С. П. Федоров предчувствовал грядущие серьезные изменения. Когда А. И. Спиридович, оставив пост начальника охраны и уезжая к месту нового назначения в Ялту, прощался с профессором, тот уверял его, что Спиридович скоро вернется в Петроград, «но как и почему, не объяснял, а только загадочно улыбался и говорил – увидите».[838] Не исключено, что С. П. Федорову через А. И. Гучкова, богатого московского предпринимателя и одной из ключевых фигур думского политического бомонда, было известно о перспективах развития политической ситуации в стране гораздо больше, чем недавнему начальнику царской охраны.
Буквально накануне Февральской революции, 24 февраля 1917 г., уже после смерти «старца», у о. Георгия Шавельского и С. П. Федорова состоялся еще один важный разговор, в котором Федоров публично определил свое отношение к событиям и лицам, окружавшим царскую семью. Шавельский иронично поинтересовался, как идет жизнь в Царском Селе после смерти Распутина. Но Федоров не поддержал разговора. По утверждению Шавельского, он заявил, что Распутин действительно мог предсказать ухудшение здоровья цесаревича и помочь ему. Священник был озадачен тем, что «Распутин заставлял задумываться над ним таких, отнюдь не склонных ни к суеверию, ни к мистицизму, напротив, привыкших на все смотреть, прежде всего, с позитивной точки зрения, людей, как профессор Федоров».[839]
Что случилось с цесаревичем Алексеем осенью 1912 г
В первых числах сентября 1912 г., находясь в охотничьей резиденции царя Беловеж, цесаревич, прыгая в лодку, ударился внутренней стороной левого бедра об уключину. Впоследствии сообщалось, что в «первое время после этого не наблюдалось ни болезненных явлений, ни сколько-нибудь уловимых изменений в общем состоянии Его Величества».[840] Николай II в письме к матери так описывал этот эпизод: «…у него там несколько дней болела нога, как мы потом узнали, вследствие сильного и неловкого движения, сделанного им при вскакивании в шлюпку. Боткин тогда обнаружил у него кровоподтек и небольшую опухоль под животом у самого начала левой ноги. Так как опухоль рассосалась, и Алексей себя чувствовал хорошо по приезде сюда – я ничего не писал об этом».[841]
В ночь на 7 сентября 1912 г. «в левой подвздошной впадине» начались боли и появилась опухоль, которая и была тотчас же определена как «забрюшинное кровоизлияние».[842] Наследник был немедленно уложен в кровать, и в результате лечения «кровоизлияние это стало через три недели настолько незначительным, что почти вовсе не прощупывалось, и больной уже начал делать попытки становиться на ноги». 8 сентября 1912 г. Николай II записал в дневнике: «У Алексея нога продолжала болеть; он пролежал целый день в нашей кровати».
Спала. У коляски больного цесаревича Алексея: Пьер Жильяр, А. Е. Деревенько. 1912 г.
Через несколько дней семья Николая II переехала из Беловежа в Спалу.[843] Очевидец событий А. А. Вырубова вспоминала, что «первое время Алексей Николаевич был на ногах, хотя жаловался на боли то в животе, то в спине. Он очень изменился, но доктор не мог точно определить, где произошло кровоизлияние».[844]
28 сентября 1912 г. наследник, «желая сделать самостоятельно несколько шагов, упал».[845] Видимо, в это время в Спалу приехал учитель французского языка П. Жильяр. Внешний вид цесаревича произвел на свежего человека совершенно удручающее впечатление. Он писал, что «первые же мои впечатления ясно указывали на то, что виденные мной в заграничной печати известия о болезни цесаревича были не только не преувеличены, но давали далеко не полную картину по серьезности его положения».[846]
Во второй половине дня 2 октября началось «новое кровоизлияние в ту же область».[847] П. Жильяр упоминал, что в этот день ему удалось дать только один урок цесаревичу: «2 октября в присутствии его матери».[848] Вряд ли он путает число, поскольку это был его первый урок цесаревичу. И, видимо, ухудшение начинается именно во второй половине дня 2 октября 1912 г. и оно не было связано с падением наследника, как это следует из официальной версии.
