Точно память, как у рыбки. Полгода назад был кровным врагом, смерти моей желал — и на тебе, в рот заглядывает.
— Круто, ну чо, — оценил Алтанбаев.
— Я тоже так хочу уметь, — проблеял незнакомый белобрысый парнишка из группы поддержки.
— Так бросайте бухать и нюхать — и к нам, — предложил я. — Мы всего за полгода так прокачались.
Заславский присвистнул и задумался. Все затихли, воцарилась такая тишина, что было слышно, как Алтанбаев скребет макушку.
— Давайте, мужики! — подзадорил их Рамиль. — Или боитесь не потянуть?
Минута славы вдохновила его изобразить бой с невидимым противником, а потом — исполнить несколько акробатических трюков из брейк-данс.
Гаечка, подбоченясь, смотрела на здоровенного Алтанбаева. Громко хмыкнула, спросила:
— А тебе слабо? — И принялась отжиматься.
— Десять… пятнадцать… — считал Заславский. — Двадцать… тридцать… Ого! Сорок!
Вдалеке заревел мотор автобуса.
— Это наш, — оповестил гопников молчун Минаев.
Гаечка поднялась, отряхнула ладони, проговорив:
— Ты спасен.
Застонал, скрипнул тормозами автобус на остановке у холма. Алтанбаев подвел итог встречи:
— Короче, пацаны… и девушки. Если кто наедет, зовите. Толпой навалимся, погоним заводских!
Из-за поворота появился круглоглазый «Икарус».
Рамиль совсем расслабился, обнаглел и сказал:
— Вы тоже зовите, если наедут.
Гаечка, Алиса и Кабанов попрощались и пошли в свою сторону. Лихолетова склонила голову набок, глядя на Алтанбаева влажными глазами, проговорила:
— Я живу вон там. — Она кивнула на холм. — Мне страшно идти одной. Проводишь?
— Иго-го, — проводить! — распорядился Алтанбаев, и Заславский не посмел противоречить авторитету, поплелся за Раей, которая тоже была не рада такой компании.
Рамиль и Димоны уехали, Ян пошел домой, остались только я,, Борис, Илья и банда Алтанбаева. Раз уж у нас война район на район, я счел своим долгом рассказать гопникам, как себя обезопасить: ходить группами, носить средства самообороны и всякое такое.
Алтанбаевские тоже начали расходиться. Проводив Илью, мы с Борей пошли домой в сопровождении Егора и двух его корешей, имен которых я не знал.
— Буду тебе должен, если ты узнаешь, с чьей подачи на меня наехали, — сказал я Алтанбаеву. — Это ведь не трёп, я правда не знаю, кто мой враг. Я не беспредельничаю, не граблю, не ворую, девок не порчу. С хера ли наезжать, тем более так?
— Эт да-а, — протянул Алтанбаев. — Надо с ихним главным стрелу забить, побазарить. Вдруг скажет чего.
— Если это не опасно…
— Мы ж с подпиской придем. За нас Униковские и Южные, за них — Бармалеевка и Центр. Все вместе соберемся и перетрем.
— Меня не забудь, как главного фигуранта, — предложил я.
— Если да, то че бы и нет.
Распрощавшись с гопотой, я шел к подъезду, ловил полный гордости взгляд Бориса и думал о том, как же неисповедимы пути Господни. Школа, по сути — репетиция большой жизни, тут все точно так же, смертельные враги иногда становятся союзниками: вчера воевали с «Талибаном», сегодня оп! — и дружим. Просто политический ветер изменил направление.
Раньше я думал, что отсижусь, пропетляю, но выяснилось, что жить надо учиться с садиковского возраста. Чем раньше понял, что к чему, тем проще потом.
Может, и с заводскими когда-нибудь подружимся, и раскурим трубку мира, когда выясним, что произошло недоразумение.
Дома полным ходом шло веселье: мама и отчим отмечали приобретение участка, словно это они его купили. На столе было импортное шампанское, навороченные салаты, красная рыба, несколько видов сыра и колбасы.
— Вот и помещик наш! — объявил отчим и снова с видом благодетеля сказал: — Прошу к столу. Нам есть что вам сказать!
Боря воскликнул:
— Вау, крутизна-то какая! — И ринулся к столу. — Ух ты ж, это что ж, икра? Красная? Офигеть!
Он схватил бутерброд и принялся его поедать. Василий смотрел на него с удовлетворением и двигал усами.
— Вот спасибо! Спасибище! — обратился он к маме, а она кивнула на отчима.
— Это все Василий Алексеевич, его благодари.
Отчим вытянул шею, расправил плечи. Боря приложил руку к груди и чуть склонил голову.
— Спасибо, очень вкусно!
Василий воздел перст:
— Во! А то бы и не попробовали икорки-то.
Вроде ничего плохого он не сделал, наоборот, вкусным угощает, но до чего же противное колхозное хвастовство! Аппетит мгновенно пропал, я поставил на газ кастрюлю воды, чтобы помыться горячей. Мама усадила меня за стол чуть ли не силой и, захлебываясь от восторга, стала рассказывать, что Василий потратил тридцать восемь тысяч! Больше, чем на праздники, Боря, неси фотоаппарат, когда еще такая роскошь будет!
— Теперь будет всегда! — раздулся от гордости отчим.
Боря оторвался от трапезы, притащил «Полароид». Мама убрала салаты, поставив в центр стола бутерброды с красной икрой и импортное шампанское, обнялась с отчимом. Я наблюдал этот праздник жизни и пытался вспомнить, был ли я таким. Все-таки память взрослого наложила отпечаток, и многие вещи, которые казались важными, отошли на второй план.
