— Ну, раз мы обе анчутки, то давай дружить, — расхохоталась боярышня. — Кстати, меня Боянка зовут.
— А меня Любава…
ГЛАВА 7
5 лет назад
Любава Добродская
Любава, подперев кулаком подбородок, смотрела на улицу из окна своей комнаты в женской части терема. И если лицом оставалась спокойной, то тело жило своей жизнью — ноги так и мечтали пуститься в пляс, потому княжна тоскливым взглядом окидывала площадку под окнами, при этом виляя задом, да отбивая ритм, который с утра крутился в голове.
В свои двенадцать она оставалась все таким же сорванцом, и если бы не косы, толстыми канатами ниспадающие до талии, то княжну можно было принять за непоседливого отрока — глаза светились озорством, руки были в царапинах, а коленки сбиты в кровь.
— Иванко, — вспыхнула счастьем, увидав проходившего мимо Митятича, — возьмешь меня сегодня на рыбалку? — с мольбой уставилась на сына кузнеца, перевешиваясь через раму. На самом деле, только его и ждала! Только его и высматривала. Он поутру с мечом, как и остальные младшие дружинные тренировался на ристалище, а потом… пропал… Куда ушел, не углядела, потому и караулила у окна.
Сильно возмужавший за последнее время, Иванко вскинул голову и невесело усмехнулся:
— Не бабское то дело, — да и голос сломался, теперь уже басовито отзывался. Нет, голос у Митятича мог и дать петуха, потому Иванко больше отмалчивался. Но сейчас вышло именно по-взрослому, по-мужски, солидно.
Да и вообще, он уже считал себя взрослым, и возиться с малявками, как выражался сам, не желал. Тем более с малявкой-княжной!
— Ну, Иванко, — заканючила Любава, едва не пуская слезу. — Я удочки приготовила. Мух поймала, а Петьке велела червяков накопать… Да и с утра уже сбегала рыбу прикормила, так что ловить будет одно удовольствие.
Взгляд Иванко смягчился. Как бы от нее ни отбрыкивался — княжна была его слабостью. Он жутко стеснялся этого, тщательно скрывал чувства, но было что-то в ней…
— Вот и молодец! — похвалил благосклонно. — Спасибо за работу, но на рыбалку не возьму! — отмахнулся категорично. — Иди, девичьим делом займись — вышивай, — торопливо отвернулся и быстро зашагал прочь.
Любава аж задохнулась от негодования!
Зло стукнула ладошкой по подоконнику, крутанулась на каблучках сапожек и стремглав бросилась прочь из комнаты, в дверях едва не сшибив дородную Глафиру.
— Ты куда? — лишь успела всплеснуть пухлыми руками нянька.
— Гулять, — ярусом ниже, цокая по ступеням, крикнула Любава, не сбавляя скорости. Прямо с веранды сиганула в клумбу с недавно распустившимися цветами. Воровато оглядевшись по сторонам, не увидал ли кто ее бесчинства, и убедившись — никто, — погнала вслед за Иванко. Правда, далеко убежать не получилось — уже на углу следующей хоромины ее затормозил голос подруги.
— Ты куда? — с насмешкой и наигранным удивлением. Боянка перед княжной выскочила, да путь преградила.
— Прям все сговорились сегодня! — недовольно нахмурилась Любава, глазами продолжая погоню за Митятичем, скрывшимся за последним домом по линии. А потом заметила, как ехидно заулыбалась подруга: — Свежим воздухом подышать вышла! — нарочито сахарно протянула. Не признаваться же в том, что за Иванко увязалась. Расправила гордо плечи, нос задрала и благосклонно добавила: — А то засижусь в своих хоромах княжеских, уму разуму научусь… Как землями управлять, или же, как на место ставить зарвавшихся боярышень!
— Уморила, — заливисто захохотала Боянка. — Научишься… И кто тебя такую зануду и ханжу терпеть будет? — с брезгливой жалостью. — Даже я сотню раз подумаю, а стоит ли с тобой дружбу водить…
— Вот и не нужно со мной дружить! — ощерилась надменно Любава. — Я сама по себе умею жить. И не нужен мне никто… — совсем утопилась в обиде.
— Прям никто? — сузила недоверчиво змеиные глаза боярышня, выводя на откровенность.
— Никто! — дерзко мотнула головой княжна, принимая словесный вызов.
— Никто-никто… и даже Иванко? — гадюка все же зацепила больную мозоль.
Любава втянула воздух… Слишком горда, чтобы сдаться так просто. Но при этом и лгать без веской на то причины не очень любительница, поэтому зло поджала губы, прикидывая, как проучить Боянку.
— Да ладно, лишь слепой да тупой не увидит твоих поползновений за Иванко! — наморщила носик боярышня.
И так захотелось в него вцепиться посильнее, да оттянуть, дабы неповадно было совать не в свои дела.
— А тебе-то дело какое? — насупилась княжна. — Сама на него запала, а меня уличаешь… — ляпнула первое пришедшее на ум.
— Вот еще, — отмахнулась подруга. — Я потому и шла за тобой, хотела кое-что проверить, но коль ты уже сердцем определилась, то… — взмахнула рукой, мол, и без тебя обойдусь, и двинулась восвояси. Этот жест особенно раздражал, а если шел вкупе с коронной оборванной фразой «но коль, то…» и подавно от желания узнать, что ж такого задумала неугомонная боярышня, потряхивать начинало. Вот и сейчас… Любава аж забурлила негодованием от того, как хотелось вытрясти из подруги — куда она собиралась.