Вырубова приводит иную причину внезапного ухудшения состояния здоровья цесаревича. Она описывает, что во время прогулки по тряским грунтовым дорогам, окружавшим имение, наступило резкое ухудшение состояния цесаревича. Он «все время жаловался на внутреннюю боль, каждый толчок его мучил, лицо вытягивалось и бледнело… когда мы подъехали ко дворцу, его уже вынесли почти без чувств. Последующие три недели он находился между жизнью и смертью, день и ночь кричал от боли».[849]
«Правительственный вестник» информировал, что в это время опухоль заняла «гораздо большее пространство, а именно: всю левую подвздошную область и всю поясничную той же стороны, причем внутренняя граница его заходила несколько за среднюю линию живота». Николай II в письме к матери отмечал, что «2 октября он начал жаловаться на сильную боль в том же месте, и температура у него начала подниматься с каждым днем все больше. Боткин объявил, что у него случилось серьезное кровоизлияние с левой стороны, и, что для Алексея нужен полный покой».[850]
4 октября 1912 г. срочно вызванные из Петербурга лейб-хирург С. П. Федоров и лейб-педиатр К. А. Раухфус прибыли в Спалу. Николай II 5 октября 1912 г. записал в дневнике: «Невеселые именины провели мы сегодня, бедный Алексей страдает вторично от внутреннего кровоизлияния. Первый раз это случилось в Беловеже. Проф. Федоров вчера приехал. Слава Богу, сегодня он нашел известное улучшение. Была обедня и завтрак с домашними. Поиграли в теннис… вечером поиграли в домино».[851]
Архивное дело «О болезни Наследника Цесаревича во время пребывания Их Императорских Величеств осенью 1912 года в Спале». 1912–1913 гг.
Позже, 20 октября, уже после того как состояние здоровья наследника стабилизировалось, в письме к матери, императрице Марии Федоровне, он писал об этих днях: «Выписали сейчас же прекрасного хирурга Федорова, которого мы давно уже знаем и который специально изучал такого рода случаи».[852] Воспитатель цесаревича П. Жильяр упоминал, что он видел в этот день вечером хирурга и «у него был очень озабоченный вид».[853]
Самый тревожный период в ходе развития болезни описан только в письме Николая II к императрице-матери: «Дни с 6 по 10 октября были самые тяжелые. Несчастный маленький страдал ужасно, боли схватывали его спазмами и повторялись почти каждые четверть часа. От высокой температуры он бредил и днем и ночью, садился в постели, а от движения тотчас же начиналась боль. Спать он почти не мог, плакать тоже, только стонал и говорил „Господи, помилуй“».[854] Эти боли были связаны с тем, что кровь заполнила все внутренние полости в суставных сумках и непрерывно давила на нервные окончания.
Бюллетень о состоянии цесаревича от 8 октября 1912 г.
Телеграмма министра Императорского двора В. Б. Фредерикса к Председателю Совета министров
В дневнике же императора 6 октября 1912 г. появилась вполне бесстрастная запись: «С Алексеем перемен нет, только сон стал спокойнее», а далее, очень подробно, Николай II писал об итогах очередной охоты. Это было не свидетельством равнодушия к сыну, это была привычка «держать лицо» в любой ситуации и понимание того, что дневниковые записи рано или поздно станут достоянием множества самых разных людей.
О состоянии цесаревича 7 октября мы знаем только из дневниковых записей монарха: «Состояние Алексея без перемен, но в общем он был спокойнее и спал много днем. После обедни был большой завтрак; играли трубачи 3-го Уральского каз. полка. Поиграл в теннис. После чая и до обеда посидел с Алексеем».
8 октября, по словам П. Жильяра, «положение еще ухудшилось. За завтраком было, однако, несколько приглашенных». Действительно, в этот день Николай II охотился и подробно перечислял в дневнике свои охотничьи победы. О сыне он в этот день писал: «После чая часто заходил к Алексею, кот. провел день спокойно; только к вечеру жар дошел до 39,4. Он много бредил и долго не мог заснуть».
В этот день было принято решение об издании регулярных бюллетеней о состоянии здоровья цесаревича. Они должны были дать хотя бы минимальную медицинскую информацию подданным о происходившем в эти дни в Спале. Это было непростым решением для царской семьи. Вырубова упоминала, что «Министр Двора уговорил Их Величества выпускать в газетах бюллетени о состоянии здоровья наследника. Доктора очень опасались, что вследствие кровоизлияния начнет образовываться внутренний нарыв».[855] Как писал П. Жильяр, «температура дошла до 39,6°, и сердце стало очень слабо, граф Фредерикс испросил разрешения Государя публиковать бюллетени о его здоровье: первый бюллетень был в тот же вечер выслан в Петербург. Значит, потребовалось вмешательство министра Двора, чтобы решились открыто признать серьезность положения цесаревича… Я понял, что эта болезнь в их глазах имела значение государственной тайны».