Потому княжна ответила ему. Неумеючи, но как нутро требовало. Вжалась в парня, ощутив его крепость и жар.
Затрепетала донельзя отупевшая, в голове дурман разросся от рук бесстыжих Митятича, от ненасытности поцелуев. Дыхание перекрылось и совсем земля из под ног поехала.
— А ну хватит! — в мир удовольствия и бесстыдства вклинился вреднючий голос Боянки. Подруга рядом переминалась, да затравленные взгляды по сторонам бросала. — Стыд совсем растеряла? — шикнула с укором, да хлестко на Иванко посмотрела: — А ты еще хуже! Знаешь ведь все! Понимаешь!.. И опять на растерянную Любавку, до конца еще не пришедшую в себя после морока губительных поцелуев Митятича: — Побежали, горе луковое! — схватила за руку и дернула за собой: — Толпа приближается…
Княжна наконец осознала, что позволила кузнецу себя обнимать и целовать. От стыда загорелась вся, но темень ночи сокрыла ее стыдобу. Кое-как нашла силы и пихнула кузнеца прочь, а он, как тур после долгой пробежки. Затормозил чуть в стороне. Грудь яростно вздымалась, взгляд дурной.
Боярышня нетерпеливо дернула подругу вновь:
— Суженным другого видала! — не преминула напомнить Боянка, уже утягивая прочь.
— Да кому он нужен? — тихо мурлыкнула Любава, ладошку прижимая ко рту, еще вкус ощущая Иванко. Хмель губ, и крепкие руки, желания полные. — Забирай себе…
Выскочили на свет, да в стороны шарахнулись под покровом ночи, каждая до своего дома.
Только петухи затрубили о солнышке раннем, Любава с постели вскочила — сна давно ни в одном глазу. Всю ночь перед глазами Иванко стоял. Всю ночь… его губы на княжне следы оставляли. Пусть мысленно, но так сладко и томно.
По волосам гребнем скользнула, косу неряшливо заплела. Одевалась и того быстрее.
К подруге под окно прибежала и давай камушки кидать:
— Боянка! — крикнула шепотом.
Боярышня свесилась из окна с недовольным, сонным и помятым лицом:
— Тебе что, не спится?
— Не спится, — разулыбалась княжна. На душе светло, как летним светлым днем. И тепло такое же — согревающее. Птички поют.
— Что, — подперла раму подруга, да хитрым прищуром Любаву окинула: — Так душу всколыхнул, что спать не смогла?
— Не смогла, — опять согласилась дурашливо княжна, едва не покружившись в танце.
— А говорила… — начала язвительно Боянка.
— Чшш, — одернула торопливо подругу Любава, палец к губам приложив. — Не трепись. Выходи, к Богомиле сбегаем.
Боярышня тотчас посерьезнела:
— А это зачем?
— Ну как? — замялась княжна, чуть улыбкой померкнув. — Спросить, почему так странно вышло, — размыто прошептала Любава, пожав плечами.
— Лады, — тяжко выдохнула боярышня. — Жди, — кисло кивнула и скрылась за окном.
Девицы, хоронясь чужих глаз, благо их поутру после Купала мало встречалось, — поспешили через огороды, чтобы сократить путь и быстрее добраться до избушки Богомилы.
Хоромина ветхая стояла на самом краю селения. Сколько Любава себя помнила, избушка всегда такой неказистой была, одним краем больше зарытая в землю. Неприветливые маленькие оконца. Прохудившаяся кровля. Дверь с тяжелой ручкой и высокий, корявый порог, словно черта — разделяющая два мира.
Сюда ходили крайне редко и тайно, ежели за приворотом, за снятием сглаза и ведьминскими обрядами. Ну и по делам, не требующим отлагательств — просили домой заглянуть, ежели заболел кто или родонуть собрался.
Боянка первая замерла, Любава сделала еще несколько шагов, попадая во двор. Тишина, царившая здесь, не придавала храбрости.
Все никак у людей простых! Даже собаки нет… Кошка встречать не вышла… Ни кур, ни петуха.
Заросший двор, крапива чуть ли не до пояса…
Любава оглянулась на оробевшую подругу.
— Что-то страшно мне… — прошептала побледневшая боярышня. Никогда прежде княжна не видала столько отчаяния во взгляде подруги. И ежели б не желание узнать, что да как, не стала бы неволить Боянку.
— А меня трусостью попрекала, — покачала укоризненно головой княжна. Но в чем была согласна — место жуткое. У самой поджилки тряслись.
Натужно сглотнула, очень уж хотелось уточнить кое-что, и злиться начинала. Чего не хватало, чтобы робость подруги ей передалась!
Да что я, не дочь князя что ли?
Никого не боюсь!
Любава сделала еще пару шагов к избушке. Коротко посмотрела на замершую рядом подругу и снова ступила к домику ведьмы. Боянка двигалась след в след, шумно сопя и дрожа, как лист на ветру.
Девицы продрались через высокий бурьян и крапивы
— Странно все, — прошептала боярышня, тормозя за спиной Любавы у ступеней порога. — Ни тропки, ни следов иных…
— Угу, — кивнула задумчиво княжна, но уже одолев пару ступеней, опять замялась, глядя на покосившуюся дверь. Глубоко втянула воздух и постучала тяжелым кольцом ручки.
— Баб Богомила, — собственный голос показался удивительно испуганный и тихим. Ответом прослужил далекий вой собаки, скрежет деревьев и шорох листьев. Чуть обождав, княжна вновь постучала: — Баб Богомила!!!
