Бывало, крепко обижалась на Боянку Любава, но, оставаясь одна, остро ощущала, как без подруги — словно части себя лишалась. Однажды боярышня после очередной ссоры в этом же призналась.
Упала на колени, голову на колени к княжне положила и зарыдала. Она редко о личном говорила, а тогда прорвало ее. Как батюшка с матерью со скандалом расстались, как отец разлучил их — брат и сестра остались в отчем доме, а дочь старшую с собой забрал. Привез в земли князя Добродского, как в услужение к нему поступил, а сам по заставам разъезжал, да по другим княжествам, переговоры ведя. Потому она одна была. И не думала, что найдет кого-то, кто ее скверный и вздорный характер терпеть сможет.
Любава нехотя призналась, что и ей тяжело было, пока Боянка не появилась. Гадина, конечно. Змея… но зато своя… сестра, пусть и не родная, зато ближе и сердцу милее.
И знали девицы, что бы ни случилось, одна за другую голову сложит.
— Любав, ты ведь не глупая, — Боянка увлекала княжну прочь от кузницы и дома Митятича. — У тебя судьба дальше кузницы…
— Этого никто не ведает, — упиралась Любава, злясь за вмешательство подруги в сердечные дела.
— А вот и ведаю, — с горечью головой качнула боярышня. — Это холопы и деревенские по любви могут, а такие как ты… — запнулась на слове, — ВАМИ дела княжеств решают.
— А такими, как ты? — не без злой иронии.
— Тут уж как выйдет, — нахмурилась Боянка, шагая вдоль хоромин. — Одной повезет, а другой держать ответ за семью придется. — Неспроста так говорила. Степан Радеевич, батюшка ее, уж не раз грозил дочь замуж выдать, дабы дела лучше пошли. — Так что не дури парню голову. Он ведь вон сколько держится…
— А может не стоит держаться? — совсем горько стало. — Дал бы знать, а я, глядишь, и согласилась бы.
— Угу, — кивнула Боянка, — а князь Святояр прознал бы о том, и тотчас Иванко сослал на дальнюю заставу, а тебя замуж не пойми за кого выдал, зато княжьего рода! — Припечатала язвительно, но тошнотворную правду.
— Да ну тебя, — отмахнулась Любава. — Мирослава уже вышла замуж. За одного, за другого, но ни первый, ни второй раз счастья не принесли, жизни не прибавили. Быстро зачахла, да умерла. А меня отец любит. Не позволит…
— А ежели придется?
— С чего вдруг придется? — начала злиться пуще Любава, и самое противное — не за то, что боярышня вновь молвила, не страшась гнева подруги, а что молвила разумно. Это простые сердцем выбирали — им не нужно земли укреплять, радеть за люд, что на них работал и семьями обзаводился. Эти для себя жили… А семьи княжеские обязаны думать и жить для других, кто бы ни думал, что только о себе волновались.
— Не грозит нам по любви, — помрачнела Боянка. — И даже грезить не стоит. Потом болезненней будет…
Вечерело. Любава скучающе сидела у берега реки и слова подруги с тяжким сердцем вспоминала:
— Держи! — голос Митятича вывел из неутешительных дум. Княжна аж вздрогнула — не ожидала уже Иванко сегодня увидеть. Да и подкрался тихо, что удивительно с его-то богатырскими размерами.
Взгляд с его глаз морозно-голубых перевела на оружие, которое протягивал.
Черная сталь сверкала, отливая в лучах заходящего солнца. На лезвии играл изящный узор, костяная ручка изящно вытесана под хрупкую женскую ладонь.
— Это мне? — Любава задохнулась от потрясения. Даже не мечтала таким чудом обладать.
Митятич нахмурился:
— Дык вроде сама просила… Аль передумала уже?
— Нет, — рьяно мотнула головой, жадно забирая нож. И так покрутила, и сяк. Острием на обрезанное горизонтом ярило навела, а потом на кузнеца направила. Ничуть не сдвинулся Иванко. Пристально глаза в глаза смотрел. Мощная грудь мерно вздымалась.
— Не боишься, что сердце твое возжелаю? — прищурилась Любава. Соскучилась она за эти дни по дружинному, как бы себя не убеждала, что это не так. И даже увещевания Боянки не охладили жарких мыслей о Митятиче.
— Знаешь ведь, твое оно… — мрачно обронил Иванко.
— Так ли? — допытывалась княжна. — Вроде как обычно, — надменно взгляд на широкую грудь перевела и тотчас обратно. — Как всегда холодное и на месте…
— А ты проверь…
Любава вскинула брови, а Иванко шагнул ближе:
— Забирай…
Запоздало отдернула нож — на светлой рубахе уже порез багровым расцветал.
— Дурной совсем? — вытаращилась княжна. Пощечину замахнулась врезать, да перехватил руку девичью Митятич. К себе рывком подгреб. Навис горой, шумно пыхтя, обшаривая испуганное лицо Любавы.
И взгляд его говорил так много… Ярость его — жить заставляла и сражаться за то, чего так хотелось. А Иванко хотел… поцеловать. Любава хоть в том и неопытная была, но видала, что Митятич едва сдерживался, чтобы не наброситься с поцелуями неистовыми. Глазами давно уже непотребное творил с ее устами. И она так же мысленно и пылко отвечала. Даже рот горел, дрожал… Но только чуть голову склонил Иванко, она угрожающе нож к боку его приставила, с вызовом глаза в глаза смотря.
Так и стояли, испепеляя друг друга желанием.
