Богдан склонился над князем, потеребив за плечо. К ним дюжина воинов подступала и мечами посечь наставника пыталась. Он даже безоружный умудрился нескольких положить — бездыханные тела с неестественно вывернутыми головами и конечностями тут же на полу валялись.
И что бы не умел Богдан — супротив такой силы, да в замкнутом пространстве сложно выстоять.
— Прочь! — прохрипел наставник, отмахиваясь от пустоты, и жест явно был Тверду. Как по команде один из нападающих обернулся. Коренастый, кругломордый. С редкими паклями волос и куцей бородкой.
— Княжич, — обронил удивленно. Еще несколько на его возглас среагировали, мечи в сторону Твердомира направив, но нападать не торопились.
— Стой! — рявкнул еще один с рыжим вихром на макушке, когда Тверд решительно шаг к ним сделал. — Что творишь, пес мелкий? Мы ж князя защищаем! — оскалился желтозубо мужик.
На память прикинул младший княжич, кто такие, но никак не мог отыскать их лиц, а память была отменной.
— Твой наставник с ума сошел! — видя заминку, третий, тощий и высокий, поспешил на выручку своим, — да испортил брачную ночь Радомиру с Мирославой!..
Ни на миг не поверил Тверд бредням.
Никогда бы Богдан не поднял меча на своего князя. Как бы тот ни серчал, как бы тот был не прав…
— Уходи! — проорал наставник, голыми руками отбиваясь от атак оставшихся врагов. Не обращал внимания на раны, на льющуюся кровь… От вида храбрости приемного отца Тверд налился яростью. Лишь озлобленно зарычал и бросился в атаку, наплевав, что больше противников, и что они старше и сильнее.
Лязг мечей, хрипы, стоны и море крови… Тверд вертелся, как вихрь, часто ощущая боль… Молча прорубался к наставнику и отцу, пока не очутился в центре сражения.
Встал спиной к спине Богдана.
— Сказал же, — запыхаясь, ругался приемный отец, — уходить, вредный мальчишка!
— Ты — отец мне!..
— Княже!!! — зычный вопль воеводы с порога покоев Радомира вынудил всех обернуться. Со Степаком рядом с десяток дружинных. Все при мечах.
— Они князя убили! — ткнул в младшего княжича и Богдана самый проворный из нападавших. — Охранник его и мальчонка!
— Быть не может, — Микула вступился, с недоумением взирая то на Степака, мол, ну вы же знаете, что это не так, — то на других вояк, то на Мирославу.
— Так все! — женский крик вогнал в еще больший ступор. Твердомир ушам не поверил. А новоявленная княжна кивала часто и рьяно:
— Они!!! Тот… Нерус который, — затараторила, слезы глотая и рукой смахивая с лица: — Угрожал поначалу, ежели Радомир еще народит выродков, а его любимчику ничего не достанется, то найдет способ, как всех извести. А потом рассмеялся… мол, уже подчистил ряды княжьи. — Обвела дружинных огромными глазами, да ладонью губы дрожащие прикрыла, всхлип приглушая. — Осталось лишь с тобой поквитаться, и тогда Твердомир по праву княжить будет. А пока в возраст не войдет… наместника поставим, но править я буду!..
Взгляды всех переметнулись на Тверда и Богдана, который все сильнее припадал на ногу.
Младший княжич не успел обронить и звука — наставник его к себе рывком прижал и в следующий миг собой пробил окно…
ГЛАВА 6
6 лет назад
Любава Добродская
Любава много знала о любви. Посиди, повышивай… и не такого наслушаешься! Да и готовили взрослые матроны своих дочерей к замужеству так, чтобы не стало для них откровения в мужней жизни.
Потому княжна уже не худо разбиралась в некоторых щекотливых и совершенно не девичьих моментах. И точно знала, что мечтать надобно о женихе сильном, красивом, добром!
Любава прикрыла глаза, представляя себе будущего мужа.
И он был… от и до — Иванко!
Даже губы сами собой в улыбке расплылись, ни чуточку не смутив бесстыжей мыслью. А чего стыдиться? Любви?
Любви нельзя стыдиться, так можно ее напугать… Она ведь хрупкая, нежная, ранимая — вспорхнет, и потом ее долго не поймать.
Любовь…
Сладкое чувство.
Любава помнила тот миг, когда Иванко всерьез и надолго запал в ее душу.
Жарким летним днем княжна, разгоряченная игрой в догонялки, заскочила в кузницу, дабы напиться, ну и по делу… Алехно, конюх, уже за столько лет смирившись, что на Любаву управы нет и не будет, а, стало быть, девица все равно будет околачиваться возле коней, отправил ее с важным поручением — за новыми подковами для Буяна.
Любава, пока бежала, на радостях заигралась… А как вспомнила указание Алехно, тотчас к кузнецу и метнулась. Заскочила в кузню, да так и осталась стоять с открытом ртом, наблюдая за Иванко и его батькой, Громыхало Митятичем. Огромный мужик, поперек себя шире. В серой рубахе, с закатанным рукавом, да кожаном фартуке. Темно-русые волосы в хвост затянуты, да лентой из кожи закреплены на голове, дабы не мешались.
Размашистые брови, глубоко посаженные светло-ореховые глаза, крупный нос, небольшая борода, да усы.
