Как и следовало ожидать, остальные кивнули удрученно, понимая, какой обузой обзавелись.
— Любав, — Иванко чуть притормозил княжну за плечо, когда она собиралась найти место укрытия. Заглянул лучистыми глазами в ее: — Прятаться можно вот до тех столбов, видишь? — коротко указал на два огромных каменных изваяния. Поговаривали, что появились они в старо-давние время — подарок от самих богов культа забытого за дела их нехорошие. И теперь только ветер ведал тайну тех столбов, заунывно протягивая песни меж ними.
— Переходить границу нельзя! — жест перстом, но не сурово, а скорее так, будто волновался, кабы с княжной чего не приключилось недоброго. Любава прикусила губу и рьяно кивнула. — И это… — вновь заставило повернуться, — ежели кто обидит, — глаза в глаза, — ты только кликни, я им… — и Иванко кулаком увесистым качнул, грозя неизвестному обидчику.
Такое тепло разлилось в груди Любавы, что сама от себя не ожидая, порывисто обняла вмиг застывшего Иванко, а потом устыдилась несдержанности своей и в кусты юркнула, прячась.
Правда, обнаружили ее дружинники первой, уж очень ярко отливала почти красным цветом понева княжны. Она ж… принарядилась для кузнеца, глаз хотела порадовать.
Потому Любава рванула из укрытия со всех ног, боясь подвести команду, а дружинники, улюлюкая, подгоняли следом. Притопила так, что не заметила, как отстали от нее мальчишки. Лишь грохот сердца слушала, да ветер, бьющий в лицо.
Как оказалась на верхушке самого высокого каменного столба — не поняла. Вот только залезть — залезла, поймать — не поймали, а спуститься княжна уже не могла.
С нескрываемым ужасом таращилась вниз, судорожно цепляясь руками и ногами за холодный камень, ненасытно забирающий тепло княжны.
— Ого, — раздался девичий хохоток со стороны. Любава испуганно метнула взгляд на девицу примерно ее возраста. Новенькая в землях батюшки. С отцом своим, боярином, Степаном Радеевичем, прибыла из дальнего княжества, потому чуть отличалась от местных. Темным отливом волос, зеленью глаз, прямым носом. — Высоко сидишь, далеко глядишь, — прыснула боярыня, сгибаясь пополам.
— Далече некоторых, — насупилась Любава, взглядом обшарив округу. Увидала, что мальчишки подбирались, крадучись, но не к ней, а к одному из своих, продолжая играть в «дружинных и разбойников». И до того обидно стало, и за себя и за глупость ситуации, что сузила глаза: — Далече настолько, что вижу, как медведь бурый за спиной твоей крадется. Вот-вот на полянку выскочит и кивнула для убедительности.
Ахнула боярышня-насмешница, обернулась, косами по воздуху взметнув. И тут, как на руку, Добротко, толстяк-отрок, с рыком на Витяську-тощатика накинулся, в капкан рук ловя.
Рыку Добротко вторил визг наглой боярышни. Девица с такой расторопностью на соседний столб взобралась, что Любава от удивления едва не свалилась со своего.
Уставились друг на друга, жадно воздух глотая, а затем расхохотались над дуростью обеих.
— И что, не было бурого? — только чуть успокоились девицы, принялась озираться боярышня.
— Неа, — мотнула головой Любава.
— Ну дала, — крякнула девица. — Развела… стало быть.
— Угу, развела, — поддакнула княжна.
— Ладно, — поджала губы боярышня. — Давай спускаться что ли…
— Давай, — улыбнулась Любава, но даже не шелохнулась, ожидая прыти от незнакомки.
Девица глянула вниз, втянула воздух поглубже:
— Не могу, — выдохнула так, будто спрыгнуть собиралась… мыслями сиганула, а бренное тело на месте осталось.
— Во-во, — поддакнула понимающе Любава.
— Эй, красно-девицы, — насмешливо посматривая на Любаву и боярышню, Иванко в окружении нескольких мальчишек спокойно приблизился к столбам, — и долго вы там сидеть будете? Слезайте! — мотнул головой.
Девчонки угрюмо переглянулись и тяжко вздохнули:
— Не можем, — хором получилось, отчего княжна и боярышня вновь уставились друг на друга. — Мы — боимся!.. — признались стыдливо.
Вот тогда Любава и узнала, насколько богат язык Иванко. До сего момента она свято верила в его удивительное умение говорить не как простые холопы, а воспитанно, заменяя бранные слова более мягкими… Но чего нельзя не отдать — его не портило сие познание, а как он уместно применял каждое… Прям заслушалась — уж очень ярко звучало и красочно.
— Курицы безмозглые, — чертыхнулся напоследок от бессилия.
Любава губы обиженно поджала и гордо подбородок вздернула:
— Сам такой! Гусь неощипанный!
— Пф! — хрюкнула боярышня, но так резво, что тотчас взвизгнула, чуть не рухнув со столба.
Иванко еще что-то желал бросить в ответ, но лишь раздосадованно отмахнулся.
— И че делать? — нахмурился Добротко, нарушив повисшее молчание.
— За лестницей сбегать? — предположил осторожно Гаврилка.
— Угу, — скривился Афоня. — Покуда дотащишь, ночь наступит…
— Да и как незаметно уволочь? — поддакнул Радька. — Кто увидит — вопросов не оберемся.
— Во-во, — Борила зло метнул взгляд на девиц. — А как прознают, что младшая княжна на столбу сиднем высиживает — огребем — мамка не горюй!
