Роняя стулья, Денис бросился к выходу, скатился по лестнице, у подъезда споткнулся о пень, поднялся и побежал по обезображенной улице.
Город впустил его. Не было ни пикетов, ни заграждений.
«Не эпидемия, — с облегчением думал Давыд, выбираясь на скользкий пласт гниющей рыбы. — Куда же теперь? При нормальном росте пошел бы домой и поел. А сейчас… Самое естественное — идти к клиникам. Там хромой доктор. Можно опять поработать. Санитар-вездеход! Профессия, родившаяся сегодня…»
Идти по улицам-просекам было не легче, чем по нетронутому лесу. Торчащие пни кололи подошвы ног, и Давыд невольно вспоминал, как в детстве бегал по стерне. «Интересно, как проверить их разумность? — думал он о деревьях, внимательно глядя под ноги. — Ничего общего между нами, кроме места обитания Земли. Так что надежды на контакт мизерны. И они еще уменьшаются, если станем усердствовать. — Улицы напоминали просеки, на крышах многих домов появились маленькие деревца. Они вздрагивали от малейшего порыва ветра. — Совсем плохо, если они будут расти дальше. Дома на это не рассчитаны. Многое не рассчитано на сегодняшний день. Но он пришел, и не время рассуждать о просчетах».
— Слушай, ты, дядя Степа! Слышишь меня, а? — Человечек еле держался на ногах. — Выпить хочешь? — В его руках блеснуло зеленоватое стекло. — Чего молчишь? Думаешь, я тебя испугался? Дудки! — Он качнулся и, зацепившись за разлом асфальта, грохнулся на землю.
«Хорошо набрался! Что ж, это тоже выход. — Давыд перешагнул через пьяного. — Жизнь входит в свою колею…»
Желтизну Давыд увидал издали. Она двигалась от горизонта, и было видно, что зеленое сменяется желтым, потом даль становится серой. Когда деревья у самых его ног начали менять окраску листьев и ронять их на землю, Давыд понял, что означала серость горизонта. «Доигрались! Не успели привыкнуть к лесу, вырезать его до конца, как новый сюрприз!» Он смотрел на оголяющиеся деревья, на город, все увереннее вырисовывавшийся в обнаженном лесу. На душе становилось мрачнее и мрачнее. Как будто исчезнувшая зелень унесла с собой все живое и светлое. Сквозь голые ветви стали заметны люди, прятавшиеся от него, и как раньше, Давыд почувствовал нарастание тревоги и страха. Но не перед ним, человеком-гигантом, а перед безмолвным внезапным листопадом. Тревога шла могучей плотной волной, и под ее тяжестью Давыд начал медленно опускаться на землю… Денис смутно представлял направление, в котором бежал. Нужно было скрыться от ужаса, забыть о том, что он не узнает своего облика. «Разве память о внешности так уж важна? Главное осознавать себя, а это не потеряно. Я жив, и впереди бесконечная жизнь, лучшего не придумаешь…» Под ногами шуршали опавшие листья. Они закрывали трещины в асфальте, пни. Денис спотыкался, падал лицом в пахнущую осеннюю листву и вновь поднимался. Силы его истощились, он чувствовал это, но продолжал бежать. Потом обнаружил, что люди куда-то исчезли, а в конце улицы на коленях стоит Давыд.
«Нельзя поддаваться, — думал Давыд, сжимая голову руками. — Я должен бороться, а не страдать. В мире, породившем меня и пока еще чуждом людям, нужна моя помощь, а не страдания. Их и без того достаточно…»
— Давыд! — Денис тяжело дышал. — Как хорошо, что мы с тобой опять встретились, как я рад! — Он говорил сбивчиво, глотая, путая слова, и порой великан не понимал, о чем идет речь. Тревога давила по-прежнему, но в душе рождалось и крепло внутреннее сопротивление этому давлению.
— Давыд, нужно идти в штаб. Нам с тобой больше всех досталось. Мы обязаны знать, что происходит.
