— Ежели б меня выдали за князя, мне б дела не было до его возраста, — бойко отозвалась Боянка, не разделяя мытарства княжны.
— Да? — с вызовом вскинула брови Любава и тотчас замерла. — Ах, да, тебе же плевать с кем, как и где, — все же не сдержала язвительной обиды княжна.
— У-у-у, а ты все желчь в себе вынашиваешь, — не менее ядовито отозвалась боярышня. — Как маленькая, ей богу, — скривила губы, и руки на груди сложила. — Сама на спор пошла, никто не неволил! — Напомнила строго.
— Неволить не неволил, но ты ж подруга мне… была… — задохнулась от негодования Любава.
— Для тебя, может, и была, — сузила зеленые глаза Боянка, — а мне ни один мужик не заменит подруги. И коль знала бы, что ты так… — запнулась на слове, — ни в жизнь не решилась бы охмурять Иванко.
Любава на миг отвернулась от боярышни, уперев взгляд в челядинку, которая сейчас мало чем отличалась от них с подругой. Та же скромная рубаха, понева, тесьма и плетеная веревка на талии. Лишь богатство оторочки красной нити выдает знатность подруг от прислужницы, да обувь. Кожаные мягкие сапожки супротив поршни грубой выделки.
— А ты чего притихла? — припечатала Марфу хмуро. Прислужница вздрогнула виновато, покраснев:
— Дык я… ж… что… — заминка на заминке: челядина в словах путалась.
— Небось, тоже под ним успела полежать? — голос дрогнул от скрытой угрозы.
Марфа испуганно всхлипнула:
— Что вы, что вы… — глазищи вытаращила да ладошками взмахнула, будто не отнекивалась, а птичка на взлете.
— Забудь, — качнула устало головой Любава. — С тебя спрос-то какой? — запоздало поняла, что не с той требовала ответа. Челядинка бесправна, даже ежели не захочет — возьмут, а там голоси не голоси — делу не поможет.
В тугом молчании наболевшее пекло сильно, но верно молвила Боянка, как бы ни ругались, да ни обижались — ближе друг друга нет никого. Боярышня с детства рядом. И в проказах, и в учебе. Не осуждала, не обманывала, даже когда огребала по вине Любавы и без раздумий брала вину на себя. Так что она даже сестры роднее. А тут…
— Может и права ты, Боянка. Худа не будет от того брака…
— И я о том, — тотчас улыбнулась боярышня. — Казимир стар уже, — дельно рассудила. — Того глядишь, помрет скоро. Тебе главное успеть окрепнуть в его землях, — в ее словах был здравый смысл. — Народ к себе расположить, да нового мужа присмотреть. Ведь какая бы умная ни была, бояре не дадут бабе править, — вздохнула с сожалением.
— И то верно, — взгрустнула пуще Любава, уже мыслями витая в непогожих облаках.
— А я, может, соблазню воеводу и замуж за него выйду! — весело заключила подруга, выискивая выгоду.
— А как же Иванко? — тотчас спохватилась Любава и, немного отогнув брезент, с тоской уставилась на красавца Митятича, чинно восседающего на коне близ повозки.
После того, как застала Иванко с подругой, не разговаривала с ним уже больше недели. Боль клокотала и жгла. Ревность душила. От обиды задыхалась. Не могла пока простить любимого — и на Боянку злилась, и на него, но остро ощущала, что ей не хватало их обоих. И в особенности его — его уверенности, спокойного голоса, мудрых советов, осторожных прикосновений.
Митятич поймал ее взгляд и чуть виновато, тепло улыбнулся. Любава надменно отвернулась. Вот еще, удумает, что она на него засмотрелась! Ничего подобного. Вовсе не смотрела… Просто случайно взор упал.
— И на него все дуешься? — насмешливо блеснули зеленые глаза Боянки. — Ну подумаешь, переспал со мной, — рассуждала ровно, будто не о непристойности говорила, а о погоде, — так то чисто по дружбе, никакой любви! — заверила с такой простотой, что желание шарахнуть ей по голове чем-нибудь тяжелым, закипело с новой силой.
А еще прочь прогнать — от себя подальше. С глаз долой — из сердца вон! Обоих!.. Ну или только ее!
— Забирай назад, — сладко потянулась боярышня, разминая косточки и выгибая спину, да так, что сверкнула ключицами в длинном вырезе холщовой рубахи под выцветшей красной поневой. Любава только досадливо головой покачала. Была у подруги слабость — любо ей приковывать взгляды мужей разных, и в отличие от княжны, не отказываться от ухаживаний и «любви», даже если она была на разок. Любава не осуждала нравы Боянки, и время от времени охотно слушала рассказы о вольных поступках молодой боярышни. Наставления, советы и рассуждения. Бывало — хохотала в голос, порой — краснела до кончиков волос и нередко впадала в ступор от красочных откровений. Она жадно запоминала и мечтала когда-нибудь применить в жизнь уроки подруги.
Сама княжна не решалась на подобную непристойность. Она не служанка, не кухонная и не сенная девка. И даже не купеческая дочь, не боярышня… Ее положение требовало достойного поведения, разумных поступков — и в этом Любава старалась полностью соответствовать своему княжескому статусу. Все же потеря невинности молодой простухи — дело обычное, а дочерь князя обязана блюсти честь до замужества.
— Проверено, — мурчала Боянка, подливая масла в огонь, — Митятич — горяч, пылок… Для отдушины самое то! — щедро поделилась мыслями. Любава аж задохнулась от негодования и возмущения. Как можно с такой беззаботностью опошлять то, что было между ней и Иванко!
