Не хотел себе признаваться, но как утроился за прилавком, как пошел торг, так глазами по толпе шарил, выискивая Маришку. И она пожаловала. Чуть припозднившись. И взгляд ее показался потухшим… Улыбка на губах не сияла. Румянец щеки не окрашивал.
— Давненько не виделись, — остановилась перед прилавком девица, а глаза все отводила, взгляд по шкурам скакал, по другим товарам. Позади Маришки челядинка верная стояла, зябко ладошки в рукавах утепленной одежи прятала.
— Давненько, — согласился Тверд, холодея от сухого приветствия.
— Вижу, хороших шкур привез…
— Неплохих, — поддакнул задумчиво княжич.
— Надолго или как всегда?
— Как всегда, — тянулся странный разговор.
— О-о-о, — распахнула глаза Маришка, кивнув в сторону. — Глянь, Ален, — махнула куда-то на дальние ряды, — бублики из Семичей привезли. — Торопливо с пояса небольшой мешок сняла, отсчитала пару медянок и челядине протянула. — А ну, принеси пяток штук, и ежели сыщешь горячего отвару, чтобы согреться, цены тебе не будет.
Алена глянула на прилавок, где толпа уже сгустилась, недоверчиво на хозяйку, подозрительно на охотника.
— Так наказал батюшка ваш, ни на шаг от вас, — заупрямилась челядина.
— Ну чего глаза таращишь, — топнула ногой Маришка, — ступай, а не то домой придем — выпороть прикажу. Ступай, — нетерпеливо, — очередь займи, я догоню сейчас.
Довод явно сработал, и потому тяжко вздохнув, Алена двинулась меж рядов к дальней толкучке, едва не ругающейся за очередность.
Только челядина поодаль отошла, Маришка тотчас ступила ближе к прилавку:
— Яр, ты вот что… приходи сегодня к дому моему.
— Зачем? — прищурился Тверд.
— Сказать тебе чего хочу… — тут к прилавку подошла Аглая Степановна, родственница Маришки:
— О, Ярополк, как всегда, — заулыбалась пышная боярышня. — Ступай, милая, — колючим взглядом одарила боярышню молодую. — Негоже одной возле парня видного крутиться. Честь она дорогая… — прошипела Аглая, подтолкнув девицу прочь. И тотчас опять засияла: — Покажи, что для меня может подойти…
Чуть проводил Маришку взглядом Тверд и занялся продажей. Так и закрутилась торговля… Лишь под вечер княжич с облегчением выдохнул. Да, знатно шкур продал. Теперь можно и самому закупиться, а завтра домой отправиться.
Как только ярмарка опустела и Тверд собрался, еще на ночь бы пристроиться. Улыбка коснулась губ. Перед глазами теплое, сочное, пышущее желанием тело молодухи предстало. Плоть радостно налилась.
Мда, надобно и о желании подумать. Поковырялся в памяти княжич, выделяя несколько милых девиц, кто ему по вкусу сегодня пришелся, да на смену золотоволосой Дарюхи, Маришка всплыла.
Попробовал отогнать образ боярышни, но он навязчиво перед глазами маячил. Да и волнительно стало, что это она такая загадочная. Тетка ее злая, челядинка… Что-то случилось, и раз попросила заглянуть — негоже девицу обижать невниманием.
Только стало вечереть, Тверд остановился под окнами дома Маришки. К удивлению отметил, как шумно на улице, да и в самом тереме народ гудел.
Не успел поразмыслить, как боярышню вызвать, она сама из-за угла к нему вышла.
— Пошли, — за руку поймала и потянула в сторону хоромин попроще. Вильнула меж сараек, а у следующей затормозила.
Осторожно дверь открыла. Косым взглядом через плечо пригласила за собой, и только затворила изнутри, оставляя их в сумраке, тотчас подступила:
— Яр, — голос мягко дрогнул.
— Ты чего это удумала? — отступил Тверд.
— Замуж меня выдают! — выпалила боярышня, вновь шагнув навстречу.
— Поздравляю, — на миг стушевался Тверд.
— Не с чем, Яр, — всхлипнула Маришка. — Жених мой, хоть рода и знатного, но старый и противный.
— И что с того? — насторожился княжич, сохранив разор меж собой и девицей.
— Не люб он мне!
— Насмешила, — хмыкнул зло. — Когда бы это девицу смущало? Выйдешь замуж, а там… свыкнешься.
— Зачем ты так?.. — сдавленно ахнула боярышня.
— Потому что это жизнь, а вы бабы… — попытался объяснить свою ядовитость Тверд, — телом платите за внимание, тряпки, уют. От вас ни мозгов, ни поступков, ни отваги не ждут… Только делайте то, для чего вас боги мужикам дали…
— Ты жесток, — обронила убито Маришка.
— Зато правдив! — отрезал сурово. — И тебя не понимаю. Или хочешь сказать, что не желаешь хорошей жизни и готова в сарае прозябать, зато с любимым? — развел руками от негодования.
— Я того не говорила. Я сделаю, как велел батюшка. Ему лучше знать, как мне будет правильнее по жизни и с кем, — огорошила Маришка. Тверд даже заслушался. Она… не пыталась лгать, она смирилась и принимала. — Просто… — девица замялась, — хочу, чтобы первым моим ты был.
— Что? — шарахнулся опять Тверд — спиной в стену врезался.
