гопоты наш одноклассник Игорек Заславский так вообще челюсть чуть не уронил. Не сговариваясь, мы с Рамом повернулись к зрителям и поклонились, сложив руки на груди. Это было совершенно не в тему, но гопникам понравилось. Зяма зааплодировал, и в его глазах я прочел обожание.