— Так, — почесал затылок Митятич, — сам за каждой полезу, — рассудил задумчиво и тут же девицам: — Руками меня не хватать, не мельтешить и молчать! — грозно и пальцем на каждую. — Первую буду снимать тебя, ткнул на боярышню.
— Я первая забралась, меня и надобно первой снимать, — возразила Любава.
— А за то, что языком мелешь много — посидишь чутка больше!
Любава хотела руки на груди скрестить, выражая всем видом оскорбленную честь, но усидеть без страховки было страшнее — вот и вышло нелепое телепание, которое тотчас насмешило всех. И до того скверно стало княжне, что всхлипнула, к стыду признавая, что рева под стать другим девчонкам, хотя до сего момента упиралась — не такая!
Иванко в несколько рывков оказался на соседнем столбе, точно хомутами, руками и ногами обвивая каменное изваяние.
— На спину перебирайся, — кивнул боярышне. Она несколько секунд ерзала, охала, губы кусала, пока карабкалась, ноги перекидывала, за голову Иванко подол рубахи зацепила. Тут уж и Любава смехом разошлась. И смех и грех! Стыдоба…
Митятич сквозь зубы прорычал:
— Да, правильно, угробь нас обоих!
— Да не специально я, — проворчала девица, смахивая ткань с лица Иванко, от усердия язык вытащив.
Нужно отдать должное, только боярышня справилась, руками и ногами обхватила парня, он проворно спустился. Недовольно головой мотнул, вперил хмурый взгляд на Любаву, и к ней пополз…
— Ну, что глаза ломаешь? — сузил свои голубые и такие морозные сейчас, будто обвинял во всех неприятностях. — Забирайся…
Можно и поартачиться для виду, но сидеть на верхушке камня жутко неудобно, страшно, да и вечерело уже, а по осени… темень быстро набегала.
— Не трусь, не уроню… Ежели сама не сиганешь, — добавил со смешком, мазнув колючим взглядом.
Не стоило брать на слабо! Любава расторопно перебралась на спину Митятича, отметив, как приятно от него веяло жаром. По коже мурашки понеслись, тело ватным стало.
Зажмурилась, ощутив, как мышцы кузнеца вздулись от напряжения.
— Держись крепко, — шикнул через плечо Иванко, и княжна вцепилась сильнее. — Задушишь, — сипло процедил Митятич, осторожно спускаясь по столбу. Любава постаралась ослабить хватку, но от страха все равно глаза закрыла.
— Мелкая, ты там заснула, что ли? — заставил вынырнуть из темноты мягкий голос Иванко.
Ой-ей! Княжна очнулась — Иванко уже на земле, а она до сих пор на нем. Быстро спустилась, одернула рубаху, поневу.
А потом мальчишки окружили и стали наперебой расспрашивать, как там наверху. Они-то сами ни разу…
Любава голову задрала, преисполненная гордостью:
— Сползайте — узнаете!..
Парни разочарованно заскулили, но их аппетит решила утолить боярышня. В красках принялась описывать ощущения и вид. Что конечно подкупило мальчишек, и они возле нее жались, точно преданные псы.
Несомненно, героем был Иванко… и Любава себе призналась, что влюбилась раз и навсегда… бесповоротно. Но как девица княжеских кровей, ни за что не скажет об этом какому-то сыну кузнеца! Пусть он влюбляется! Пусть он бегает! И впредь спасает, раз так понравилось…
— Давай дружить, — боярышня протянула ладонь, когда уже вернулись в хоромины, а толпа мальчишек восвояси разбежалась, — ты ничего так, смелая, только трусиха немного.
— И ты тоже, — еще раздумывая, обидеться али нет, брякнула Любава, а потом ответила рукопожатием, — а дружить не против. Ты — смешная!..
— Сама ты — смешная! — и тут же без перехода: — Ты и правда княжна?
— Угу, — досадливо скривила личико Любава, с тоской прикидывая, как быстро новенькая испугается и будет по углам шарахаться.
Так все делали… Общались, но при ней не сплетничали. Играли, но не дурачились. Не прогоняли, но избегали… Все понимали, что дружить с княжной — опасно. Пока мелкая — одно, а как вырастет… кто ведал, какая дурь втемяшится. Обид накопит, а потом — головы с плеч полетят.
Нет, Любава верила в себя — она не станет кровожадной и безрассудной, злопамятной и циничной. Но и клясться, что останется такой же, как сейчас — не взялась бы. Время… оно многое меняло, расставляло по своим местами. И ежели сейчас мальчишки могли ее дернуть за косу, толкнуть или гадость сказануть, то уже через несколько годков… Это может быть чревато.
— Что-то не очень похожа! — новенькая критически окинула взглядом Любаву.
— Я вообще-то вылитая бабка! — не без гордости подбоченилась княжна. — Поэтому, еще как похожа! Ну, а ты на кого?
— Ежели верить батюшке, на соседа, — призналась боярышня кисло. — А ежели матушке, — тут она тоже скривилась, — на анчутку лесную!
— Да ты что? — ахнула Любава, расплываясь в лучезарной улыбке. — Тогда, — поклон изобразила, — здравствуй, сестрица по несчастью.
— Что? — неверяще выпучила зеленые глазищи боярыня. — И тебя тоже?
— А то, — отмахнулась легкомысленно Любава. — На дню по три раза, а того и гляди — больше…