Хотелось, да кололось. Желалось, да не давалось…
— Прицелься, — шелестел голос Иванко над ухом. Любава в правильной стойке для броска: одна нога чуть впереди… плечо назад… Зажмурила глаз.
— Если поймала цель, уверена в броске, с дыханием совладала, — мягко наставлял Митятич, — кидай!
Любава метнула острие, еще учитель не успел толком слово договорить. Нож, резанув со свистом воздух, ударился рукоятью о ствол и ухнул наземь.
— Ну почему? — сжала кулаки от негодования княжна. — Я ведь все делаю, как ты говоришь! — топнула ногой.
— Все, да не все, — холодно рассудил Иванко. В тысячный раз наклонился и поднял острие.
Любава гневно пыхтела, техника метания не давалась уже который день! Но Иванко верил, о чем твердил непрестанно, потому княжна не хотела его разочаровывать. Снова брала нож…
— Не сжимай сильно рукоять…
Любава вздрогнула, почувствовав на шее дыхание Иванко. Мятитич слегка обнял хрупкий стан. Ручищей придержал ладонь, вынуждая чуть ослабить хват:
— Крепко, но бережно, всеми пальцами, да так, чтобы отпустить было в раз…
Любава уже ничего не слыхала, жадно впитывала пряный мужской запах. Мурашками покрывалась от теплого дыхания, от близости мощного тела.
То ли ноги не удержали, то ли мир пошатнулся — повело княжну, и оперлась она спиной о широкую мужскую грудь. Тут и Иванко замер, словно боялся спугнуть — лишь на талии рука сжалась сильнее, а другая ладонь сдавила.
— Любав, — крутанул к себе вмиг, и княжна тотчас утонула в голубых озерах глаз Митятича. Сама потянулась к нему: умирая от жажды, надеясь испить чистейшей воды.
Поцелуй вышел осторожный, будто пробовали друг друга на вкус. Нож выпал, да Любаве уже было плевать на него.
— Кх-кх, — назойливое и явно одергивающее покашливание раздалось совсем близко. Любава очнулась от дурмана — поспешно пихнула в грудь Иванко и жадно воздуха хватанула, румянцем заливаясь.
— И что это вы делаете? — не скрывала сарказма Боянка.
Княжна порывисто отвернулась от Митятича, закрывшего глаза и продолжающего хранить молчание.
— Один дурак — страшно, а два…
— Шла бы ты, Боянка, — одарил мрачным взглядом Иванко.
— А не то что? — сузила глаза боярышня. — Ты бы держал себя в узде, дружинный. Или кузнец, аль влюбленный?.. — подступила впритык к Иванко Боянка так, словно не он был богатырем, а она. И сейчас уму-разу учила. — Ты уж определись, кем быть хочешь… и с кем.
Скосила взгляд на нож, на земле валяющийся. Во мху, траве, ногами притоптанной. Ловко подняла. На ладони взвесила, за острие перехватила и с разворота в ствол дальний, куда Любава и мечтать-то не мечтала попасть, нож отправила. Он воткнулся с глухим стуком, да так и остался, чуть покачиваясь.
Боянка подол юбки дернула, с ветки снимая. Не глянула больше ни на Любаву, ни на Иванко — с гордой спиной прочь пошла.
Этим же вечером княжна к боярышне перед сном забежала. Поговорить. Душа маялась с утра самого. Как застала Боянка их с Митятичем. Вроде уговаривались уже… что негоже его обнадеживать, да вот вышло неправильно, скверно. Хотелось объясниться…
Вошла в горницу подруги.
— Ты почему не пришла на полянку?
Переступила с ноги на ногу, глядя на удивительно присмиревшую Боянку. Сидя на скамье, руки на стол уместила, а голову поверх. Смотрела вроде на княжну, но будто сквозь нее.
— Боя, не пугай, — замялась Любава. Сердце сдавило от боли. Уж такой несчастно-разнесчастной подруга казалась.
— А ты не пугайся, — отлепилась Боянка от стола, тяжелый взгляд на княжну устремила: — Ты правда его любишь?
Княжна замерла на несколько секунд. А потом кивнула. Весь день ходила, как в тумане. Никого не видя, ничего не замечая вокруг. То поцелуй вспоминала, вкус ощущая на губах, то подругу с ее появлением.
— Ну и зря! — привычным цинизмом заблестели глаза Боянки, — под ним уже столько девок побывало…
— Подумаешь, девки, — пробормотала Любава, — надо же ему было удаль молодецкую куда девать. Но если я решусь…
— А Зимава, вон, от плода на огороде избавлялась, — не дала договорить подруге Боянка, жаля больнее. — Нужен тебе такой мужик?
— Брешешь, — ахнула Любава. Ничего подобного не слыхала. Да и не желала…
— Что такое? Святой облик померк? — продолжала колоть боярышня, сузив глаза.
— Он дружинный, воин… — перебирала невнятно княжна, пытаясь уцепиться за что-то гораздо веское.
— Кузнец он! — Боянка поднялась в рост. — Кузнецом и останется, кабы мечом лихо ни управлялся! Что один воин — супротив сотен, коими настоящий мужчина повелевать может? А тебе именно такой муж нужен. От и до кровей княжеских. Что б и выправка была благородной, и стать, и внешность, и поступками был достойно богат.
— Ты ревнуешь, вот и говоришь… — от гнева и обиды Любава задрожала.
— Ты подруга мне. Уберечь всего лишь хочу. И честь твою стерегу, коль ты умом тронулась. Ты мужу своему целой достаться должна, иначе позора не оберешься.