Но в следующий миг подавила праведный гнев, лишь стиснув кулаки и шумно выдохнув. Не имела права на слабость и мечты… У нее теперь есть жених — князь Казимир Всеволодович! А не какой-то сын кузнеца. Сильный, умелый, ловкий не по годам, уже добравшийся до старшей дружины. Молодой… красавец, богатырь, каких еще поискать.
Едва не всхлипнув от несправедливости, Любава гордо выпрямила спину и уставилась перед собой. Не покажет как больно. Она порядочная девица и просто обязана выкинуть из своего сердца всех мужчин, которые были ему милы. Ну, если не выкинуть, то хотя бы сделать все, дабы жених не прознал о ее чувствах.
Так что, никаких Иванко Митятичей!
— Слышь, — подруга локтем пихнула в бок Любаву, — а может, сбежим, а? — строго бросила косой взгляд на ойкнувшую челядину. Марфа тотчас в уголок повозки плотнее забилась. — Ты за Иванко замуж выйдешь, а я… за кого-то другого, — словно читая потаенные мысли княжны, ворковала Боянка. — Заживем!
— Сдурела совсем? — шикнула Любава. — Представляю какого будет батюшке! Он и так едва живой. Все за сердце хватается, а узнай о таком… Да и тебя Степан Радеевич порешит. А коли не твой, так мой… и нас с Иванко, так что… — хотела снова тяжко вздохнуть, но повозка с возмущенным скрипом подозрительно дернулась и остановилась так резко, что девицы едва на пол не ухнули с деревянной скамьи, от которой уже седалища ныли.
Вечерело, но вроде еще рановато ко сну готовиться. Да и команды от Иванко и Добродько не прилетало. Диковато и загадочно.
Любава испуганно замерла.
Настала пугающая тишина и даже переговоров дружинных и фырканья коней не раздавалось. Тихо-тихо… Да так, что не слышно птиц, шелеста деревьев, даже мухи с комарами и те куда-то подевались.
— Почему так… — начала Любава, но Боянка предостерегающе закрыла ей рот ладошкой.
Послышалась возня. Кони испуганно рваной волной то копытами били, то коротко ржали. Над обозом сгущалась беда, и она страхом окутала девиц, жавшихся друг к другу.
— Оружие, — мрачно пророкотал Добродько, и тишину тотчас нарушил жуткий скрежет вынимаемых из ножен мечей, топоров и ножей.
— Все! Мы — трупы, — обреченно процедила сквозь зубы Боянка. — Говорила же я, дурная затея… Нас каждый разбойник будет рад ограбить!
— У нас дюжина дружинных, — шепотом огрызнулась Любава. — Сколько нужно разбойников супротив хотя бы одного нашего?
— Хм, тогда может и выкрутимся, — рассудила боярышня без особой уверенности.
За пределами повозки свист раздался, хруст, топот, звон металла, жуткие стоны, клокот, истошное ржание коней… Любава содрогалась от шквала звуков и кусала испуганно губы, а когда померещился стон Иванко, не выдержала и украдкой, одним глазом, припала к порезу в брезенте.
Сначала не поверила, но в ужасе выхватывая общую картинку, насчитала больше двух десятков грязных разбойников в мешковатых, подранных одеждах. Они отчаянно кидались на дружинных, сомкнувших вокруг главной повозки защитное кольцо.
От ужаса Любава плохо различала поединки, все смешивалось в общую жуткую схватку, где разбойники не казались такими уж неумелыми. И даже вместо рогатин, мечи сверкали в лучах заходящего солнца.
Земля — усеянная телами, как своих, так и чужих. Кровь, отдельные конечности, хрипы… Аж в глазах мутнеть начало. Но когда все же совладала со слабостью и отыскала взглядом Иванко, даже безотчетно комкать брезент начала. Хотелось выскочить из повозки и встать плечом к плечу с любимым. Пусть увидит, что она не боится! Что доверяет ему свою жизнь! Честь…
Митятич яростно отбивался от двух: крупного и невысокого. Разбойники были быстры и проворны. У одного меч короткий, а у другого к клинку и нож прилагался. Матерые, хитрые… Не шибко на лесных грабителей смахивающие… И от этого озарения дурнее стало. Неужто прознал Ратмир о том, что она по его землям шла?
Большого Иванко успел мечом рубануть, но тут со спины на него напал еще один — коренастый, кривоногий. Закинул нож высоким размахом и прыгнул на Митятича.
— Сзади!!! — не выдержала ужаса Любава. Завопила так громко, что не только мужики обернулись, но и Боянка с Марфой на пол ухнули:
— Дура! — запричитала боярышня. — Выдала нас! — истерично принялась качаться, напоминая маятник. — Убьют! Снасильничают!!! — едва не драла на голове волосы, подвывая подруга.
Любава сама в ступор впала. Не привыкла, что вот так… все… безысходно и страшно, но от очередного звона железа шарахнулась вглубь повозки, где истерила боярышня и всхлипывала челядина, пока совсем рядом не раздался хриплый ор:
— Девку! Девку схватите!!!
Марфа вытаращила обреченно глазищи, а Боянка побледнела, словно мертвец:
— Вниз! — ухнула на колени Любава и, обдирая ногти, усердно засопела, подцепляя секретную створку лаза под пол телеги. Прикусила губу от натуги, ведь девичьих сил не хватало. Слава богу, подруга очнулась — бросилась на помощь и вдвоем они смогли открыть ход: