— Раз ты мелкая для обрядов простых, то почему бы не воспользоваться колдовскими силами и источниками?
— Да я не тороплюсь вроде, — проблеяла княжна, обхватив плечи руками, прекрасно осознавая, что лукавила. — Подождала бы год-другой…
— И все же трусиха, — досадливо тряхнула головой Боянка. Смахнула длинные темные косы на спину, и они тяжелыми змеями колыхнулись по светлой рубахе. — Я, между прочим, больше твоего рискую, — напомнила хмуро. — Я-то уже пару лет, как девица.
— Вот срамота-а-а, — пристыженно пискнула Любава, и тоже принялась заголяться. Поясок веревочный, понева, сапожки… — Прознает Богомила, порчу на нас наведет.
— Ой, да, — отмахнулась Боянка. — Ей сегодня не до нас… Пока с нашими навозится, мы уже свое дело сделаем.
— Почто это вы девки нечисть решили потревожить? — недовольный голос пресловутой Богомилы заставил подруг с визгом шарахнуться к воде. Ведьма из темноты ночи вышла к небольшому костру, хмуро посматривая на прижавшихся друг к другу Боянке и Любаве. — Жить надоело? — как она бесшумно к ним подкралась в кромешном мраке, оставалось догадкой, но появление… не на шутку напугало.
— Нет, — в этот раз первой отошла Любава. Коль уж из-за нее дела скверные возжелали сотворить, ей и ответ держать. — Но очень охота суженого увидать.
— Не рановато ли? — сощурилась осуждающе Богомила. — Все-то ты торопишься куда-то, — и взгляд на княжну, словно слова только ей и предназначались. — И родиться прежде срока. И ходить, и говорить… Суженого ей подавай… Вся как на углях, гляди выгоришь, так и не прожив, сколько отведено.
— Дык я женихаться не тороплюсь, — пробурчала Любава, немного отойдя от испуга появления ведьмы. — Мне бы только глянуть на него. Хоть глазком, а там… обожду, — рьяно кивнула своим мыслям.
— И готова из-за этого нарушить завет богов?
Любава недоверчиво на боярышню посмотрела. Боянка на подругу, глазами мазнула, мол, а я-то что, предупреждала, тебе решать тебе.
Княжна опять кивнула, а потом осторожно уточнила:
— А каков завет?
Богомила криво хмыкнула, руки над заметно утихающим костром погрев:
— Возраст, девонька, на то и есть оговорка.
— И что будет за нарушение?
— Цена есть у всего, — Богомила отвлеклась на крики дальше по реке. Селяне тоже купания праздничные затеяли. Девки песни затянули…
— Ежели не жизнь человеческая, можно и оплатить, — рассудила задумчиво княжна.
— А смелости хватит? — не без ехидства старуха.
— А то, — выпятила грудь Любава, хотя поджилки тряслись, как у зайца, удирающего от волка.
Ведьма молча обошла костер, не сводя глаз с княжны. И до того морозно стало, что Любава поежилась. Благо, подруга рядом была. Она словно ощутила сомнение княжны и ближе встала. Плечом к плечу, делясь своим теплом.
Богомила остановилась напротив Любавы. Прицельно смотрела угольными глазами, будто в душу пробиралась. Неприятно внутри расползался холод, ноги сводило от напряжения, в животе скручивался узел страха, но княжна выжидала. Если уж добралась до запретного места ведьм, то гадание выдержит и подавно.
— Вижу, — кивнула Богомила чуть теплее, — сила в тебе крепкая сидит. Да и, — качнула головой на подругу, — есть у тебя хранитель за спиной. Доверяешь ей? — вопрос с подвохом, но Любава не смутилась:
— Как себе, — не лукавила.
— Вот и проверим, — глухо фыркнула Богомила. — Обряд сделаю. Но он древнее тех, к которым привыкли. Да и запретный… Но ежели не побоишься, а подруга не подведет — сможешь увидать своего суженого.
Любава чуть от счастья не взвизгнула. Жар тотчас по телу заструился.
— Согласна, — рьяно закивала, а когда вспомнила, что не только ей предстояло нарушить наветы, с надеждой на подругу уставилась:
— Да куда я тебя брошу? — отмахнулась Боянка. — Нет уж… я притащила, мне и помогать!
Богомила тихо наветы давала, а девицы выполняли с точностью, что велела. Костер больше разожгли, и пока ведьма ворожбу творила с пучками трав, подбрасывая в огонь, вокруг пламени ходили, да тихую песнь тянули. И до того перед глазами зарево огня примаячилось, что голова закружилась: искры, взмывавшие в черноту, со звездным небом сливались…
Дурман окутал, легкость в теле ощутилась. Монотонное бормотание Богомилы успокаивало, да в сон клонило. Уж под ногами не чувствовалось прохладной земли, лишь тепло костра, диковинный аромат трав, потрескивание веток и напев свой…
И даже когда ведьма перед Любавой оказалась, не сразу княжна очнулась от морока Купаловой ночи и ворожбы. Потому послушно жевать начала что-то терпкое, ловко в рот сунутое Богомилой.
— Дурман-трава, — пояснила ровно ведьма.
Боянка тоже не своими глазами смотрела, будто в никуда, да с равнодушием мирским, еще слова пропевала, а ведьма и ее прожевать вынудила:
— Пусть…
— Подол задери, — распорядилась ведьма, вытащив из-за пояса обрядовый клинок. И если княжна вначале дернулась выполнять поручение, то следом замялась:
— А это зачем? — удерживая присборенную ткань на уровне бедер, а в голове все сильнее безмятежность разливалась, в груди жар, а взор тяжкий — вот-вот глаза смежатся.