Опять тишина…
— Богомила! — раздосадованно толкнула дверь, и она со скрипом распахнулась
Боянка глухо взвизгнула и отскочила, едва с порога не навернувшись.
— Дурная совсем?! — нахохлилась Любава, не желая признаваться, что сама от страха чуть не завизжала. — Либо со мной иди, либо не пугай! — зашипела гневно.
— С тобой! — клацнула зубами Боянка и крепко вцепилась в руку младшей княжны. Любава и виду не подала, а на деле… была рада компании.
Так вместе шагнули в темные сени.
Пахнуло горьковатым запахом полыни, свежего можжевельника и чабреца. Неожиданно мяукнула кошка и тут же замолчала.
Девицы жались друг к другу. Вздрагивали от каждого нового звука, но упорно ступали дальше.
— Баба Богомила, — пропищала упавшим голосом Любава, готовая заорать, ежели что. С зашедшимся от ужаса сердцем, двигалась наощупь, куда ноги несли. При этом злясь, что ведьма отмалчивалась. А ведь по словам селян — она всегда дома! В какое бы время к ней ни заходили: в любую погоду, будь то день или ночь…
— Есть кто дома? — предприняла Любава очередную попытку докричаться до хозяйки. И уже в следующий миг сердце ухнуло в желудок.
— Заходите, коли пришли, — сварливый голос Богомилы раздался настолько рядом, что девицы шарахнулись прочь. Дверь, до которой оставалось всего ничего, распахнулась, являя пред очами Боянки и Любавы просторную комнатку, ярко освещенную пламенем из печи, во всю дальнюю стену. Не успели девицы и слова сказать, за спиной с громким стуком захлопнулась входная дверь, отрезая их от внешнего мира.
Небольшие окна завешаны пучками трав. Баночки, скляночки, мешочки занимали почти все стены и единственную полку близь печки. Из мебели лишь стол, лавка для сидения.
Любава и Боянка испуганно переглянулись и затравленно уставились на ведьму, ворчливо копошащуюся на заваленном травами и маленькими ступками столе.
Богомила казалась и старой, и молодой одновременно.
Морщинистое темное лицо. Свернутый, бородавчатый нос. Поговаривали, что в молодости Богомиле его сломал проезжий князь, когда показала она ему тайну великую: смерть князя от переедания. Не на поле сражения, не с мечом в руке, а за столом, обильно уставленным яствами да напитками.
Но облик ведьмы и без того был жуткий — одни глаза чего стоили. Косоватые. Один — зеленый, другой — темно-карий, почти черный. Не мог простой человек с такими родиться. Ежели только от нечистой… Потому и притягивали взор — все, что окромя них было — уж не так пугало. Хотелось смотреть и смотреть в глубины зениц колдовских — затягивали в омут неизбежного. Обещали, стращали, манили.
А вот станом Богомила была стройна. Со спины вполне могла сойти за молодуху, ежели б не ужасное, грязное, потрепанное платье, подвязанное передником.
И волосы… Ими ведьма была богата. Черные, густые, блестящие, ни одной седой прядки.
Потому и не понять — сколько лет Богомиле.
— Зачем пришла, княжна? — на Любаву устремились темные прорези глаз ведьмы. В одной полыхнуло зеленым. Старуха недовольно поджала губы.
— Уточнить кое-что, — промямлила Любава, растеряв всю храбрость.
Ведьма продолжала молчать, поэтому княжна решилась:
— Ты ушла с реки, а мы так и не узнали, почему нам привиделся один парень на двоих.
— Куда ушла? — нахмурилась Богомила.
Девицы вновь переглянулись. Любава оробела сильнее:
— С ведьминой заводи, — голос совсем стал тихим. А видя непонимание на лице ведьмы, княжна пояснила: — Мы ночью с Боянкой гадать хотели, а ты к нам вышла и помогла…
— Девки, вы совсем что ли? — зашипела не хуже змеи ведьма, да глаза злые вытаращила. — Мне что, больше делать нечего, как ночью по нечистым землям бродить?
Любава дар речи потеряла. Боянка и подавно. Выглядела бледной, точно мертвец.
— А кто это был тогда? — икнула княжна. Спазмом ужаса живот скрутило, воздух в груди закончился.
— А ну, пошли вон! — ногой топнула старуха и девицы метнулись на выход.
Но уже в сенях Любава за ручку двери вцепилась, распахнуть и выметнуться прочь, да вопрос глодал не на шутку:
— А может ли быть суженый один на двоих? — еле выдавила из себя.
— Истинная любовь бывает с одним человеком. Все остальное наносное, ненастоящее, ложное.
— Пойдем, — торопливо заскулила Боянка, подталкивая подругу к выходу.
— Даже не хочу вдумываться в то, что мы узнали, — задыхаясь, отрезала княжна. — Столкнулись с нечистью и выжили — это главное! А что Иванко ворожба не показала, так то нечистое колдовство, — рассудила холодно. — Не может у меня другого быть суженого. Я от Митятича помираю. А опосля его поцелуя, так совсем не своя стала…
— А мальчишка…
— Знать его не знаю, — насупилась Любава, — и раз уж ты его тоже видела — вот пусть твоим и будет! — заключила и самой понравилось, как решительно и умно все смогла по полочкам разложить.
Чтобы больше не застаиваться у ведьминской избушки, Любава прочь двинулась. Боянка следом. Но удивительно задумчивая и не улыбчивая, хотя по жизни хохотушка, каких не сыскать.