Торопливо глянула в сторону, куда Иванко ушел. Задумчиво прикусила губу, наблюдая за Кольневой, нарочито медленно вышагивающей вдоль главного дома — и жажда узнать секрет боярышни пересилил желание с Митятичем побыть. Тем более, загадочное «сердцем определилась», все назойливее жужжало в голове.
— А ну стой, змея подколодная, — беззлобно шикнула, и к Боянке поспешила, прекрасно зная, что на обзывательство подруга не обидится, ибо девицы давно переступили черту вежливости и обходительности. Они были так похожи в своих живых и подвижных характерах, что сроднились. Стали ближе сестер — разница в статусах и положении сословий их уже не смущала. Да и вообще, ее будто не существовало!
Боярышня Кольнева без страха «тыкала» правдой княжне, а княжна не оставалась в долгу. Они часто вздорили, но быстро мирились. И Любава с горечью понимала, что нет никого роднее это наглой девицы. Той, кто, зная самое нелицеприятное, все равно не отталкивал. Кто не бросал в трудную минуту, нередко брал вину на себя и всегда прикрывал тыл.
— А? Что? — в притворном удивлении вскинула темные брови Боянка.
— Ну и подлая же ты! — уперла руки в боки Любава, растеряв весь воинский настрой и прекрасно осознавая, что заочно согласна на любую проказу, которую затеяла подруга. И то, что затеяла — по-другому быть не могло! А то, что проказа — кровь из носу.
— И потому ты меня любишь! — подмигнув, расплылась в белозубой улыбке боярышня Кольнева.
— Люблю, — согласилась Любава, закатив глаза.
Подруга тотчас под локоть схватила, да потащила подальше от окон, где уши могли быть.
— Помнишь ведь, что завтра Купала ночь? — заговорщицки.
— Кто же забудет, — проворчала Любава. — Только мне еще рано, — скривила недовольно лицо. — Я кровить-то не начала, да и няньки глаз не сводят.
Всегда раздражали правила. И постоянный надсмотр. Туда не ходи. То не делай…
— Тоже мне, горе! — фыркнула Боянка. — Где проблему нашла? А я тебе на что?
— Вот и я все думаю, на кой ты мне? — подыграла Любава.
— Потом благодарить будешь, — кивнула значимо подруга. — Когда замуж удачно выйдешь.
— Ты о чем?
— Я уже нам все приготовила. Пока остальные девки будут по реке венки пускать, а парни по лесу рыскать в поиске папоротника, мы с тобой к тайному месту сбегаем.
— Это где такое? — озадачилась Любава. Окрестности облазила вдоль и поперек, а если учесть, что частенько на Буяне каталась… так и хорошо за пределами.
— Завтра узнаешь, а пока приготовь кое-что…
К следующему вечеру Любава была особливо взволнована. И до того загорелась шалостью подруги, что намедни легла рано, заготовила наказанное Боянкой, весь день точно на углях промаялась. Убедила нянек, что спать охота. Глафира и Авдотья проверили, чтобы княжна в постели лежала. Зная ее хитрость, проверяли несколько раз каждая, и только раздался первый смех со двора, — незамужние девицы спешили к костру на берегу Десоньки, — Любава плюнула на осторожность, да вместо себя подушек разложила. Одеялом приткнула, мол, крепким сном забылась, а сама в окно… по веревке… и крадучись за угол конюшни, где был спрятан узел с вещами.
Тенью мимо хоромин — проулками затененными, по тропинке к лесу и у поваленного дуба, до которого едва свет села доставал, остановилась в ожидании боярышни.
К оговоренному времени Боянка примчалась. Вся запыхавшаяся и разволнованная, свой узелок к груди прижимала.
— Ух, батька злой нынче, — хихикнула дурашливо. — Глаз полвечера не спускал. Уж подумывала его усыпить отваром каким.
— И как всегда не досмотрел, — прыснула Любава. — Ну и влетит тебе опосля.
— Дык это опосля, значит нужно так отгулять, чтобы не зря потом страдать! — обескураживающе отмахнулась подруга.
Чуть покопошилась. Вспыхнула лучина и Любава за Боянкой во тьму леса пошла. Дышать боялась, но ступала по непроглядной тропинке, кою ведала боярышня. И до того княжна верила своей подруге, что даже страх мрака и вероломства волшебной Купаловской ночи, не останавливали.
Шли долго, а может казалось то потому, что сумрак окружал, звуки пугали. Вертляво, меж деревьев, через кусты, пригибаясь к земле, а когда Любава поняла, что уже шаг за шагом, прижимаясь и бока царапая о голую ведьминую глыбу, оторопела вмиг:
— Издеваешься? — шикнула в темень, ведь Боянка упрямо дальше по отвесной скале пробиралась.
— Что? — непонимающе оглянулась, удерживая лучину пред собой.
— Ночь! Купала! Ведьмина глыба! Погубить нас хочешь?
— Испугалась что ли? — хитро глаза сузила. — А кто мне косы драл, визжа, что ни черта, ни бога не страшится?
— И ничего я не боюсь, — нахохлилась Любава, проворчав предательски севшим голосом.
— Отлично, а то усомнилась я… — бессовестно дергала за нитки гордости Боянка.
— Что… — Теперь не по-детски испугалась Любава, таращась на расторопно раздевающуюся подругу. Боярышня уже и костер успела небольшой развести, и обрядовые слова наговорить, пока камушки по обе стороны от пепелища выкладывала. — И купаться в ведьминой заводи будем? — едва не клацала зубами от ужаса, переводя взгляд на берег реки: на шуршащий от порывов ветра рогоз и совершенно недружелюбную темную воду, в которой то и дело мерещился плеск.