— Еще расфасуешь, или то была разовая акция?
— Расфасую, — кивнул я. — Но не завтра.
— Ну да, до Ростова и обратно сутки ехать, да?
— Никто прям сразу не поедет, — сказал я, смекнув, что он пытается меня подловить, узнать в каком городе беру товар — вот хитрый зараза, деньги почуял. — Сколько нужно?
— Нужно не просто «сколько», нужно, чтобы ты больше нигде его не продавал. А если вздумаешь продавать, не дешевле восемнадцати тысяч.
— Логично, — принял условие я. — Но ты ж понимаешь, что шесть штук — это не опт. Вот если пак или больше… В паке двадцать четыре штуки.
— Два пака по одиннадцать будет? Потом еще возьму, — пообещал валютчик.
Я помотал головой.
— Реально отдал тебе по минимальной цене. Дешевле — себе в убыток.
— Ой да расскажи мне, — засмеялся валютчик. — Сколько он на розницу? В Ростове, да?
— В Сыктывкаре. — Я ответил улыбкой на улыбку. — Три пака возьмешь, вот тогда — по одиннадцать пятьсот. В розницу он в том же Ростове продается дороже, уж поверь.
Валютчик задумался. Я его немного простимулировал:
— Пятьсот рублей… Я потеряю тридцать шесть тысяч, которые заработаешь ты.
Подошел молодой мужчина, продал десять долларов. Я подождал, пока он уйдет, и продолжил:
— Жаль, что ты не можешь дать гарантий, что не начнешь выкручивать мне руки, когда я приду с товаром. Типа клиенты отказались, давай за десять…
— Не будет этого, — заверил меня валютчик. — Ты мне еще пригодишься. Так что, на неделе привезешь?
— Один пак, потом — больше, — пообещал я, смекнув, что все равно нет денег на такую большую партию, да и не стоит играть по-крупному с непроверенным заказчиком.
— И откуда ты взялся такой прохаванный. Не пацан, а инкарнация старого еврея-ростовщика.
Я засмеялся и сказал, имитируя одесский акцент:
— Таки это г’асценивать как комплимент?
— Таки да.
К валютчику пришли муж с женой менять крупную сумму денег: жена действовала, муж стоял на стреме. Я помахал рукой и удалился. Можно ли ему доверять? Нет, потому что доверять нельзя никому, и на сделку придется брать взрослых, чтобы подстраховали.
Возле ларька я заметил беспризорников: тощих девочку лет шести-семи и мальчишку постарше. Оба белобрысые, веснушчатые, со вздернутыми носами — сразу видно: брат и сестра. Девочка ела пирожок, мальчишка наблюдал за ней, сглатывая слюну.
Еще не наступило время изобилия, когда зажравшиеся беспризорники питались сникерсами и запивали колой, сейчас они действительно голодали, были тощими, их животы раздулись — не от голода, от полугнилых фруктов, которые они собирали на полу после закрытия рынка.
Девочка съела половину пирожка, оставшуюся с явным сожалением отдала брату, а сама устремилась к пожилой женщине такой грудастой, что она, опираясь на трость, чуть нагибалась вперед. Девочка подбежала к ней, подергала за рукав и протянула одну руку — типа подай копеечку, а вторую сунула в корзинку с покупками, зашарила там.
Тетка сразу просекла, что к чему, схватила беспризорницу сперва за руку, потом — за ухо и стала бить корзинкой, голося:
— Толик! Зови милицию! То-лик! Грабят!
Брат заметил, что сестра в беде, и ринулся на помощь, повис на руке женщины. Вот он, удачный момент. Я побежал к месту разборки, отшвырнул пацана, который собрался кусаться, перехватил руку женщины, сжал запястье. Пальцы ее ослабли, девочка выскользнула, но теперь я взял ее за локоть.
— Извините, это больше не повторится, — заверил я грудастую и наорал на девочку, удаляясь: — Настя! Ну сколько можно, выпорю!
Тетка кудахтала за спиной, девочка шмыгала носом, свободной рукой держась за красное ухо. Ее брат шел следом, не зная, чего от меня ждать, а соответственно, что делать.
Когда тетка скрылась из вида, я завел девочку за ларек с квасом, остановился у стены, сел перед малышкой на корточки, чтобы быть с ней вровень.
— Больно? Дай посмотрю.
— Чуть не оторвала! — пожаловалась девочка и убрала руку от уха. — Я не Настя!
Ухо было алым и вроде — оттопыренным больше, чем другое.
— Тетка-то этого не знает. Я так сказал, чтобы она подумала, что я твой брат, собираюсь тебя наказывать, и отстала. Не надо воровать. Менты загребут и в колонию отправят.
Мальчишка тронул меня за плечо и остановился на приличном расстоянии, буркнув:
— Отпусти ее.
Я встал, протянул ему руку.
— Паша. Я вообще-то помочь хотел.
Мальчишка подумал-подумал, сжал мою пятерню и отпрыгнул.
— Ванек я. А она — Света.
— Жрать хотите? — спросил я.
Дети переглянулись, уставились настороженно.
— Да не бойтесь. Я ж не маньяк, который зовет в машине покататься. Что будете: колбасу или сыр?
— Колбасу! — воскликнул Ваня.
— Сыр! — обрадовалась Света.
— И че — просто так? — насторожился мальчик.
— Почти. Я вас накормлю, а вы расскажете про маньяка. У меня подруга пропала, хочу ее найти.
— Ладно, — сказал Ваня.