— Кровить обязана, — в лицо княжны внимательно вглядывалась Богомила, — и ежели не по девичьему сроку, то вынужденно…
В следующий миг Любава всхлипнула сквозь зубы. Нож лишь мазнул по внутренней стороне бедра, оставляя порез на коже, который тотчас закровил.
— Я уже, — поспешно выставила ладони боярыня, но то не уберегло ее от ловкого острия ведьмы. По рукам и прошлась. Причем косым резом по обеим.
— Ауч, — взвыла коротко Боянка. На миг в глазах озарение и просвет мелькнули: осуждение, когда на ведьму уставилась, но уже в следующую секунду начала смаргивать, точно в ощущениях терялась и не могла в мир яви оборотиться. Кровавые дорожки медленно зазмеились по коже… Руки обвисли вдоль тела.
— В воду живо девицы ступайте, — повелела ведьма. Подруги шагнули прочь от спасительного огня.
— На суженых глянете через мир нави.
Врата в мир будущего отворяйте,
К обряду черному отхлыньте от яви.
Вот уж и ноги по щиколотку в воде. По колено… А ведьма с нарастанием ворожбу наговаривала:
— Покуда девицы смерти не боятся
Покуда суженых желают увидать
Жива из тел младых может испаряться,
И Морана к себе девиц в силах забрать.
В воду огненную ступая, не страшась беды
В ночь Купала в реку судеб окунутся
За девками быстро сокроются следы
А не удержат друг друга — больше не проснутся
Словно в дымке, перед глазами зеркальная поверхность воды. Чуть покачивается и голос… голос ведьмы будто окружает. Льется отовсюду… с гулким отдалением.
— За рубаху и косу держи, — тихо и наставительно… почти на ухо. Голова тяжелая, и лень… безмерная накатила такая, что ни сдвинуться, ни шелохнуться не было желания.
— Коль отпустишь, подругу нечистые утянут в пучину нави… — голос ведьмы исказился. Головная боль ослепила, а собственное отражение в воде лишило желания заголосить. Любава, как к магниту, тянулась к поверхности, но ощущала сопротивление, словно что-то не позволяло окунуться бездумно в реку.
Темнота… непроглядная… слегка удивленный лик на поверхности пошел рябью… Растворился… Его сменил образ мальчишки.
Худой, невысокий, возраста отрока. Он мчался по лесу, ловко минуя преграды: перескакивая камни, кочки, кусты, пни и поваленные деревья, прокатываясь по земле, где ногами было бы сложнее, даже умудрялся подпрыгивать и чуть пробегаясь по высоте, но отталкиваясь от булыжников стволов, цепляясь за сучья. Бежал так, будто за ним гналось чудовище. Он был безоружен, если не считать крупного ножа на поясе.
Кадр пошатнулся, исказился и уже в следующий миг с двумя мечами в руках на поляне кружился парень постарше… Выше, мощнее в плечах, да крепче телом. Лихо управлялся оружием, сражаясь с тенью, пока не затормозил. Теперь было четко видно его лицо. Это тот же парень. Только сейчас он был опасно затаившимся, черты суровыми… будто он прислушивался к звукам, а невероятно серые глаза прицельно обшаривали округу, высматривая противника.
Кадр вновь покачнулся… И Любава едва не вскрикнула от жалости — на нее смотрели пасмурно-дымчатые глаза. Они казались неживыми — в остекленевших яблоках отражалось небо, проплывающие облака, склонившаяся березка. Тонкие черты залило багровым, на груди зияла рана, кровь уже не выплескивалась толчками — а струилась, пропитывая ткань светлой холщовой рубахи, да землю, на которой парень лежал…
— Нет, — с болью в сердце выдохнула Любава, потянулась к парню от жажды встряхнуть, пробудить.
Но тут над парубком склонился диковато-необычный на внешность мужчина. Широкое лицо, высокие скулы, узкие глаза. Смоляные волосы, выбритые виски…
Проверял, крутил, прислушивался, а напоследок ударил по лицу — и взгляд серых глаз дрогнул, жизнь вернулась, будто ее пинком вогнали обратно в бездыханное тело. Грудь яростно раздулась и с губ парня кровь заклокотала сильней.
Иноземец криво улыбнулся и подхватил парня на руки. Шаг за шагом отдалялся от Любавы, но парень смотрел на нее… Глядел в самую душу так пронзительно, будто мог видеть ее.
А потом… рукой едва шевельнул в ее сторону, и Любава подалась навстречу. Безотчетно окунулась в мир нави, стремясь соприкоснуться с сероглазым. Прохлада обласкала, утягивая в пучину…
Мрак окутал, монотонное бормотание лилось плохо различимым гулом:
— Суженый… — провал, — выйти из тени… — невнятно. — Пусть увидит… — жеваные слова, — истинное лицо…
На место сероглазого мелькнул образ Казимира Всеволодского, каким его помнила Любава с последней встречи. Когда Мирослава за него шла.
— Нет! — завопила, но голос больше напомнил бульканье в воде. Князь обернулся, словно заслышал негодование. И до того недобрым он показался, что княжна забилась в припадке ужаса. А лицо Казамира исказилось злобой, и в следующий миг бросился на Любаву мужчина.