«Как все просто, — думал Давыд, глядя на Дениса. — Мы ничего не предпринимали, чтобы вызвать к жизни этот мир растущих и умирающих деревьев, бессмертных людей и великанов. Мы только копили изменения. Упорно, хотя и бессознательно. Рвали бомбы, травили химикатами, насыщали атмосферу различными физическими полями и дошли до предела, когда простое повышение солнечной активности оказалось искрой, взорвавшей прежнюю пассивность природы».
Денис смотрел на громадную ладонь, покрытую видимыми порами, на пальцы толщиной с бревно, на блестящие поверхности ногтей, и ему казалось, что он видел это всю жизнь. Пальцы качались перед глазами, отбрасывая косую далекую тень. «Как все просто, — думал он, завороженно следя за их колебаниями. — Ты просыпаешься утром и обнаруживаешь, что бессмертен. Другой становится гигантом, вокруг вырастают деревья. Их много. Так много, что становится страшно. А виноватых нет. Нельзя взять кого-нибудь одного за шиворот, встряхнуть и заорать: „Гад, все из-за тебя, получай!“» Усталость пропитала мускулы, мысли. Денис с трудом сел на подвернувшийся пень, потом понял, что лучше лечь. Сполз на землю, расслабленно вздохнул.
— Совсем умотался, — сказал Давыду. — Немного отдохну и пойдем. Ты меня понесешь? Только не кричи, как тогда при переходе реки.
Давыд склонился к Денису, который что-то шептал, то и дело вздрагивая всем телом. «Тут нужен врач. И чем быстрее, тем лучше». Он сделал шаг к деревьям.
— Ему нужна помощь, — негромко сказал прячущимся. — Помощь, поймите это. Вы же люди! Хватит прятаться по кустам!
Лес молчал. Долго, тягостно. Потом послышалось шуршание, и из-за стволов показалась молодая женщина. Приближалась она настороженно, готовая при первом признаке угрозы кинуться в лес. За ней вышло еще несколько человек. Денис бормотал что-то, вздрагивал, и Давыд вдруг понял, что все напрасно. «А как же бессмертие? — растерянно подумал он. — Бессмертные ведь не умирают! Выходит, он обманул меня?»
— …Не нужно оно мне, — всхлипывал Денис. — Я хочу быть простым смертным. Забывать кое-что, но помнить лицо, дорогу к дому, быть собой…
«Он не лгал, он верил в свое бессмертие и верит до сих пор. Но он умирает».
— Бесполезно, — сказала женщина, — мы ничем не можем помочь. Это ваш друг?
— Давыд, скорее! Мы должны разобраться до конца, — прорвалась отчетливая фраза. — Скорее!
— Это ваш друг? — повторила женщина.
— Да, Самый близкий.
— Нужно сообщить его родным.
— Мы знакомы с ним всего один день.
— О каком бессмертии он говорил?
— О своем.
«Денис был бессмертным целый день. Он один? Наверное, миллионы людей сегодня утром проснулись с бессмертием. Но оно оказалось ложью… Правда в другом, не в отсутствии смерти. Правда в том, что мы первые приняли на себя удар взбунтовавшейся природы. В нем, во мне, во многих других дремало что-то незаметное и безобидное в ушедшем мире. А сегодня оно пробудилось. Я вырос, Денис узнал о своем бессмертии. А у других? Что у других? Нам еще предстоит узнать это… Слишком уж мы были уверены в собственной неизменности, в неизменности окружающей природы. Гадили старательно, со всей изобретательностью человеческого ума. Потом жалели ее, охраняли. Но в любом случае считали, что сначала мы — потом она. Она же рассудила по-своему… Если мы не желаем меняться, то она изменит нас! И сколько людей носит сейчас в себе зерна изменений, а когда они прорастут — что, наконец, мы получим? — Он посмотрел на серый оголенный лес, тянувшийся до самого горизонта. — Одно ясно — мир изменился, и жить в нем нужно по-другому. Пока мы не стали в нем лишними…»