— Побудьте пока здесь, подождите, сгоняю в магазин, там может быть очередь.
Очередь действительно была, человек двадцать, а вот сыра не оказалось, только плавленые сырки «дружба». Я дождался своей очереди, взял триста граммов копченой колбасы, батон, два сырка, бутылку лимонада и за сто рублей — нож в аренду. Нарезал все и понес кормить детей, но их на месте не было. Видимо, мое поведение показалось им подозрительным, и они решили уйти от греха подальше.
Ругнувшись. Я собрался было уходить, но оказалось, что дети, ожидая подвоха, ждали в засаде. Себе я взял квас в ларьке и отошел к бетонному блоку, недалеко от которого валялся бомж. Судя по потекам и пятнам жира, плиту часто использовали в качестве стола.
Я расстелил газету, завалявшуюся в рюкзаке, разложил бутерброды, на которые маленькие бродяжки накинулись, как голодные щенки. Пока они насыщались, передавая друг другу лимонад, царило молчание. Съев три бутерброда, Света разлеглась на плите и рыгнула. Иван все еще жевал, косился на меня, словно я могу наброситься.
— Так что известно про маньяка? — напомнил я.
— Он взрослых теть ворует, — сказал Ваня с набитым ртом. — Из наших никто не пропал.
— Что еще говорят? Кто-то его видел?
— Я видела! — Света вскочила. — Он приходит и показывает письку! Тимур и Бузя его камнями гоняют. А я его боюсь.
— Правильно боишься, — кивнул я.
Наевшись, Ваня улегся рядом с сестрой.
— Почему вы не живете дома? — спросил я, замечая, что нас заприметил беспризорник постарше. — Это ваш? — Я кивнул на парнишку лет двенадцати — тоже худого, грязного, замызганного. А вот олимпийка на нем была чистая и новая — видимо, где-то украл.
Ваня глянул на него и втянул голову в плечи.
— Это Бузя. Наш.
Я сделал приглашающий жест — Бузя направился к нам. Болтая ногами, Света ответила на мой первый вопрос:
— Дома есть нечего, и мамка бьет. А вот у Бузи нет мамы. Он из детдома сбёг.
Бузя напоминал головастика и был намного ниже меня. Остановился в паре метров от импровизированного стола, набычился и просипел:
— Вы тут че это?
— Иди поешь. — Я протянул ему свой квас.
— Ты это че? — Он почесал макушку.
— Мне нужна информация про маньяка. Все, что знаете, все сплетни.
— И че?
— Кормлю и плачу, — сказал я. — Приходите завтра в десять утра сюда же и приводите своих. Я раздам фотографии девочки, которую надо найти. Кто найдет или поможет поискам, тому тысяча.
— Свистишь? — хрипнул Бузя, цапнул бутерброд с колбасой и не просто съел — заглотил, потянулся за вторым.
— Приходите завтра в десять — увидите.
Бузя присосался к квасу, взял третий бутерброд с сырком.
— Придем, да, мелкота?
Брат с сестрой закивали.
— Главное про маньяка узнайте, — напомнил я, — который девушек ворует и убивает.
— Увнаем, — закивал Бузя с набитым ртом. — Фпафибо.
— До завтра, братва!
— Спасибо! — в один голос крикнули брат с сестрой.
Если Алиса бродяжничает, значит, сутки — и информация будет у меня. Если нет… Надеюсь, узнаю хоть что-то. У ментов тоже есть информаторы среди бывших сидельцев. Интересно, используют ли они бродяг? В любо случае другие информаторы мне не светят.
А теперь — к бабушке. Контролировать автослесаря Леху Каналью.
К ней я приехал раньше, чем она сама. И кухня, и дом были закрыты. Боцман поприветствовал меня, радостно гавкнув, и завилял хвостом — окончательно признал своим. Я открыл калитку, и он прыгнул мне на грудь, едва не свалив, принялся тыкаться мордой в лицо.
Кого никогда не понимал — людей, целующихся с собачками, которые лижут у себя под хвостом и не брезгуют валяющимся на дороге дерьмом. Но держать оборону не пришлось: донесся шлепок, Боцман оставил меня и рванул на звук. Оказывается, это упал абрикос, который пес заглотил, а потом посмотрел на меня виновато.
Во дворе на баррикаде из пустых ящиков стояла коробка с расквашенными абрикосами, которые бабушка рассчитывала пустить на самогон. Теперь понимаю почему она их убрала: чтобы Боцман не пожрал. Я выбрал один абрикос и съел, сообразив, что кормил бродяжек, а сам поесть забыл. Ладно, мелочи. Хотя я уже не пухляш, можно ни в чем себе не отказывать. Ожирение с таким ритмом жизни мне не грозит.
Интересно, сколько бабушка платит проводникам за транспортировку фруктов? Тетя Ира возит их бесплатно, но так будет не всегда. Нужно включить в статью расходов и это, и зарплату деда: все стороны должны быть заинтересованы. Ну и билет на самолет хотя бы в одну сторону. В мое время он стоил сорок-пятьдесят долларов. Сейчас, наверное, тридцать-сорок. То есть тридцать тысяч.
Если валютчик и правда заберет три пака, то есть семьдесят две пачки, я заработаю чистыми 338400. Уж билет смогу себе позволить.
В это неспокойное время люди открывали магазины, швейные мастерские, бары, пекарни. Рисковали, платили вымогателям, ездили закупаться — снова рисковали быть ограбленными. И никто не додумался заниматься мелким оптом, сбывать товар по точкам.