Ненадолго я их оставил и переместился в ванную, смывая хлопоты сегодняшнего дня. А когда вернулся за стол, все посмотрели на меня, как на именинника. Мама указала на стул, я сел, насторожился. Изрядно поддатый и порозовевший Алексеевич встал и поднял бокал с игристым:
— А шо мы празднуем, Оля? — Он привлек к себе маму и поцеловал. — Мы празднуем мой развод! И помолвоку… помоловку…
— Помолвку, — сверкнув глазами, поправила его мама.
— Короче, завтра — заявление в ЗАГС, свадьба в марте. Ура! За любов! — Он залпом опустошил бокал. — А шо это у парней компот? Взрослые парни уже. Мене дед самогона в четырнадцать лет наливал. Как с покоса придем — хряп стопку!
Я накрыл бокал с компотом ладонью.
— Спасибо. Мне еще уроки учить.
А Боря сверкнул глазами, выпил компот и подставил бокал, куда отчим вылил остатки шампанского, глотка три.
Чокнулись за счастье, любовь и долголетие. Мама и отчим поцеловались, и мы с Борей ушли к себе. У прошлого меня в голове не укладывалось, как они могут в таком преклонном возрасте так наотмашь любиться-жениться, теперь же понимал, что мама еще совсем молодая, да и отчим моложе меня-взрослого. А что люди своеобразные… так они нашли друг друга, им хорошо — мир да любовь!
Спалось мне плохо: отчим полночи бегал из спальни в туалет, где его шумно рвало. Вот что делать человеку, когда пить нельзя, а душа требует праздника?
Во вторник начался ливень, и возле шелковицы члены нашего бойцовского клубав не собирались, все влетели в школу и разошлись ждать учителей возле кабинетов. Первым ко мне подошел Заславский, пожал руку с уважением. Райко, привалившийся к стене возле кабинета химии, щурился и катал желваки, казалось, он от злости лопнет, потому что Заславский, последний его дружбан, и тот переметнулся.
Потом свое уважение рукопожатием закрепил Плям, и мое лидерство в классе стало абсолютным и непререкаемым.
Затем подошли полтора парня из «В» класса, после — десятиклассники, выразили свое желание защищать родной район и его жителей от злодеев. Прямо паломничество началось к вождю, способному дать отпор интервентам.
Точно ведь после вчерашнего показательного выступления это началось, алтанбаевцы разнесли! Даже не определившиеся с классными группировками Белинская с Поповой поглядывали заинтересованно.
А после первого урока, химии, подошли моя Наташка, ее подруга Чечурина и Иван Авдеев, чуть ли не в верности поклялись и присягу на служение району не дали. Но главное — Наташка смотрела на меня с гордостью.
Вот уж достижение — оказаться между молотом и наковальней!
Сегодня после уроков я планировал зайти к сиротам, спросить у Лидии, как движется дело с усыновлением, дать ей денег и вместе с Бузей, Ильей, Кабановым и Рамилем поехать в центр, попытаться найти Хмыря, которому меня заказали, и узнать, перед кем я так провинился.
В пять у меня встреча с Гайде насчет платной клиники. Мама со мной ехать отказалась, но домашний телефон этой женщины оставила, этого было достаточно. Так что денек предстоит веселый.
Впрочем, как всегда.
На большой перемене я вместо полдника побежал в учительскую, сдал математику Инночке, ответив на три вопроса. Физюля и химичка тоже ограничились тремя вопросами… А потом в кабинет вошла Вера, и моя самоуверенность упала на спину и дернула лапками в знак капитуляции. Русский мне тоже предстояло сдать. Вера посмотрела на меня как-то странно, потом — на других учителей, которые, сбившись в кучу, щебетали, а завучиха визжала, отчитывая трудовичку.
— Идем в кабинет, — предложила Вера.
У меня сердце екнуло. Понятно, что там просто спокойнее, но сладко-то как! И тревожно одновременно.
Кабинет русского находился прямо возле учительской. Верочка дала мне свою сумку, журнал, отперла его, и мы вошли внутрь. Вера уселась за учительский стол, закинув ногу за ногу, и задала три вопроса. Точнее, попросила рассказать три правила. Я ответил. Написал на доске три слова, объяснил правиписание. Вера смотрела все так же задумчиво и кивала.
— Раз уж сегодня день трех вопросов, и я тебя спросила по упрощенке. Садись, пять. А если серьезно… спасибо тебе, Паша. Мне из Москвы звонили, спрашивали про последствия урагана. Потом взяли интервью, по телику должны показать. Так-то компенсацию даже никому не выплатили. Копеечную подачку в двести тысяч! Теперь есть надежда, что процесс пойдет быстрее.
Я почувствовал, как жар разливается по телу, вспыхивает на щеках румянцем.
— Но я не могла тебя не спросить. И еще не могу не сказать… не предупредить. Конечно, ваши игры район на район выглядят очень увлекательно и по-взрослому, но они могут закончиться проломленной головой. Будь осторожен.
Мои глаза широко распахнулись. Ладно бы Еленочка предупреждала — она наша классная и в ответе за нас. Ладно бы Илона Анатольевна, душа-человек, которая за школьников костьми ляжет. Но — Вера… Почему? Почему она предупредила именно меня? Неужели ей не все равно, с проломленной головой я или с целой? Так хотелось это спросить, но я промолчал.