— Яр, — промурчала боярышня, быстро расстояние сократив. — Яр, — нежно протянула, словно смаковала его имя на языке. — Яр, — понизила голос. — Яр, — прошептала, обвивая руками за шею. — Хочу тебя… Правда хочу… Так хочу, что с ума схожу. Раз уж суждено мне быть с другим, не откажи… Коли люба я тебе, коли не противна… Покажи, как это… когда с любимым, — голос Маришки обволакивал, делая с телом нечто невиданное. Ярость в сердце, жар в паху, лава в венах… И душа воспаряла.
Как бы Тверд не гнал от себя безумные чувства, они неумолимо настигали.
Последний раз!
Сам себя убеждал, но вновь приходил в село.
Только взгляну и все!
Но продолжал разговаривать с той, с кем не стоило даже рядом стоять!
Чуть-чуть…
В итоге уходил, когда уже вечерело…
Как бы мужской дух не был силен, он оказался слабее разумных доводов и желания плоти.
Княжич до последнего верил, что Маришка просто нравилась. Потому что одна из тех, кто еще при его жизни младшим княжичем всегда тепло дарила, улыбки и смех.
И пусть девчонка не узнавала в нынешнем Ярополке младшего княжича Твердомира, она все равно была собой и принимала его добротой и мягкостью.
Да возмужал, да заматерел… Богдан последние годы был еще суровей и требовал почти невозможного. Тверду пришлось с могучими дубами сражаться. Тягать стволы исполинские. Голыми руками сражаться с лютым и крупным зверем.
Зубами и когтями сражаться за жизнь в чащобе с нечистью.
И потому из тощего отрока и жилистого парубка Тверд преобразился в высокого и крупного молодого мужчину. В воина. Охотника.
На лице его теперь были борода и усы. Пусть не такие густые и богатые как у Радомира, но все же это следы мужественности и взрослости.
Волосы до плеч тяжелыми светлыми прядями вились. Лишь по возвращению в хижину лесную княжич их подбирал на манер учителя, тугой веревкой на затылке стягивая, дабы не мешались. А в село, к Маришке являлся с распущенными — веревку по голове оплетая, как местные.
— Маришка, — попытался невнятно образумить боярышню, но она не позволила, руку к губам его приложила:
— Нынче гости пожаловали важные. Батюшка будет очень занят. Нянька тоже… И Аленке не до меня, — прижалась хрупким станом в потемках хоромины, обвила пряным запахом, теплом.
Еще что-то хотел было сказать Тверд, как подняла она на него свои глаза, обласкивая взглядом, и младший княжич уже был в силках дурмана.
Полные губы, налитые и дрожащие — манили, да так, что не удержался Твердомир и вкусил запретный плод. Осторожно, мягко, чуть придержав за талию трепещущую боярышню. Сам не понял ощущение, потерялся… покуда его губ не коснулся стон разочарования Маришки. Вот тут зверь внутри взбунтовался. И тогда припал княжич к приоткрытому рту с большим жаром. Теперь поглощал, давил, мял. Упивался и глотал.
Маришка была необычайно вкусной и податливой.
Сладкой, как мед.
Твердь любил сладкое! Потому углубил поцелуй до сумасшествия и позволил телу то, чего лишал себя в отношении Маришки до сего момента. Плоть вмиг налилась и требовала разрядки. В груди заходилось неистовое сердце. А в голове лишь билась отчаянная мысль: «Взять! Сделать своей!»
Руки ужа давно жили сами по себе и исследовали девичьи округлости.
Маришка не противилась — ластилась, дрожала, стонала. И когда терпеть стало невмоготу, Тверд крутанулся и припечатал боярышню к стене. Жадно припал к ее тонкой шее. Ненасытно целовал, пробовал языком, изучал, одной рукой сминая полную налитую грудь с острым соском, что так и просился в рот, а второй ловко задрал подол и сдавил мягкие ягодицы, к себе придвигая. Протиснулся меж стройных ног, и пока приспускал с себя штаны, освобождая окаменевшую плоть, коленкой придерживал совсем ослабевшее от его ласк девичье тело.
Ни на миг в этот раз не остановился. Ворвался в узкое лоно одним толчком. А сорвав болезненный «ох» с припухших, нацелованных губ, чуть обождал, пока привыкнет к нему внутри. Только Маришка расслабилась и вновь потянулась за лаской, насадил на себя крепче, а потом продолжил толкаться, проникая глубже в тесную влажность.
Маришка всхлипывала от каждого толчка. Одной рукой зарылась в его длинные волосы и стиснула в кулак, а другой комкала рубаху на мощном плече.
Тверд терялся в ощущениях, тонул. Сам не понимая, что с ним происходило, наращивал темп, напрочь забыв, что может причинить боль, и впитывая каждую жаркую волну, что подводила к долгожданной черте выплеска похоти. Уже на пике, прочувствовал, как сжалось лоно вокруг его ствола — прогнулась Маришка, ерзая по стене, да так крепко вцепилась в его спину, что стегнула мимолетно боль от ее когтей. Напряглась, став невозможно узкой и обмякла с протяжным стоном.
Тверд еще качнулся пару раз, вбиваясь глубже, и извергся в боярышню. И так хорошо было… что впервые понравилось, когда девица отвечала с таким же пылом и страстью.
Надсадно пыхтя, Тверд дышал в макушку и слушал, как всхлипывала боярышня. Когда стало не по себе, шелохнулся:
— Ты чего? — голос был шероховатым и низким, еще дрожал после буйства соития.
Девица опять шмыгнула носом.
— Не уж-то так больно было? — сама мысль отвращала.