Кузнец вселял благоговейный страх и уважение. Они были неприкосновенной кастой. Считалось, что они могли выковать не только мечи, инструменты, но и судьбу. Иногда даже к кузнецу приходили крестьяне с просьбой вылечить болезни. Вот и Громыхало был не только мастером на все руки, но мужиком слова. Не было ни одного селянина, кто бы плохо отозвался о Громыхало Митятиче. Впрочем, как и о сыне его — Иванко. Он в батьку пошел. И статью, и силой, и человеческими качествами, а вот лицом многое от мамки унаследовал. Марья Ефимовна — хрупкая женщина, с тонкими чертами, светлыми волосами и голубыми глазами. Хозяюшкой была прилежной, домовитой и работящей. И только одно ее в жизни огорчало, и то по слухам тех же местных, что деток окромя Иванко им с Громыхало боги больше не дали.
Батька только вытащил клещами горячую заготовку из печи, положил ее на наковальню и тюкнул молоточком, придавая форму пока еще пластичному железу. Иванко в точности повторил движение отца, огромным молотом-кувалдой ударив в то место, куда указал Громыхало. Накачанные мышцы паренька вздулись, по мускулистой спине ручьями бежал пот, а Любава слушала музыку кузни… и влюблялась в белобрысого, слегка курносого Иванко.
Дзинь-бом — какие у него голубые глаза в обрамлении длинных ресниц!
Дзинь-бом — ровная линия лба, нос, плавность сжатых губ.
Дзинь-бом — сильные, крепкие, длинные руки.
Дзинь-бом — серьезен, внимателен…
Дзинь-бом — он прекрасен в работе.
— Тебе чего? — из омута девичьих грез вырвал недовольный голос Иванко. Митятич прищурил глаз и усмехнулся: — По делу, аль опять чего учудила?
Любава сглотнула и потупилась:
— По делу…
— Сын, зачем смущаешь княжну? — забасил Громыхало, оттирая грязной тряпкой лоб. — Проходи, Любавушка, — расплылся широченной улыбкой в усы, — раз уж пришла. Сейчас Иванко тебе выкует какою-нибудь безделицу.
— Зачем мне безделица? — нахмурилась княжна. — Мне подковы для Буяна надобны.
Громыхало Митятич хмыкнул:
— Делова не по годам, красавица! — Задумчиво покосился на сына и опять на Любаву: — Пить хочешь?
Княжна смущенно кивнула, стараясь не пялиться на полуголого Иванко, ведь он, в отличие от отца, был без рубахи под передник.
Громыхало кивком сына отправил за водой, а сам в мешочек холщовый подковы складывать принялся. Обычно так давал, но видать не доверял сорвиголова-девице, пусть и младшей княжне рода Добродских.
— На, — протянул глиняную чашку Иванко, не сводя насмешливых глаз.
— Спасибо, — Любава хотела было взять, даже коснулась поверхности, как пальцы скользнули, да по пальцам Митятича мазнули. Отдернула руку, будто огнем обожглась. Вытаращилась испуганно на парнишку, краской предательской заливаясь, а потом от обиды, что повела себя, как дура, выхватила зло чашку и с жадностью припала к краю.
— Во как горло просушило, — ободряюще кивнул Громыхало, и вновь на сына зыркнул, но уже хмуро: — Ну-ка, неси амулет, который вчера мы с тобой отлили, — затянул покрепче мешочек, да княжне всучил. — Не потеряй!
— Спасибо, — благодарно кивнула Любава, и с ожиданием на Иванко уставилась. Уж очень хотелось увидеть, что такое кузнецы за амулет сотворили.
— Бать? — чуть настороженно протянул Митятич, но наткнувшись на категоричный взгляд родителя, послушно двинулся в дальний угол кузницы, где на полках ютились разные вещи, да на стенах утварь всякая была подвешена.
— Держи, — Иванко в руку вложил прохладную подвеску с кожаным шнурком. Любава непонимающе уставилась на серебряный амулет — овальный, с рунами, а посреди камень выпуклый.
— Соколиный глаз, — пояснил Иванко.
— А руны что значат?
— Что Сокол за тобой следит, оберегает как свою… птицу Феникс.
Любава с еще большим недоумением стала рассматривать амулет.
Иванко воздел глаза к небу, мол, ну сколько можно. Махом забрал подарок и повязал на девичьей шее.
— Не снимай его, — тихо и наставительно. — Амулет заколдованный! — вот теперь его губы дрогнули в очаровательной улыбке, — не потеряешь — принесет удачу в любви…
— Иванко! — недовольно окликнул сына Громыхало. — Не морочь княжне голову.
Но слово — не воробей… Уже было сказано. И Любава поверила, как поверила голубым смеющимся глазам, проказливо изогнутому рту, таинственно шепнувшему:
— Сегодня вечером игра намечена. «Дружина-разбойники»… Обязательно возьму бесстрашную птичку в свою команду.
Сердце затопила блаженная нега, в голове кроме сладкой чепухи ничего больше не задержалось. И уже вечером Любава стояла и внимательно слушала правила игры, в которую ее никогда не брали. Мужское дело, да и девицы все как одна — медленные, глупые, неповоротливые, плаксивые…
Впервые ей позволили быть частью команды, и это была полностью заслуга Иванко. В глазах княжны Митятич сиял не хуже начищенного медного таза.
Потому только услыхала: «Любава с нами!» — и все остальное уже было неважно. Хлопала восторженно глазищами и точно знала, что никто не посмеет возразить Иванко и даже недовольного взгляда никто не бросит.